Не дай мне свернуть

       Орихиме не помнит, когда в последний раз проливала слезы. Из неё уже давно ничего не выходит. Даже таблетки, которые она принимает пачками. Доктор говорит, что они помогут. Говорит, что загонит тупую эмоцию в рамку, но Орихиме устала не чувствовать, стены сужаются. Пойманная в мышеловку серая мышка. Серая, безвкусная. Орихиме давно потеряла краски. Стены, окружающие её, белые, и душа у неё такая же: белая, совсем белая, пахнущая токсичной хлоркой. Долго выстирывала грязь, наверное, что-то получилось. Ей хочется в это верить. Волосы у неё давно поредели, да и нет больше прекрасной кроны рыжих волос. Отстригла себе сама, побрилась налысо. Кожу холодит прохладный воздух, Орихиме хочет прикоснуться к выбритому затылку, но руки тоже холодные. Ни к чему. Ни к чему лишний холода. Полна забитого инея внутри.        Взгляд пустой. Ничего не выражающий. Прошло время, когда она смотрела со звездами в глазах. Пали звёзды, как башни Вавилона. Строить снова нет смысла. Да и не получится уже. Ничего не осталось, чтобы это заново срастить.        С ней давно уже никто не водится. Ичиго сторонится, как пришибленный, оно и верно. Орихиме другая теперь. Раньше улыбалась, смотрела красиво, руки протягивала. Теперь улыбки нет, лишь тупой обрез на щеках кровоточит, глаза смотрят потухшим огарком свечи, а руки давно уже опустились.        И правильно, что сторонится. Она теперь другая, не такая, как он. Загнанная, болезненная, дрожащая. Раньше её слабость его привлекала, теперь отторжение лишь вызывает.        Орихиме в зеркало смотрит. Так, по привычке. Нужно просто заглянуть, удостовериться, что токсины не текут, таблетки в себя заглотать. Перед зеркалом это делать удобнее: смотришь на себя со стороны, а стекло ведь не бьётся, не разобьётся, как ты сама…        Только Рукия к ней ходит. Вся она, серьезная и упрямая, в зеленоватом платье. Орихиме говорит, что под её цвет глаз очень подходит. Рукия не отвечает. Лишь достаёт кучу всяких фруктов, сладостей. Орихиме и сейчас любит сладости, ведь в рационе у неё только таблетки. Разные, по правде, но всё одно. Как и всегда. Одно и тоже. Эта статика не пугает, но и не завораживает. Что-то из. Как всегда, не то.        Она слишком серьезная. Фиалковые глаза смотрят прямо и дерзко. Орихиме бы спрятала взгляд раньше, но теперь же она тоже отчаянная, верно? Побритая голова вот признак её отчаянности. У Рукии тоже волосы коротенькие совсем. На мальчика похожа. Орихиме, наверное, не лучше выглядит. Женственности в ней ни на йоту не осталось. Даже ногти сколотые, местами обгрызанные. Девочки так не делают.        Но сейчас это даже к лучшему. Рукия протягивает к ней руку, но наотмашь не бьёт, лишь щеки касается. Её руки холодные. Как и все здесь вокруг. Орихиме даже хочется рассмеяться, но смешинку она давит и голоса не подаёт. Рукия и не воспримет. Не любит отвечать.        — Мне Ичиго сказал, что с тобой случилось… Дал координаты. И теперь я здесь. Рядом с тобой. Орихиме и не думает отвечать. Просто опускает взгляд. Токсины где-то застревают, она чувствует, как щиплет глаза, неужели выветриваются? Прикасается кончиками пальцем, влага. Желтоватая, тошнотворная. Потекли токсины. Давно уже слез не видно. Но Орихиме даже рада. Теперь дышится легче. Теперь притупившиеся эмоции не настолько притупившиеся, а вернее, опьянённые, резвые, светящиеся. Это не неоновый свет, но свет, и Орихиме тянется к нему. У Рукии тонкие руки, но Орихиме она сжимает крепко. К себе прижимает, целует лицо. Орихиме не понимает, как она может впитывать в себя токсичную влагу, отраву, но Рукия ведь такая же, как она, не правда ли?        Орихиме смотрит ей в глаза, но не видит небосвод. Звезды там тоже пали, и неба больше нет, лишь ниточка серебристой пыли. Это не стекло, но Орихиме больно. Режется об неё. Вжимается в Рукию сильнее. Маленькая шинигами не отпустит. Пыль забивается в нос, и Орихиме чихает. Смех вырывается наружу.        Стены трещат. Там за ними тоже краски, Орихиме знает, пыталась их скрести и выковыривать белую краску. Там точно что-то было. Теперь стены какие-то жёлтые. Как таблетки, как токсины, вышедшие из неё. И Рукия такая же: жёлтая-прежёлтая, как токсин, горящий на языке. Только теперь Орихиме не глотает их, слишком много из неё вышло, хватит. Стены сужаются, но теперь она слишком окрылённая, чтобы прятаться. Голова идёт кругом, но это же карусель, верно?        Её не тошнит, но желчь на языке все ещё есть. Сплёвывать её не хочется. Вязкость придаёт чувство заполненности. Жёлтая-прежёлтая Рукия улыбается ей. И Орихиме вместе с ней.