Делирий

— Судебное заседание объявляется закрытым!       Райт, словно загипнотизированный, не сводит наполовину слепленных глаз с настенных часов в обеденной зале отеля. В голове всё ещё неприятной сверлящей болью звучат отголоски судебных прений уже закрытого дела, проникая ниже, под кожу, зажимают скрученные в ком за три дня нервы, что мышцы сводит судорогами от любого движения. Резкая боль едва сдерживаемых приступов нервоза даёт о себе знать не самым приятным образом. Адвокат пытается сохранить невозмутимое лицо и натянуть на него улыбку — выходит явно так себе.       Несмотря на радостную атмосферу вокруг, так тошно.       Он едва не разрезал собственные стопы, скользя по тонкой нити над пропастью со стремительной скоростью. И хоть всё уже решено, волнение не намерено его отпускать.       Феникс разгоняет счастливую толпу раньше, чем отходит последний поезд до Курайн или он сам успевает сорваться. Провожает довольную Майю и счастливую Пёрл, крутившуюся весь вечер не то рядом с первой, не то рядом с ним. Блестящие наивные детские глазки, наполненные искренней радостью, ещё раз оглядывают мужчину, быстро моргают, затем Пёрл, схватившись одной рукой за наследницу Курайновской школы, второй — за адвоката, расплывается в своей привычной улыбке. Райт невнятно бубнит себе чуть ли не под нос — Майя в очередной раз с ехидством отвечает тому что-то о занудности, помахав на прощание и взяв кузину покрепче, бежит к уже готовящейся отъезжать электричке.       Феникс тяжело выдыхает, зачёсывая окончательно растрепавшееся воронье гнездо назад и подавляя желание схватиться за голову, скорчившись от боли.       Он устал — тяжесть непомерной ноши душила и сдавливала, драла глотку и сердце, противно скребясь на душе, вот уже на протяжении нескольких дней. Ответственность наседала тонным весом, выламывала затёкшую шею с громким хрустом, проходясь мандражом по всему телу, снедая то изнутри. Как устоять, не оступиться, когда на одной чаше совесть и горькая истина, на другой — крайняя необходимость? Изнурённое лицо с засохшими следами пота и пыли, потухшие матовые глаза, устремлённые куда-то в землю — всё говорило о степени эмоционального потрясения сегодняшнего заседания.       Райт компульсивным движением мнёт счёт, безучастно записанный на его имя, и кладёт во внутренний карман пиджака. Едва ли он затолкал в себя хотя бы пару кусков этого роскошного ужина.       В бессознательном потоке едва замечает смазанное пятно знакомого вылизанного красного автомобиля.       Фигура прокурора в красном, поспешно ретировавшегося с недавнего застолья, виднелась на тускло освещённой парковке. Вряд ли мысль подышать пыльным привокзальным воздухом самого Майлза Эджворта посетила спонтанно. Райт разводит брови, рисуя картинное удивление, но это не оказывает желаемого эффекта.       Без лишних слов Эджворт уверенным жестом приглашает адвоката подойти. Феникс хотел было запротестовать, но не стал. Да и от вокзала добираться до дома своим ходом всё-таки далековато — нет гарантии, что он не упадёт где-то посреди дороги.       Под тихое шипение Райт складывает велосипед в багажник и усаживается на заднее сидение.       Один фонарный столб стремительно сменяется другим: мельтешащие пятна заставляют сильно жмуриться и растирать рукой опухшие глаза; из звуков слышится только едва различимый шум двигателя и щелканье поворотника. Феникс предпринимает попытку спать с открытыми глазами, пока не задевает взглядом знакомую улицу.       И ему всё равно, что прокурор намерен сопроводить его прямо до собственной двери.       Неуклюжим движением Райт вынимает из кейса ключ и, несколько раз промазав по скважине, содрав на ней покрытие ещё больше, с переменным успехом проталкивает его в расстроенный замок. Проходит — неряшливо скидывает обувь и бросает у входа портфель, про бережное обращение с единственным доступным ему транспортным средством забывает вовсе. Эджворт разувается изящным движением, приставляет туфли к стенке и следует за ним по малогабаритной квартирке.       Райт припадает к кухонной табуретке, облокотившись на стену в потрёпанных временем обоях, вытаскивает из кармана небрежно смятую пачку дешманских сигарет и, с трудом выбив искру из зажигалки нескоординированными резкими движениями, втягивает ядовитую дрянь.       Феникс курил. Редко. В исключительных случаях. Табак усыпляет горе, притупляет чувства — Райту сейчас не помешало бы и то, и другое. Он, будучи на нервах, не имел возможности хоть во что-то выплеснуть весь свой свернувшийся негатив — маленькая леди пристально наблюдала горящими карамельными глазками, иногда то и дело срываясь на горькие слёзы. Нельзя подавать дурной пример ребёнку, верно? — Не знал, что ты куришь, — отстранённо начинает Майлз, первым разбивая затянувшееся напряжённое молчание, от которого звенит в ушах сильнее, чем от вертолёта. Эджворт настежь распахивает окно, впуская в тесное помещение ночной мартовский воздух. От перепада температур прокурор слегка разводит широкие плечи в потоке мурашек.       Что тот вообще мог о нём знать?       И ладно бы Райт провёл над обрывом только ближайшие пару дней, — нет, он тлел во внутренних противоречиях весь этот год. Каждый день мысли о том, правильно ли он поступил; каждый день — страницы раскрытых дел; каждый день — погребён под чувством вины.       Он исключил Эджворта из своей жизни так же, как и тот в своё время. Старался забыть. Не хотел слышать имени. Его Эджворт — Майлз, которого он знал, — умер ещё шестнадцать лет назад. Томимый призрачными надеждами, Феникс усердно пытался дотянуться до того, кто был так далеко, а сейчас — так близко. Вновь ворвался в его жизнь — так же неожиданно и стремительно быстро, как при первой осознанной встрече.       И хочется простить, но сердце рвётся.       Эджворт смотрит внимательным, изучающим взглядом — таким же холодным и сдержанным, как и всегда; от платины волос веет морозом сильнее, чем сквозит из окна, — до пробирающей дрожи, — Райт прикрывает глаза, прикладывая руку с дымящейся сигаретой ко лбу, дабы избавить себя от этого претенциозного вида. Он знает, что тот собирается сказать. Вновь возобновившееся молчание рвётся гитарной струной, когда напряжение между ними достигает температуры кипения стали. — …йт! — Феникс теряется на полуслове, полностью погружённый в свои мысли, пока не чувствует чужое присутствие ближе, чем в полуметре, и приоткрывает глаза. — Райт!       И первое, что он видит — блекло пурпурно-красный пиджак. Прокурор отбивает пальцем на плече уже знакомый ритм, более раздражённый, чем обычно, — каждое резкое касание лавсана звучит барабанной дробью в изнурённой от боли голове. Райт вглядывается сквозь него, занимая себя подсчётом царапин и трещин на пожелтевшем кафеле, — выдыхает табачный дым чуть ли не в лицо. Вместе с очередной гитарной струной лопается последняя капля терпения Майлза.       Ухоженные ладони, облачённые в красное, хватают адвоката за воротник, прижимают к стене, заставляя прийти в чувство. Шумящую тишину в комнате нарушает гулкий хруст позвонков расправившейся, наконец, сутулой спины. Потухшая сигарета падает из поглощённой тремором руки на мелкий раскладной стол, рассыпается трещащим пеплом. — Возьми, наконец, себя в руки! — металлические глаза злобно вцепились в тёмно-синие. Эджворт наседает с такой силой, что чуть не душит сильнее вновь подступающего к горлу нервоза, — Довольно строить из себя жертву, — руки прокурора прекрасно чувствуют все судороги тела Райта, но отступать никто из них не намерен. — Лучше бы ты так и остался мёртвым, — наконец прерывает свой криосон Райт. Во второй раз шепчет данную фразу, как мантру, уже не просто в изнурённом мозгу.       Эджворт дергает бровью.       В ответ — укрепляет хватку, что адвокату приходится привстать в очередной порции судорог. Рука с помятого воротника хватает парой пальцев подбородок. Ещё секунда — забирает остатки никотина, пробирающиеся сквозь задымлённые лёгкие, разжимает слипшиеся от длительного молчания губы. Глотает то тошнотворное чувство вины, скребущееся на сердце ребёнка. По-другому этого дурака никак не назовёшь.       Спустя минуту — вдох, что делят на двоих.       Отпустив адвоката в застиранном синем костюме, Майлз сплёвывает воздух. Горький привкус слегка обжигает губы после их еле различимого терпкого поцелуя — едва ли это волнует их обоих. Райт потягивается, впадая обратно в анабиоз собственных мыслей. Эджворт проводит глазами по малометражке, цепляет взглядом Феникса, и, отмерив размашистой парой шагов пространство между ними, наливает немного застоявшейся в чайнике воды в только что сполоснутый стакан. Капает пару капель успокоительного, снова переводит взгляд на Райта, — добавляет ещё несколько.       Отрывисто ставит стакан перед мужчиной с глухим стуком стекла о какое-никакое, но всё же дерево. Феникс сразу понимает, что от него хотят, и залпом осушает гранёный стакан, кривясь, но не сопротивляясь.       Эджворт хотел, чтобы тот снова примерил эту глупую ребяческую ухмылку, чтобы смотрел на него простыми наивными глазами, по одному взгляду в которые можно было понять, что у того на уме.       Райт мог обмануть кого угодно, но только не его. Прокурор не стал бы оспаривать тот факт, что исходить из презумпции невиновности крайне сложно, когда ты наверняка знаешь, что подсудимый виновен. Адвокат давился этим чувством. Жалкое зрелище.       Ему недостаточно той наигранной счастливой гримасы, которую Феникс рисовал на своём лице всё это время после окончания заседания, несвязной речи с ужимками. И хоть поводы для беспокойств сошли на нет и Райт уже было спокойно вздохнул, когда увидел целую и невредимую Майю, внутри воздух сжимался и скручивался всё сильнее, давя устрашающей паникой. Эджворт это понимал. «Эй! Прокурор! Тебе надо перестать издеваться над мистером Райтом, потому что он так коньки отбросит. Скажем. Сегодня ночью.»       Ровно как и Феникс понимал, что Эджворт помогал ему во время прений не раз и не два. Что сейчас, что год назад. Даже в данный момент он нянчится с ним, словно с потерявшимся ребёнком, хотя это явно не в его интересах. И когда Райт пытался было затянуться снова, тот просто швырнул наполовину разодранную пачку в урну. — Я…так переживал, — с прерывистым вздохом начал адвокат. По телу пробежался табор мурашек не то от пробуждения из длительного паллиатива, не то от заторможенного осознания тянущегося сильного сквозняка из распахнутого окна, — Думал, что не смог тебя защитить. Оттого ненавидел, — и смотрит куда-то в пол, вдыхает огромный объём воздуха, но уже в разы спокойнее, привычным размеренным ритмом.       В матовых глазах — пара лопнувших сосудов, покрасневшие белки. Перебирает пальцы огрубевших рук с дорожками свежих цыпок, часть из которых была судорожно содрана, другая — посинела вокруг. Помятый вид, растрёпанные волосы, его лицо приобрело неестественный желтый оттенок вкупе с мертвецкой бледностью. Тяжелые веки медленно смыкаются и тут же немного приподнимаются вновь. Райт давит свою гордость и закусывает непривычно блеклую обветрившуюся губу. Казалось, за ближайшие несколько дней он не только осунулся, но и постарел на пару лет.       Эджворт наливает ещё воды — в этот раз полный стакан — и протягивает Фениксу в чуть поубавившие дрожь руки. После последней выпитой капли притягивает за плечи в новый поцелуй, не такой горький, как прежде, на вкус как дорогое марочное вино. Райт цепляется за кричащий малиновый лавсан, переминая часть пиджака в широких ладонях до тех самых пор, пока обвинитель не решает разорвать их контакт.       И смотрит на него несколько вкрадчиво. — Такой идиот.       Живой.