Сияние солнца (The brightness of the sun)

Кенме нравилось притворяться. Он делал вид, что руки, разводящие его колени в стороны — широкие, мозолистые от тренировок, покрытые шрамами от многочисленных драк. Он делал вид, что они теплые и ласковые, а не такие ледяные, обжигающие холодом разгоряченную кожу. Он делал вид, что губы, скользящие по его бледной шее — осторожные, оставляющие отметины только там, где было бы заметно только им двоим, а не помечающие, словно дикий зверь свою добычу. Кенма делал вид, что это не ему придется по уши заматываться шарфом в течение последующих нескольких недель. Он делал вид, что стоны и звучание его имени на чужих губах принадлежат тому единственному, кому бы Козуме доверил всё, даже свою жизнь. Делал вид, что не слышит глухого рычания того, кто относится к нему как к собственности. И самое главное — он делал вид, что не существует этих стекающих по щекам слёз, из-за которых расплывчатое лицо мужчины над ним принимало черты лица любимого им человека. Кенма делал вид, что всё в порядке. Но он понимал, что не может больше притворяться. Кенма не шлюха — это он знает точно. Он — обычный студент колледжа, иногда не способный нормально ходить и предпочитающий читать свои переписки в одиночестве. Козуме часто ловит на себе чужие взгляды и знает, что намного больше людей, чем ему бы хотелось, видели изгибы его стройного тела, его молочную кожу, скрытую под толстовкой, оставшейся еще со старшей школы — огромной красной толстовкой с номером «1» на спине. Это, наверное, единственная вещь, которую он носит постоянно. Кенма не шлюха. Он — черная дыра. А есть солнце. Козуме вернулся домой намного позже, чем предполагалось. Он планировал запрыгнуть на кровать и рыдать до тех пор, пока его организм сам не отключится от переутомления. Ноги едва ли были способны передвигаться, делая подъем по ступенькам настоящим испытанием. А вот и солнце. Оно сидело на диване, широкие очки держались на кончике носа, пока темные глаза сканировали страницы книги. Блондин знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что тот даже не вдумывается в прочитанное. — Как твое занятие? Всё прошло хорошо? В ответ — тишина. Кенма не хотел говорить, что на самом деле единственное, что он выучил за сегодня — это то, насколько близко он подобрался к точке невозврата. Он что-то неразборчиво пробормотал, внутренне надеясь, что это примут за положительный ответ. Единственным верным решением было пойти в свою комнату, но непослушные ноги будто приросли к земле, болезненно пульсируя, а голова внезапно начала кружиться. — Кенма? Когда Козуме поднял взгляд, солнце смотрело на него. Он не мог посмотреть в ответ — сияние было ослепляющим. Вместо этого он опустил глаза в пол. — Да? — голос Кенмы дрожал. Он не мог думать ни о чем, кроме собственных дрожащих рук и того, как его лучший друг смотрел на него — как будто он действительно чего-то стоит. Блондину стало страшно, что если тот и дальше продолжит так смотреть, он может и сам в это поверить. — Откуда на твоих шортах кровь? Солнце двинулось навстречу черной дыре, что могло означать только одно — вселенной придет конец. Черная дыра сделала шаг назад. — Подожди, позволь мне помочь! Кенма рухнул на колени. Больше не было смысла притворяться, что всё в порядке, что ему не больно. Больше ни в чем не было смысла. Всю свою жизнь он пытался покрыть любовь отвратительными и извращенными формами похоти. И вот по его лицу опять стекают слезы, стягивая кожу, отравленную сотнями чужих рук, которые когда-либо прикасались к ней. Его тело — бледное, слабое и сломанное — месяцами передавалось из рук в руки, от одного незнакомца к другому. Он — ничто. Солнце поглотило его. — Кенма! Оно такое яркое. Кенма делал вид, что его сияние не обжигало его.