***
POV Adam
Я провожу своей ладонью по шероховатой поверхности стены, еще сильнее зажмуриваясь. Ночная мгла поглотила мои, когда-то синие глаза. Теперь же они серы словно тучи, а я способен видеть лишь тьму. Дрожат руки, ноги подкашиваются, я словно парализован своей беспомощностью. Ведь я никогда не был так слаб и уязвим, как сейчас. Наверное, сегодня был прекрасный закат... С тех самых пор, когда я потерял дар видеть, я потерял частичку своего счастья. Частичку себя. Я могу чувствовать лишь тёплые лучи ласкового солнца, но не могу увидеть золотистый диск, возвышающийся над миром. Я имею возможность чувствовать, слышать, любить... Но я не могу видеть. Видеть твои идеальные черты лица, дерзкий нос и пухлые губы; я не имею права тонуть в твоих карих омутах и наблюдать за тем, как улыбка озаряет твоё лицо. Только вечная тьма будет поглощать меня до конца дней, до последней клетки, оставив этому миру лишь одно воспоминание обо мне — небесный прах, изольющийся на Землю ледяным дождем. Хочу видеть тебя. Я готов отдать ради этого все, что у меня осталось. Ты слышишь меня, Томми?.. Кричу в пустоту. Голые стены превращают беспомощные крики в протяжное эхо, но не позволяют им выходить за пределы комнаты. Томми, подскажи мне: по той ли дороге я иду? Я ослеп и больше не могу видеть путей. Хочу уловить эти нити, нити музыки. Я мечтаю, чтобы золотые струны заката связали наши сердца воедино. Но ты лишь прошепчешь сквозь ночь: спи, родной... Зажмурюсь снова, показывая миру свою беззащитность. По щекам текут слёзы, словно когда-то любимый нами дождь роняет свои капли на землю; будто росой осыпаны мои щеки, горящие огнем. Привстаю со стула, ловя руками воздух и наугад добираюсь до противоположного угла комнаты. Ударяюсь рукой о что-то массивное — кажется, это пианино. Провожу подушечками пальцев по гладкой и слегка запылённой поверхности музыкального инструмента. Также наугад, присаживаюсь на мягкий пуф. Пальцы отвыкли от подобных манипуляций. Слегка касаясь клавиш, пытаюсь сосредоточиться на музыке. Нужно раствориться в ней, дать возможность полностью поглотить себя этому музыкальному потоку, и унести как можно дальше и дальше... Однажды, я пригласил тебя на чашку чая, а ты попросил меня, лучезарно улыбнувшись: сыграй мою любимую. Помню, как тогда ты заснул под медленный мотив и мой тихий голос, убаюкавший тебя посреди дня. Сейчас я играю ту самую мелодию и тихо пою, будто боясь, что кто-то может услышать. Кажется, я совершаю какой-то тайный обряд. Я помню, как видел твои притягательные губы. Тогда, я ощущал спокойствие и защиту, несмотря на то, что всегда защищать нужно было — тебя. Ты такой хрупкий... Порой кажется, что от малейшего движения эта прекрасная фарфоровая статуэтка может разбиться. Я так хочу прикоснуться к тебе... Пальцы снова легко касаются клавиш, а слёзы продолжают стекать по моим щекам. Мне всегда казалось, что музыку которую предпочитают люди, играют струны их души. Я не могу сделать того, что могут сделать миллионы людей — увидеть небеса. Но самое главное — я никогда не увижу твоих глаз. Порой я спрашиваю тебя: — Скажи, каков цвет твоих глаз? — Цвета шоколада. — А мои глаза? — А твои глаза цвета облачного неба. Затем частые поцелуи, ты обвиваешь руками мою шею и крепко целуешь, но всегда как в последний раз, словно нас разлучит надвигающаяся на город гроза. Как я оказался здесь? Сюда меня привёз мой лучший друг Айзек. Если бы не постоянно приходящие письма в старый почтовый ящик, можно было бы подумать, что этот дом брошен когда-то заботливым хозяином. Я слёзно умолял привезти меня сюда, но так, чтобы никто не знал. Тем более Рэтлифф. Мне нужно побыть одному по одной банальной причине — я не хочу, чтобы он видел мои беспомощные слезы. Не хочу огорчать его, не хочу. Хочу забыться и раствориться в музыке, хочу почувствовать себя тем, кем я был раньше! Хотя, не стану скрывать, я всегда чувствовал себя фриком, аутсайдером; я всегда чувствовал себя никем — лишь тенью своего собственного прошлого. А ты всегда шептал мне: всё в порядке, детка, я рядом. Я прекрасно знаю, что несмотря на то, что ты стараешься казаться сильным, ты стараешься защитить меня от этого жестокого мира, ты... ты часто рыдаешь. По ночам, в подушку, тогда, когда никто не сможет тебя услышать. В моих снах ты срываешь облака с небес и, сжимая их в ладонях, протягиваешь мне, произнося: — А ты знаешь, что они сладкие? Попробуй... - протягиваешь мне, трясутся руки, по щекам текут слезы, а я просто смотрю в твои счастливые глаза. Ты шепчешь мне: — Попробуй... Растворись в них, они такие мягкие... В них столько лёгкости и счастья! — ты смеёшься, словно колокольчик звенит, а на сердце становится как-то теплее, - Улыбнись, Адам! — и я улыбаюсь. Улыбаюсь сквозь слёзы, которые не покидают меня даже во сне. Фразы и воспоминания — они причиняют немыслимую боль. Та страшная авария разделила мою жизнь на "до" и "после". Нужно смириться с тем, что уже ничто не будет так, как прежде. Нужно просто растворится в сладких снах, которые приходят день изо дня, нужно слиться со всей серой массой, составляя еще одну деталь многомиллиардного пазла. Раскрывая зонт, мы становимся менее беззащитными, правда? И всё снова пойдет своим чередом. Дни не будут спешить так, как колотится мое сердце, словно быстрым темпом пытается нагнать те утраченные дни, в которых я тонул, захлебывался от соленых слез; это солёное море поглощало меня. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Со всей силы бью кулаком по музыкальному инструменту. Нельзя, так нельзя... Разворачиваюсь лицом к середине полупустой комнаты, чувствуя давящую пустоту и звенящую тишь. Я слышал биение собственного сердца, каждый удар. Все зря... Сердце бьётся зря? Снова рыдаю. Громко, навзрыд, уже не боясь, что кто-то может это услышать или увидеть. Я должен выпустить эти эмоции, должен выпустить эти слезы на волю, я должен... — Адам?.. — Томми, — встаю и иду на голос, — что ты здесь делаешь? — Я обещал никогда не оставлять своего парня одного, когда он плачет. — по голосу была слышна слабая улыбка. — А Айзек слишком переживал за тебя. — молча мотаю головой и утыкаюсь носом в мягкий ворот твоего свитера. Я чувствую себя защищённым. Затем ты спросил меня: — А о чём ты больше всего мечтаешь? Я хочу сделать что-то для тебя. — Я хочу видеть закаты. Хочу перечитать все свои любимые книги, хочу увидеть облака, но больше всего... Я мечтаю увидеть твои глаза. Томми, скажи мне, они ведь по-прежнему карие, да? — я слышал как он всхлипнул и провёл своей ладонью по моей щеке. — Да. Я люблю тебя, Адам... — он сел на пол и положил свою голову мне на колени. Я гладил его по голове, устремляя вдаль бездушный, словно у фарфоровой куклы, взгляд. Я чувствовал, как дрожат его плечи, мне казалось, что этот беззвучный крик, крик души, живёт в каждом из нас и вырывается на волю, словно птица из грудной клетки, сопровождающаяся болью и океаном слез. — Я бы хотел тебе помочь, но как? Что я могу сделать? — мне показалось, что он как всегда стряхнул свою длинную чёлку с глаз. — Отвези меня домой, пожалуйста. И расскажи мне о том, что творится за окном. Ладно? — я взял его за руки и всё так же продолжая безразлично смотреть сквозь пустоту, поцеловал его. Как можно нежнее, чтобы не спугнуть своего Котенка. Я не хочу оставаться в одиночестве... Мне так страшно, родной. — Всё, чего ты захочешь. — он помог мне встать и, держа за руку, повёл к выходу. POV Tommy — А какое сейчас небо? — Красивое и кажется таким мягким, словно бархат. — Какая листва на деревьях? — Тёмно-зеленая, словно россыпь изумрудов. — А на что похож сегодняшний закат? — На рыжие пятна, растёкшиеся по небосводу.На золотые струны, протянутые сквозь облачные сети. Словно позолотой покрыты сегодняшние небеса. А теперь спи, детка. — я укрыл его одеялом, поглаживая мягкие тёмные волосы. Он так и не узнал, что заходящее солнце было плотно закрыто тучами, напоминающие его слепые глаза.