Если мы сейчас погибнем

      Громкий выстрел вспарывает тишину амбара, и, кажется, выпускает ей кишки вперемежку с темными сгустками, как и человеку, что задыхается, плюясь собственной кровью, отвратительно бурлящей у него в горле, и пытается руками зажать рану на животе. Он смотрит с ненавистью и страхом прямо перед собой, его глаза блестят, и это видно даже в опускающихся сумерках за окнами, что скалятся зазубренными остриями стекол в пустоту склада. Изогнутые ветви деревьев шелестят листвой по крыше, ветер завывает в прорехах на потолке. Она стоит и не может отвести взгляда, когда он наконец неловко пошатывается и падает сначала на колени, а затем ничком. Чувство тревоги и какого-то животного, иррационального страха завладело нутром девушки. Кажется, она дрожит, но не может понять наверняка, потому что не чувствует своего тела, особенно конечностей, и если руки, безвольно висящие по швам, тяжестью напоминают о своем существовании, то ног, будто вросших в бетонный пол, она не ощущает вовсе.       — Юля! — долетает до ее слуха как через вату или еще какие-то неведомые препоны.       Она сейчас не может понять, откуда доносится этот голос: может слева, справа или кто-то кричит позади. Перед глазами лишь распростертое мертвое тело, далеко не первое в ее жизни, и все же пугающее до тошноты и головокружения. Девушка уверена, стоит ей дернуть головой, и земля с небом окончательно поменяются местами, в глазах потемнеет, и она потеряет сознание. Ее разум хватается именно за эту мысль. Нельзя, нельзя сейчас лишиться рассудка, иначе она больше никогда не откроет глаз.       — Капитан Соколова! — кто-то грубо хватает ее за руку и рывком разворачивает к себе. Осознание приходит медленно, но это действие удивительным образом совпадает с ее мыслями. Они должна очнуться. Она не хочет умирать.       Девушка видит перед собой только широкую спину и вьющиеся темные волосы на затылке. Наверное, они бегут, потому что в сведенных судорогой икрах искрами взрывается боль. Рука стиснута в большой ладони крепко и надежно, но боль в ногах перекрывает все остальные физические неудобства. Позади раздаются выстрелы один за одним, и пуля свистит, пролетая так близко от ее согнутой во время бега руки, что капитан чувствует холодный воздух, сопровождающий ее полет. А затем ее резко тянут вниз по лестнице, на первый этаж. За спиной раздается тяжелый топот ног, и когда ей кажется, что кто-то вот-вот их догонит, мужчина, стискивающий ей руку оборачивается всего на долю секунды. В руках у него пистолет, и он стреляет наугад, но видимо не попадает, хотя топот позади и замедляется до шага. Но они бегут быстрее. На сетчатке ее глаз отпечаток других — синих и опасных. Она запомнила этот убийственный взгляд до мелочей, хотя и видела его лишь пару секунд, и все же была бы не удивлена, если б это он пригвоздил догонявшего к месту, а не дуло пистолета, исторгнувшее пулю.       Ей так страшно. Так страшно, что тело могло бы парализовать. Но она упорно бежала, движимая почти по инерции, увлекаемая за собой этим человеком, которого она никогда не видела таким прежде. Они поворачивают за угол, и она неловко задевает левым плечом кирпичную стену. Плечо вспыхивает болью, пронизывая плоть и кости, но он даже не оборачивается, уводя их еще парой коридоров, пока последний из них не заканчивается тупиком. Справа — обвалившаяся арка в стене, вход в небольшое темное помещение, пропитанное пылью и заставленное хламом. Он увлекает ее за собой в этот проем и практически силой затаскивает за старый громадный шкаф, а затем падает на пол, привалившись спиной к деревянной махине. Она опускается следом, неловко и как-то жеманно, будто боясь запачкаться, хотя это совсем не так, и вообще — глупо. Он тяжело и хрипло дышит, а она держится рукой за ушибленное плечо и вытягивает ноги, стремясь хотя бы немного избавить себя от боли. Но боль эта — отрезвляющая, она проясняет сознание и заставляет восстанавливать хронологию событий, не отвлекаясь ни на эмоции, ни на неизбежность того, что всего через несколько минут преследователи их обнаружат.       Юля вспоминает, как они с Лисицыным выходят из служебной машины, припаркованной в зарослях за заброшенным амбаром, в прошлом использовавшегося по всей видимости для сельскохозяйственной техники и содержания скота. По показаниям свидетеля, именно здесь сегодня вечером дилер передаст большую партию героина местному авторитету. Они устраиваются в засаде за углом здания и внимательно следят за входом в амбар. Минут через двадцать напарники видят дилера, входящего в здание, а еще через десять — и авторитета. Майор и капитан врываются на склад прямо в момент передачи товара, наставив на преступников два дула. Дилер сразу бросается бежать, и Костя, не теряя времени, срывается за ним. Юля мешкает всего секунду, но авторитету этого хватает, чтобы выбить из ее рук оружие и, достав свое, направить в ее сторону. Он взводит курок и одного этого звука оказывается достаточно Косте, чтобы обернуться и выстрелить ему в живот.       Она тогда замерла на месте как дура, наблюдая развернувшуюся картину, даже не реагировала на крики майора. Он наверняка звал ее уходить, потому как, то ли на звуки стрельбы, то ли завидев удирающего со всех ног дилера, шайка безвременно ушедшего авторитета уже приближалась к амбару. По-идиотски было даже думать, что он мог быть один.       Всего остального она не видела, только слышала погоню и выстрелы за своей спиной. Девушка не понимала, куда так уверенно вел ее майор, откуда он знал куда идти, да и вообще знал ли, но она слепо следовала за ним, понимая наверняка только одно. Остановиться равно умереть.       — Если мы сейчас погибнем, я хочу, чтобы ты знала…       — Ты убил его, — Юля слышит свой голос, бесцеремонно прерывающий мысль Кости, будто со стороны.       — Да, — обескураженно соглашается он. — Но я не хотел этого делать.       — Но сделал, — в голосе рыжеволосой слышится осуждение, и мужчина не понимает, чем заслужил его.       — Он бы выстрелил в тебя, не моргнув и глазом. Я сделал это для тебя, — это совсем не то, что он хотел сказать в начале.       — Я не просила тебя этого делать! — она срывается на крик и прожигает его взглядом, полным презрения и горечи.       Лисицын смотрит на нее безотрывно, и обида в его глазах, граничащая с непониманием, разъедает душу Соколовой. Она не признается себе в том, что не смогла бы справиться самостоятельно. Винит его в том, что добровольно взял грех на душу, пусть и очистил мир от такого урода, как тот, что лежит сейчас на втором этаже амбара с продырявленной плотью. Винит себя за то, что стушевалась, испугалась, позволила.       А за полуразрушенной стеной раздается топот нескольких пар ног, крики, а затем и выстрелы. Кто-то кричит «ложись», «полиция», «брось оружие», но напарники словно приросли к месту и смотрят друг на друга, не в силах двинуться с места.       Они не погибли, но она не знает.

***

      — Я не могу вернуться домой.       Короткие гудки после этой фразы напоминают ей стук дождя по крыше. Она чувствует себя осиротевшей, бессильной и одинокой, и в то же время способной свернуть горы ради того, чтобы узнать, где он и что с ним. Молодая женщина медленно и тщательно вытирает мокрые руки о фартук, а потом развязывает узелок на своей талии и вешает его на крючок рядом с раковиной. Поверх его большой футболки, которую она неизменно носит дома, Юля надевает просторный свитер и влезает в джинсы. Повернув ключ в замке, она застегивает молнию на куртке и выходит из подъезда в ночь.       Редкие снежинки кружатся в воздухе, оседая на ее волосах и плечах, и вдруг она осознает, что совсем не знает, куда ей идти, где искать его. Она берет себя в руки почти сразу, но налет сомнения не отпускает ее на протяжении всего пути до ближайшего парка в их районе. Соколова не знает, почему выбрала пойти именно туда. Наверное, просто если бы человеку некуда было пойти, он бы постарался найти место, где можно посидеть и спокойно подумать.       Юля движется по знакомому тротуару, периодически оглядываясь по сторонам. И не зря. На противоположной стороне улицы, под крышей остановки она замечает силуэт в черном пальто. Сомнения улетучиваются сразу, и потому она, наплевав на правила дорожного движения, переходит дорогу, спеша к майору. Когда она подходит ближе, он не поднимает на нее глаз. Сидит, засунув руки в карманы пальто и, опустив взгляд, изучает бетон под своими ногами. Его волосы слегка влажные. Юля думает, что он долго шел пешком и снежинки таяли, путаясь в темных кудрях. Соколова садится рядом, принимая такую же позу и пряча руки в карманы своей куртки, только взгляд ее, острый и проницательный, направлен на него. Она замечает лихорадочный румянец, пятнами покрывший его щеки и всерьез переживает, как бы он не заболел после этой прогулки. Девушка не спрашивает, что произошло. Зная Костю, он либо расскажет сам, либо не расскажет, как ни пытай. И потому она просто тихо сидит рядом, встревоженно глядя на него.       — Мама умерла, — ровно, без обиняков произносит он.       — Кость, — резко схватив ртом холодный воздух, вскидывается она, но мужчина останавливает весь поток слов, который Юля может произнести, выставив перед ней ладонь.       Она умолкает. Не знает, что можно на это сказать. Ей так жаль его, что сердце в груди сжимается и заходится от боли и сострадания к этому человеку. Сначала отец, а теперь и мама… Соколова даже не понимает, имеет ли она право спросить, что случилось. Она никто ему, просто коллега, просто женщина, с которой он периодически спит и которая запрещает ему говорить с ней о серьезности этих встреч. А мама… он так ее любил. Говорил о ней с таким огромным чувством благодарности и восхищения, что все, о чем ей сейчас приходилось жалеть — это о том, что они так и не познакомились.       — Оторвался тромб, — вторя ее мыслям, поясняет Константин.       О большем она и не просит его говорить. Так они сидят около часа или вроде того, пока Лисицын не поднимается на ноги, смотря на нее сверху вниз и не протягивает руку, покрасневшую от мороза.       — Пойдем.       — Куда? — Юля непонимающе смотрит сначала на него, а затем на протянутую ладонь. Но все же решает не болтать, а просто делать как он хочет.       Она осторожно берет его за руку, и они идут в противоположную сторону от дома, петляя по замерзшему ночному городу, горевшему яркими огнями. Идут долго, но капитан и не думает жаловаться. Если ему легче, когда кто-то рядом, она будет с ним, и даже не подумает выразить недовольство. Наконец пара сворачивает в один из серых московских дворов, а затем проходит еще около четырех таких же, пока не входит в один, старый и неосвещенный. Костя подходит к безликому подъезду и свободной рукой на память набирает код домофона. В подъезде сухость и полумрак, лишь одинокая лампочка на первом этаже подрагивает светом, колышимая ветром, задувающим из открытой форточки на лестничной клетке. Также молча, он и она поднимаются наверх, минуя пролеты, которых Юля насчитала девять. Они останавливаются у лестницы, ведущей на крышу, и ей становится не по себе. Костя первый поднимается по ступенькам и дергает за ручку крышку люка, открывающего проход, он поддается, и тогда майор вновь подает руку девушке. Соколова хватается за нее и поднимается наверх вслед за ним.       На крыше еще ветренее, чем внизу, на улице. А еще очень страшно. Она боится высоты. В детстве боялась, и даже когда училась в цирковом училище, и вот сейчас тоже боится. Но он не замечает этого. Поглощенный своими мыслями и своим горем, мужчина идет по крыше и садится на край, свешивая одну ногу с высоты. Юля, не взирая на собственный страх, быстро приближается к нему.       — Костя, если мы сейчас погибнем, я хочу, чтоб ты знал… — угрожающе произносит девушка, глядя на него одновременно зло и с тревогой в глазах.       — Не погибнем. Сядь, — перебивает он, и она послушно опускается рядом с ним, но старается не смотреть вниз.       Юля ждет продолжения его слов, но оно не следует, и тогда она снова принимает решение молчать, пока ему самому не понадобится разговор. Она осторожно, пытаясь не спугнуть его, берет руку Кости в свои ладони и все-таки опускает взгляд с головокружительной по ее меркам высоты. Девушка и сама не знает, что хотела сказать ему. «Если мы сейчас погибнем, я тебя убью?» или все-таки что-то… иного толка? Они никогда в этом друг другу не признавались, если конечно опустить тот случай, когда она корчилась на полу с ранением. Но и его они толком не обсуждали. Так что же она хотела сказать?..       Да, они тогда не сорвались с крыши, не погибли, но он не знает.

***

      Яркий свет больничных ламп заливал стерильный коридор. Нельзя было даже понять, день сейчас или ночь, но, судя по его подсчетам, еще не рассвело. Лисицын ходил вперед-назад, терзая зубами свою нижнюю губу. Еще никогда, никогда ранее он не испытывал такого волнения! Если все пойдет не по плану? Если она не справится? Если врачи не справятся? Этим мыслям впору было свести его с ума. Он чувствовал металлический привкус крови на языке, и убеждал себя в том, какая она сильная, его любимый майор, прошедшая перестрелки, спецоперации, войну. Неужели она не справится с этим?       Он не заметил, как дверь тихо открылась и на пороге возник врач. Костя вскинул взгляд на него и тот кивком пригласил его войти. Все будет хорошо. Они готовились к этому чуть ли не весь срок, посещали курсы, читали книги. Все получится. В конце концов они будут вместе. Да и это не задержание, а всего лишь партнерские роды.       Однако, взглянув на изможденное болью и усталостью лицо Соколовой, он тут же забыл все свои «всего лишь». Откуда ему, дураку, было знать, что она чувствует сейчас? С одной стороны, это естественный процесс, через который проходят, проходили и будут проходить почти все женщины на земле, а с другой — ему вдруг вспомнился фильм, который они смотрели пару месяцев назад в Центре Мамы и Малыша, и он был отнюдь не художественный, для домашнего просмотра. Гримаса невыносимой боли отразилась на Юлином лице, и она издала громкий стон, напомнивший рык животного, и именно в этот момент до Кости дошло, что он стоит как истукан посреди родовой.       Приблизившись к высокому креслу, мужчина быстро взял любимую за руку, и она с неистовой силой сжала ее, подчиняясь указаниям врача тужиться. Когда тот скомандовал расслабиться, женщина посмотрела на майора, и абсолютно сознательно и невозмутимо произнесла:       — Кость, знаешь, что? Я передумала. Детей у меня не будет.       — Поздно, милая, — улыбка озарила его лицо, а затем это выражение резко сменилось страхом и неподдельной болью.       Когда очередная схватка сковала тело Соколовой, ее муж кричал вместе с ней. Он видел, как его хрупкая супруга заламывала руки амбалам-преступникам, как один раз локтем сломала подозреваемому нос, да что уж там, от ее небольшого кулачка на его плече порой оставались явные синяки. Рука у нее была тяжелая. Но чтобы сжимать с такой силой, нужны были, казалось, нечеловеческие способности.       — Если я сейчас погибну, — в самый пиковый момент схватки прокричала майор, а затем бросила взгляд на мужа, вопящего вместе с ней. — Если мы сейчас погибнем…       Но договорить ей не удалось. Боль захлестнула женщину в последний раз и раздался оглушительный плач.       — Это мальчик, — объявила акушерка. — И никто не погиб.       — Но если бы все-таки погибли, я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя, — с обожанием глядя на Юлю, проговорил Лисицын.       — Я люблю тебя, — искренне ответила Соколова.       И они оба это знали.