furious

Загрей не помнит, который это раз. Падение и взлет; вверх-вниз. Ритм скачет, то взвивается высоко, то беспомощно ухает в бездну. В гладкие маслянистые воды Стикс, пахнущие кровью и какими-то дурманными цветами. В первый раз он чувствует детскую обиду, такую колючую, слезливую, как будто разбил коленку о мраморный серый пол и искренне не понимаешь, почему нога по-настоящему охвачена огнем, почему щиплет, почему кровь красная льется и льется… В первый раз его убивает Мег. Мегера скалится в горделивой улыбке, когда они пересекаются взглядом в последний раз; она торжествует и сияет, как будто победа над наглым сынком Владыки сделала ее жизнь лучше. Но это обман, нелепая подтасовка, которая не исправит всех горестей Мег, ее одиночества и боли. Она не сможет залить их чужой жаркой кровью. Загрею просто жутко больно умирать. Удар, парирование. Хриплый крик, вырванный случайно, сквозь стиснутые зубы. Не доставлять ей удовольствия, не орать, не пугаться, что хлыст обжигает вдоль хребта, рассекая хитон. Держаться! Еще немного, еще чуть-чуть… Удар. Выбивая воздух, лишая надежды. — Хорошо повеселились сегодня, а? — шепчет запыхавшаяся Мегера, наклоняясь к нему. Загрей растерзанными плечами жмется в ледяную колонну, и боль позволяет ему оставаться в сознании, не уплывать. — Как будто ты так станешь живой, — сипит Загрей, выталкивая слова с густой кровью, заливающей грудь. — Хочешь — выпей мою. Выпей! Обожжешься, может, почувствуешь что-нибудь! Ты же хочешь! Ты живешь, когда мы деремся. Какой это раз? Десятый? Сотый? Все мешается, все плывет. Ничего не остается на месте, кроме бледного, мертвенного лица Мегеры. Похожая на тень, она отшатывается от Загрея, как будто он ядовит, истекает яростью и холодной отравой. Она боится. Впервые по-настоящему испугана. Не как при смерти, когда она зло выкрикивает, натыкаясь на меч, вздрагивая от укола копья… А истинно. Он нашел ее болевую точку. В следующий раз это Загрей устраивает ее удобнее у колоны, прислоняет. Он почти нежен. Что толку издеваться, когда уже победил? Он знает, что такое честь, а Мег билась достойно, не жалея ни его, ни себя. Волосы ее растрепались, на лбу багровеет синяк, порез. Измочалены они оба, но Загрей чуть тверже стоит на ногах, наваливаясь всем телом на Стигия, а из Мегеры вытекает… Жизнь? Ее подобие? Крыло вяло, обмякшее. Загрей украдкой касается перепонки, как бы случайно, чтобы убедиться, что она живая, настоящая. Нет — холоднее мрамора. Ей не больно. Не жутко. Она не умирает, просто возвращается на пост. Может, ее и пугает, что придется выслушать тяжелые гневные слова Аида, вытерпеть эту трепку, смириться. Но это всего лишь неудачное дежурство, не конец света, не отчаяние, глухо впивающееся в подреберье. — Что ты чувствуешь, когда умираешь? — невежливо спрашивает Загрей, встречая Мегеру в комнате отдыха, где она наваливается на низкий столик, точно хочет переломить его пополам, как его спину — в прошлый раз. Загрей и не думал, что он такой хрупкий. Взглядом Мегера крошит его позвонки. — Ничего не чувствую. Что ты достал меня своими бесплодными попытками. Что я трачу на тебя время, — цедит Мег последовательно, упрямо. Она лжет. И ее корежит, потому что она тоже это понимает. Скрыть не получится. — Это нечто большее, чем ты хочешь показать, — торжествующе усмехается Загрей. Она самая человечная из сестер. Наполовину человек, наполовину порождение Преисподней — совсем как Загрей. Никто не знает, почему так получилось, они ошибка, какой-то излом, дернувшаяся рука мойры, недогляд судьбы. Отвернулись на мгновение — а им теперь мучиться. У Мегеры нет ни песьих клыков, как у Алекто, ни туманной мути в голове, как у Тисифоны с пустым яростным взглядом. Она самая обычная, самая живая. Самая чувствующая. И потому страшно страдающая, мучающаяся и раз за разом обреченная погибать от руки упрямого Загрея, учащегося на ошибках. Она пьет с ним поначалу неохотно, но потом распробывает, наслаждается, мелкими глотками цедя сладкий нектар и понимая, что это никакая не насмешка, не шутка жестокая, а жест доброй воли. У Загрея что ни день, то новая выдумка, вот она и не удивляется. Зато запоминает, присматривается к мирному обычному Загу, усталому после очередного побега. В голове у него гудит. А потом, усталая и опьяненная, вымотанная недавней дракой, Мегера засыпает и приваливается к его плечу, утыкается. — Я не буду говорить с тобой здесь, — упрямится Мег… назавтра. Через какое-то время. В череде их вечных битв. — Мы не друзья, Загрей, мы враги здесь и сейчас, мой долг — убить тебя, уничтожить, растоптать. Это наша судьба, и ты сам ее выбираешь каждый раз, когда идешь в Тартар! Это ты нас убиваешь, понятно? — рычит она, дергая хлыстом и ударяя по полу. — К бою, Заг! Ты хочешь этого! — Так же, как и ты, — любезно соглашается Загрей. — Разве тебе не нравится? Им остается только играть. Они не могут разорвать этот круг, превозмочь. Сложить оружие или просто не выходить на поле боя — это правила, на которые они не способны влиять. Есть высшие силы, но Загрей и Мегера все равно пытаются пробиться, проникают между схватками, говорят урывками. Это что-то вроде традиции. — Ты не говори о моих сестрах, Загрей, пока не разберешься со своей семьей, ладно? — огрызается Мег как-то, когда их искрящийся диалог сворачивает не в ту сторону. Они сталкиваются, сшибаются. Насмерть. Они оба воины, просящие о благословении Ареса, чтобы драться до последней капли крови, пока не упадешь без сил, пока не наполнишь и не перельешь реку Стикс. И они не отступают даже в беседах. — Я хочу помочь, — признается Загрей. Он не таится, у него вся душа навыверт. Пылающая, огненная, охваченная лихорадкой. И не стыдно ему, совсем нет! — Скажи, если я могу что-то сделать, я исполню, я!.. Я могу что-нибудь поменять. Я же Принц… Ей бы радоваться его дикому самопожертвованию, но Мегера гордая, она щерится, ведь все их схватки были честными, они вырывали друг у друга победу с клочьями плоти, захлебываясь и отхаркиваясь своей кровью — алой или покойной, нелюдской. Ей ни к чему жалость. — Перестань разрушать то, что строили веками раньше тебя, мальчишка, — выговаривает она злобно, хватая его за грудки и притягивая к себе. Загрей отходит покорно, впервые за долгое время не задает вопросов. Мег права, он несет гибель всему, что встречает, и ему жутко думать о том, как его дела влияют на друзей. Что, если Олимп снизойдет сюда, грянет громами и молниями, изрешетит в жестокой войне, и достанется не его отцу, при мысли о котором сердце наполняется яростью, а ни в чем не повинным обитателям: Гипносу, прикорнувшему на посту и пропустившему объявление бойни, заботливой Дузе, матери Никс, тренькающему на арфе придворному музыканту… Мег разваливается сама. Это не Дом летит на куски, а она, ее слепок души разрывается. Однажды, проходя в просторный зал и чуя ее, предвещая, Загрей видит, как она на мгновение опускает руку с хлыстом. «Не делай этого, Мег, он найдет тебя, он покарает, отыщет способ сделать тебе больно, — умоляет Загрей, ища ее задумчивый, затуманенный взгляд. — Давай лучше выбьем дурь друг из друга, как обычно». И они убивают. И убивают. Умирают и воскресают, чтобы сорваться в битву. — Ты никогда не думала, Мег, что мы могли бы сбежать вместе, — едва-едва выдыхает Загрей, лежа головой у нее на коленях. Ему досадно, но и покойно. Усталость берет свое. Ей приходится наклониться к нему вплотную, чтобы услышать, но Заг не чувствует ее дыхания. Зато его укрывает крыло. Оно все-таки теплое — может, потому что перепачкано в его крови. Потому что они оба в ней. — Меня не примет подсолнечный мир, — с едва заметной грустью отвечает Мегера. Взгляд ее направлен сквозь, в никуда. — Я чудовище, Заг, мне не место среди людей. — Но я почти что человек, и твое место рядом со мной, — упрямится он. — Мы бы сразились вместе. Мы бы смогли. Плечом к плечу. Как Ахилл и Патрокл, помнишь, он нам рассказывал совсем недавно? Я видел, как горели твои глаза. Ты тоже хочешь сражаться не одна. Не одна. С сестрами. Их трое, они неделимы, и разлом сказывается на каждой из них, однако находиться вместе еще невыносимее из-за невысказанных склок. Он помнит ее тихую благодарность, когда Загрей сменил условия Пакта и ей не пришлось драться с ними вместе. Он освободил ее, и Мег определенно была рада. Вместе они могли бы составить безумную пару, прорваться вверх вихрем, расшвырять врагов, изрезать бурей сверкающих лезвий — в лоскуты. Никто не посмеет встать у них на пути. — Это твои глупые мечты, — осаживает его Мег. С беспокойством смотрит в его глаза, замечая, что взгляд Загрея скашивается вбок, теряется. Ему жаль, что у них не так много времени. — Увидимся внизу, — усмехается Загрей. — Или однажды — наверху, — тихо, неслышно доносится до него сквозь пелену забытья. Он не уверен, не послышалось ли ему в предсмертной агонии. Но Мег улыбается, успокаивающе прижимая прохладную ладонь к его горячему лбу.