Осколки

      Зимнее утро. Холодные лучики света пытались пробраться сквозь тёмные задвинутые шторы и хоть немного осветить ужасно захламлённую комнату. На полу в разных местах лежит грязная и чистая одежда, диски, давно потерявшие свою упаковку, старые струны и куча бутылок пива рядом с кроватью. Паутина и пыль уже стали частью декора комнаты, а пауки — желанными гостями. На столе стояла кружка невыпитого холодного кофе, который хозяин этого беспорядка уже немного пролил на пол. В комнате стоял ужасный холод, ведь отопление никто не собирался включать. В помятой кровати, с которой уже сползла подстилка и упала подушка, лежал молодой парень с длинными русыми волосами, которые падали на его миловидное личико, тело его было полностью накрыто одеялом, но даже так оно, худое, подрагивало от холода. Полная тишина. Но всю идиллию испортил противный и громкий звук надоедливой маленькой машины с циферблатом. От этого режущего уши звона хочется бежать, а лучше разбить издававший его будильник и спать дальше. Парень нахмурился и нехотя разлепил глаза. Когда он сел, в голову сразу же ударила сильная боль с похмелья. Он кое-как встал на ноги и потянулся к будильнику, положив руку на лоб. В глазах всё плыло. Хозяин комнаты протянул руку к предмету, издающему этот противный звон, и выключил его. Снова тишина. Думать стало легче, и парень поплёлся на кухню. Проходя короткое расстояние до туда из комнаты, юноша чувствовал, как по холодным щекам побежали горячие слезы. Шатен даже не обратил на это внимание. Достав аптечку из ящика, он взял таблетки от головы. Проглотив спасательную пилюлю, запив её водой из крана, парень принялся делать себе кофе. Часы на кухне тихо тикают, а хозяин дома сидит за столом молча, как мышь. Вдруг живот заурчал и парень почувствовал невыносимую боль. Ощущение, словно желудок взяли и скрутили в тряпочку, попутно топча её. Из глаз побежало больше слез, рука сжалась на столе так сильно, что начала подрагивать от боли. Юноша зажмурился и стиснул зубы, пытаясь заглушить свои стоны. Он понимал, от чего это. От голода. Его живот не видел еды неделю: только кофе, таблетки, кожа с пальцев и алкоголь. Шатен не выдержал и закричал. Чайник завизжал с ним в унисон, что делало только хуже. Собрав всю оставшуюся силу в кулак, парень встал и, держа руку на животе, согнувшись буквой "г" встал, выключить громко визжащий чайник. Повернув выключатель газа, он сел на пол, а потом лёг, в ожидании, когда же эта ужасная боль пройдёт. Ещё три минуты парень корчился на полу, громко всхлипывая и срываюсь на крик. Когда же мучения закончились, он встал на дрожащие ноги и начал делать кофе. Этот кофе получился очень крепкий, очень горький, как печаль самого парня. Сделав первый глоток, он выдохнул. – Репетиция... – голос был охрипшим, полон тоски, а пустой взгляд направлен в темную-темную жидкость, где парень увидел своё отражение, а в частности –свои большие мешки под глазами. – До чего ты себя довёл, Дэвид? – спросил сам у себя Эллефсон, после чего продолжил опусташать кружку. Время непрерывно шло вперёд, и когда Джуниор посмотрел на часы, то ужаснулся. Он скоро опоздает. Сорвавшись с места, юноша побежал в комнату. Открыв шкаф, схватил свою кожанку, кейс с бас-гитарой и вылетел в коридор. Надел косуху, обул кроссовки и дрожащими руками, звеня ключами отворил дверь на улицу. Снег громко скрипел под ногами парня, а горячее дыхание выходило паром на морозный воздух. Дэвид не хотел с самого утра выслушивать недовольства Мастейна. Опять. В последнее время, Эллефсон часто опаздывал, на репетициях забывал свои партии и умудрялся засыпать, пока вокалист что-то непрерывно вещал. Гордого Мастейна это не на шутку бесило, и Джуниор уже не мог вспомнить хотя бы одну репетицию, на которой рыжий его не раздалбывал. Дэвид летел на остановку, надеясь, что автобус приедет вовремя, а не как обычно. Добежав до места назначения, Эллефсон поскользнулся на льду и упал в снег, зажмуривая глаза. Беленькие кристаллики пробрались под одежду, и по телу парня пробежал мороз. Подняв веки, юноша увидел, как с неба падают белые хлопья, которые приземляются ему на лицо и волосы, впитываясь потом талой водой в волокна ткани и проникают под самые мелкие частички кожи. Дэвид встал, оттряхнулся от снега и посмотрел на расписание транспорта. – Следующий автобус только через двадцать минут...– тяжело вздохнул Эллефсон. Ему ещё ждать и ждать...

***

В студии работа уже кипит: Ник записывает свою партию барабанов, пока Мастейн объясняет Марти, что он должен сыграть, хотя гитарист всё равно потом переделает свою партию, так что в этом нет было смысла. И тут раздался громкий удар двери о стену. Все оторвались от своих дел и посмотрели на источник шума. В дверном проёме стоял запыханный басист не в самом лучшем виде: на нём была старая помятая кофта, серые спортивные штаны, волосы растрепаны, а на обуви не осталось даже намёка на то, что раньше она была белой. – Простите, что опоздал, вы же знаете, мне ехать далеко, а я проспал, – неловко улыбаясь, с отдышкой извинялся музыкант. Рыжий парень встал и подошёл к коллеге. Скрестив руки на груди, он устремил на того недовольный взгляд: – Дэвид, почему ты не можешь нормально прийти на репетицию? Сложно заснуть? Выпей, блять, таблетки! Твои оправдания у меня уже вот тут стоят! – показывая ладонью на своей шее, высказывал своё недовольство Мастейн. – Да ладно тебе, Дэйв, – Джуниор издал нервный смешок. – Я не хотел опаздывать... – Мне плевать! – прервал басиста вокалист – Ещё одно гребаное опоздание, и ты больше не играешь в моей группе! Эллефсон затих. Нервная улыбка тут же сползла с его лица. Мастейн, его давний товарищ, с которым они основали "Megadeth", хочет его выгнать? Вот так просто выбросить, как никому не нужный хлам, и не посмотреть в его сторону снова. В глазах Дэвида промелькнул страх. Он опустил голову, сдерживая очередной поток слёз, которые его сейчас душили не на шутку. Весь его труд, работа в группе вот так просто разрушена? Он прошёл этот путь от неизвестного парниши из Миннесоты в басиста популярной треш-металл группы, и теперь ему надо выстраивать всё по новой? И всё из-за каких-то опозданий?! Печаль сменилась недовольством, даже гневом. Дэйв же должен понимать, как это больно! Он же помнит то, как его выгнали из Металлики! Джуниор работал вместе с этим рыжим эгоистом столько лет, принимал все его чёртовы минусы, помогал, когда надо было, и он просто его выгоняет? Музыкант сжал руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь, и поднял голову на Дэйва. В глазах его горела ненависть, которую до этого Мастейн не видел у Эллефсона. Вокалист шагнул назад, непонимающе смотря на парня. – Твоей группы, значит... – стиснув зубы, поговорил басист. – Выгоняешь? Хорошо! Я ухожу! – воскликнул Эллефсон и выбежал из студии. Рыжий не ожидал этого и не сразу понял, что произошло, но когда до него дошло, он сорвался с места за Эллефсоном, надеясь, что тот далеко не убежит. Парень бежал так быстро, как только мог. Гнев переполнял его, хотелось рвать и метать, вернуться и врезать Дэйву, избить его, сломать ему кости, дать ему прочувствовать настоящую боль, унизить так же, как он это сделал с ним. Мастейн, ты ебаная сволочь!

***

      Вот и дом. Давно уже не родной и не милый. Эллефсон поставил кейс, скинул обувь и поплелся в ванную. Включив свет, Девид подошёл к зеркалу. Помнится, раньше в отражении на него смотрел молодой красавец из Миннесоты, с огромными амбициями стать рок-звездой, огоньком в глазах и лучезарной улыбкой, выглядящий ухоженно и приятно. Сейчас от этого юноши не осталось и следа: Эллефсону открывается вид на уставшего, поникшего, с невыносимой тоской в глазах парня, которому уже давно неизвестно, каково это — испытывать истинное счастье. Он может только сделать вид, улыбнуться, посмеяться, но быть счастливым не может. Каждый день — новый срыв. На руках не осталось и места без шрама, как и на душе. Каждую ночь, стоя на коленях перед кроватью, Эллефсон вспоминал все молитвы, которые он учил в детстве, но Бог словно перестал его слышать, забыл о нём, словно видел вместо юноши пустое пространство. Даже Господь не хочет помогать такому отбросу. Боль и стресс упали тяжким грузом, который тянет его на дно, чёрное, глубокое и одинокое. По спине пробежали мурашки, Джуниору стало холодно. Он сам себя обнял, пытаясь согреться, но лед не может согреть. В который раз слезы выбежали из стеклянных глаз, с губ сорвался крик отчаяния. Пальцы вцепились в плечи так сильно, что на месте ногтей завтра появятся маленькие синяки. Эллефсон схватил расчёску и кинул в зеркало, издав вопль, полный ненависти. Ненависти к себе. Он начал бить себя по ногам, по лицу, в живот, тянуть за волосы, бится головой об стену. Дэвид кричал и бранил самого себя. Именно он разрушили свою жизнь. Это он — источник всех своих бед и разочарований. Парень прижался спиной к стене и сполз на пол, глотая солёные слезы. Такие противные и не желанные, но так часто появляющиеся, что уже воспринимаешь их как норму и постепенно привыкаешь, переставая обращать внимание. Он взглянул на пол, видя блеск множества осколков стекла разных видов и форм. Лицо Эллефсона обрело безумный вид: глаза раскрылись полностью, показывая свою схожесть с осколками зеркала, а веко начало дёргаться. Парень остановился на одном из осколков и потянулся дрожащей рукой к нему. Он словно потерял контроль над своими действиями. Сжав блестящий кусок стекла, рука поднялась ввысь и быстро пала вниз, прижимая зеркало к коже, медленно рисуя кривую, глубокую, кровавую тропинку. Музыкант заставлял кровоточить старые порезы и делал новые, более глубокие, менее глубокие, маленькие и большие. Из новеньких и легких царапин появились небольшие красные капельки, из более глубоких побежали тонкие алые струйки. В красных глазах басиста читалось истинное безумие. Он наносил ещё, ещё, ещё, ещё! Больше ран! Больше! Хуже уже не будет! Что ему терять? Да ничего уже. И тут Эллефсон остановился. Перед глазами была сцена с Мастейном в студии: – Ещё одно гребаное опоздание, и ты больше не играешь в моей группе! Джуниор стиснул зубы. Он хотел вернутся к грешному делу, но что-то его останавливало. В голове всплывали всё новые и новые воспоминания с Дэйвом. Хорошие воспоминания. Джуниор вспомнил то, как трепетало его сердце при виде рыжего, как он мечтал быть с ним всегда и был уверен, что так и будет, но Дэйв как обычно всё портит... Эллефсон уже давно забыл, как раньше любил этого придурка, но это всё ничего толком не даёт басисту. Сейчас он хочет сделать себе больно и умереть, а не вспоминать рожу этого ублюдка. И тут в дверь постучали. Даже не стучали, а просто били со всей дури. Эллефсон вздрогнул. Послышался до ужаса знакомый голос: – Джуниор! Джуниор! Что ты устроил в студии?! Вылезай давай! Снова он. Дэвид не собирался открывать. Он холодно взглянул на свою окровавленную руку и сделал глубокий порез. Басист наблюдал за тем, как медленно стекает кровь на пол и его штаны. – Джуниор, не забывай, что у меня есть ключ от твоего дома! – недовольно орал Мастейн. О нет. Дэвид ужасно пожалел о том, что когда-то по пьяни дал Дэйву копию своего ключа, так и не забрав, ведь последнее, чего хотел Джуниор, так это чтобы Мастейн видел его в таком состоянии, но сил на хоть какие-то действия уже не было... Рыжий открыл дверь и начал поиски басиста. Его громкие шаги раздавались по всему дому, эхом отталкиваясь от стен, внушали страх скорой встречи. Тут Мастейн вышел в коридор и увидел открытую дверь в ванную. Гитарист влетел туда, готовясь орать на басиста, но увидев его, он потерял дар речи. Эллефсон сидел на полу рядом с осколками разбитого зеркала, заплаканный, а руки его были в крови, так и вытекавшей из свежих ран. – Д-Джуниор...– прошептал Дэйв и упал на колени. Он приблизился к шатену и стал бегать глазами по его красной руке. – Боже, Дэвид! Зачем?! – дрожащим голосом закричал парень, хватая друга за плечи, смотря тому прямо в глаза, желая увидеть в них ответ. Тут до Мастейна дошло, что надо звонить в скорую. Музыкант вскочил и побежал к телефону, спотыкаясь о собственные ноги. Эллефсон же просто наслаждался мыслью о приближающейся смерти. В глазах постепенно темнело, звук становился ниже и тише, и даже присутствие в доме рыжего ублюдка уже не так заботило покидающее жизнь тело. В ванную снова забежал Дэйв и слегка потряс парня за плечи. – Не спи, Джуниор, прошу тебя, не спи, – после этого он снова побежал к телефону, договаривая что-то человеку по ту сторону провода, после чего опять побежал к шатену и упал на колени перед ним. – Дэвид, не засыпай! Нет! – кричал рыжий, держа суицидника за руку. – Дэйв... – осипшим голосом шептал парень, – я ненавижу тебя, Дэйв. Ненавижу. Веки стали тяжёлыми, сложно было держать глаза открытыми. У Эллефсона не было сил бороться за свою жизнь, да и не особо хотелось. Рыжий продолжал что-то кричать и трясти басиста, но все его слова сливались в непонятную кашу и голос словно отдалялся. Перед парнем пробежала вся его жизнь: как он работал с родителями, водил трактор, купил первую бас-гитару с отцом, собрал группу, молился... Закрыв глаза, юноша очутился в темном месте. Тьма этого места должна была бы вызывать ужас, страх, но Дэвид ощутил приятное тепло и спокойствие, как в добрых объятиях матери. Но тишину прервал низкий голос, эхом раздрвавшийся во тьме: Какие твои последние слова, сын мой? Эллефсон последний раз вздохнул перед тем как покинуть этот мир навсегда и прошептал: Ненавижу...