***
Рождественские каникулы, как обычно, прошли спокойно для Минервы МакГонагалл. В этом году она радовалась одиночеству, радовалась, что ей не придется каждый день смотреть в глаза Гермионе Грейнджер. Она была рада, что красивая молодая женщина уехала домой, чтобы провести каникулы со своей семьей. На следующее утро после Рождества Минерва сидела и пила гоголь-моголь, когда в ее комнату влетела сова. Она протянула руку к рыжевато-коричневому существу, которое бросило ей на колени конверт с печатью министерства. Она вскрыла письмо, не особенно задумываясь о том, что бы это могло быть — министерство часто присылало ей корреспонденцию по тем или иным вопросам. Однако ее ожидало нечто такое, к чему она никак не могла быть готова. «Заместитель директора школы С прискорбием сообщаем вам, что ваша ученица, Гермиона Грейнджер, шестикурсница Гриффиндора, скончалась вчера вечером. Ее родители потребовали принести ее личные вещи…» Крик боли, сорвавшийся с губ Минервы, был слышен по всему замку. Она так и не дочитала письмо до конца, рыдая до потери сознания. На следующее утро она приняла душ, оделась и отправилась в общежитие Гриффиндора, чтобы забрать вещи Гермионы. Если отбросить личные чувства, она была обязана Грейнджерам принести ее вещи, как они просили. Минерва задалась вопросом, с какой смертью столкнулась Гермиона — с Пожирателями Смерти, любое количество волшебников или ведьм могли поймать женщину, пытать ее… Поразмыслив, Минерва решила, что лучше об этом не думать. Она надеялась, что эти варианты неправильны. Час спустя мастер трансфигурации оказалась перед приятным на вид домом, и с дрожащим дыханием она собралась с духом и постучала в дверь. Открыла женщина лет пятидесяти, выглядевшая изможденной. — Миссис Грейнджер? — спросила она. — Вы из школы? — без эмоционально осведомилась женщина, обратив внимание на ее явно не магловскую одежду. — Да. Меня зовут Минерва МакГонагалл. Я… была одной из профессоров Гермионы, — объяснила она. — Мне сообщили о кончине Гермионы и попросили принести вам ее вещи. О, Минерве потребовалось все ее самообладание, чтобы снова не разрыдаться. Но нет, она не могла… только не здесь, черт возьми. — Я все еще не могу поверить, что она ушла, — сказала миссис Грейнджер, пропуская Минерву внутрь. — Я просто не могу понять, почему она это сделала. — Что сделала? — Растерянно спросила Минерва. Неужели Гермиона ушла, несмотря на некоторые предупреждения? — Покончила с собой, — сказала женщина со слезами на глазах. — Разве это ваше министерство не сказало вам?.. Выражение ужаса на лице Минервы, должно быть, подсказало миссис Грейнджер, что министерство на самом деле не объяснило причину смерти ее дочери. — О боже мой!.. Миссис Грейнджер повела Минерву дальше, к дивану. — Я не хотела вас так шокировать… я думала, они вам сообщат. — Нет, — выдавила Минерва. — Они только сказали, что она… Слово «мертва» повисло в воздухе, ни один из них не хотел произносить его вслух. — Я понимаю ваше удивление, — прошептала другая женщина. — Она казалась такой счастливой. Так уверена в себе. Почему она… я просто не понимаю. — Она не оставила записки? — Спросила Минерва, удивленная тем, что такая грамотная женщина, как Гермиона, не оставила ей длинного объяснения, почему она не может жить дальше. Это было так не похоже на нее. — Вроде того, — согласилась миссис Грейнджер. — У нее в руке был клочок бумаги с коротким сообщением, но это все. Возможно, вы знаете, что это значит… Женщина-маггл встала, прошла на кухню, и вернулась с клочком пергамента и протянула его Минерве. Слова, какими бы редкими они ни были, встретили взгляд Минервы безупречным, знакомым почерком Гермионы. «Я буду любить ее до самой смерти». Минерва уронила записку, словно та обожгла ее. У нее не было никаких сомнений, что именно это означало, почему Гермиона лишила себя жизни. Чувство вины захлестнуло ее, и новая волна слез хлынула наружу, заставив миссис Грейнджер броситься к ней. — Что это значит, профессор? О ком говорит Гермиона? — спросила она, зная, что у Минервы есть ответы. Старшая из двух женщин вытерла глаза рукавом и встала, высвобождаясь из объятий миссис Грейнджер. Она прошла весь путь до входной двери, другая женщина осторожно последовала за ней, прежде чем она повернулась и посмотрела в глаза матери женщины, которую она любила. — Я, — прошептала она. Минерва знала, что ошеломленное выражение на лице миссис Грейнджер скоро исчезнет и сменится гневом. Она не могла быть там. Итак, заместитель директора Хогвартса, глава Дома Гриффиндора, позволила себе проявление трусости и вышла из дома, быстро аппарируя.***
Гарри Поттер никогда, никогда не мог найти в себе силы простить Гермиону за то, что она убила себя, независимо от причины. Тем не менее, он молча поблагодарил своего ушедшего друга. Прежде чем написать короткую, загадочную предсмертную записку, она оставила ему и Рону длинное письмо с подробным описанием того, что им нужно будет узнать в ближайшие пару лет, когда они будут сражаться против Волдеморта. Она будет с ними до конца, хотя бы в душе. Темноволосый молодой человек наблюдал, как люди, маглы и маги, входили в церковь на похороны Гермионы. Рон и его семья сидели все вместе на длинной скамье. Дамблдор был одет в необычно приглушенные цвета — Гарри задавался вопросом, действительно ли он расстроен смертью звездного ученика Хогвартса, или его мысли были больше сосредоточены на том, что она не сможет помочь мальчику-который-выжил завершить свою миссию. Знала ли Гермиона, насколько она важна? Гарри заметил в глубине церкви профессора МакГонагалл, одетую во все черное, хотя и в магловском стиле. Она выглядела опустошенной. Он всегда знал, что Гермиона и профессор очень высокого мнения друг о друге, но теперь он задавался вопросом, было ли между ними больше чувств, чем кто-либо мог себе представить. Обычно он думал, что МакГонагалл была для Гермионы чем-то вроде матери, но поскольку его друг часто говорил о том, какие хорошие отношения у нее были с собственной матерью, он сильно сомневался в этом. Но кое-что все же было. Внезапно что-то ударило Гарри, как тонна кирпичей. Выражение лица МакГонагалл было точно таким же, какое он видел на лице Чжо Чанг после смерти Седрика в прошлом году. Это был взгляд человека, оплакивающего кого-то, кого они любили или были влюблены. Записка, оставленная Гермионой, теперь имела полный смысл. Но он никогда не скажет об этом ни одной живой душе. Гарри догадался, что Гермиона рассказала МакГонагалл о своих чувствах и получила отказ. Теперь старшая женщина наверняка чувствовала себя виноватой, как и он, когда умер Сириус. Гарри хотел бы сделать что-нибудь, чтобы утешить ее, но она никогда не примет этого от него. Возможно, он мог бы отступить и посмотреть на нее как на женщину, которая любила и потеряла самым худшим образом, но, хотя она, возможно, и видела Гермиону как женщину, для МакГонагалл Гарри все еще был просто мальчиком. Похороны, как это всегда бывает, были мрачным событием. Многие друзья Гермионы из Хогвартса подходили и говорили о ней приятные вещи, хотя никто не комментировал природу ее смерти. Насколько Гарри знал, только два человека понимали, почему она покончила с собой, и это не удивляло его, когда они были последними людьми в здании в стиле собора, когда служба закончилась. МакГонагалл по-прежнему молча стояла возле задних сидений, так и не найдя в себе силы даже занять место в заднем ряду. Гарри подозревал, что чувство вины заставляет ее усомниться в своем праве быть здесь сегодня. Гарри, сидевший в одном из самых дальних рядов церкви, наконец встал и подошел к открытому гробу. Гермиона лежала там, бледная и неподвижная. Ее губы изгибались, изображая легкую улыбку, но Гарри знал, как выглядит улыбка его лучшего друга, и это была не она. По опухшим глазам он понял, что она умерла в слезах. Его сердце разбилось. Сделав прерывистый вдох и нежно поцеловав Гермиону в холодный лоб, Гарри взял красную розу из ближайшей вазы и медленно направился в заднюю часть церкви, к выходу. Прежде чем уйти, он остановился и повернулся к МакГонагалл, которая смотрела на него с тревогой. — Я так сожалею о вашей потере, мистер Поттер, — тихо произнесла она. Ее голос был надтреснутым и грубым, вероятно, из-за ее собственных слез, заметил Гарри. Он медленно поднял руку и протянул учителю розу. — Это и ваша потеря тоже, — сказал он с чувством. Он не был уверен, удивлена она или нет, но дрожащей рукой она взяла нежный цветок, и сделав глубокий, прерывистый вдох, она сделала первый шаг к алтарю, который теперь держал ее безжизненное сердце. Гарри не стал выяснять, добралась ли она туда до конца. Он знал, что она сделает это, даже если это займет остаток дня. Она в долгу перед Гермионой.***
Джин Грейнджер все еще, спустя год после смерти дочери, иногда забывала, что Гермиона никогда не вернется домой. Джин и ее муж Джон были более или менее отрезаны от волшебного мира с того самого Рождества — в конце концов, они были маглами и теперь не имели к нему никакого отношения. Юный Гарри писал время от времени. В течение нескольких месяцев, последовавших за самоубийством Гермионы, он вел себя более регулярно, но потом они с Роном стали более активно сражаться в той войне, и почти год ничего не происходило. Пару недель назад он написал, что война закончилась и что помощь Гермионы в исследованиях была неоценима. В этом Джин находила некоторое утешение, гордясь тем, что, какой бы короткой ни была жизнь ее дочери, она имела смысл. Стук в дверь вывел Джин из задумчивости, она поставила чашку с чаем и пошла открывать. — Гарри! — воскликнула она, увидев на пороге темноволосого молодого человека. — Я как раз думала о тебе. — Здравствуйте, миссис Грейнджер, — сказал он, позволяя ей крепко обнять себя. — Мне нужно вам кое-что сказать. Можно мне войти? — Конечно, конечно, — сказала она, приглашая его войти. — Присоединяйся ко мне в гостиной, я как раз собиралась пить чай. Гарри последовал за ней в дом, и Джин заметила, что он держит в руке кусок пергамента. Они оба сели, и после того, как она налила ему чашку чая, он заговорил. — Я знаю, что вы по большей части не общались с волшебным миром… — Полностью, если не считать ваших переписок, — вставила она. — Спасибо тебе за это. — Конечно, — кивнул он. — Гм, вы помните профессора МакГонагалл? Глаза Джин потемнели, когда она вспомнила женщину, из-за которой умерла ее дочь. Джону пришлось физически сдерживать ее, когда эта женщина появилась на похоронах Гермионы. Как она посмела? — Да, — резко ответила женщина-маггл. Гарри кивнул и грустно улыбнулся, словно понимая, что она не любит его бывшего учителя. — Она покончила с собой сегодня утром. Джин тупо уставилась на него. — Что? — она наконец выдохнула, застигнутая врасплох. — Но почему? Гарри вздохнул и протянул Джин листок пергамента, который держал в руке. Она взяла его и посмотрела на него, тупо уставившись на те же самые слова, которые прочитала в день смерти Гермионы. «Я буду любить ее до самой смерти». Однако почерк на этой записке был написан не Гермионой, а скорее почерком, который она видела всего несколько раз в школьных заметках, подписанных Минервой МакГонагалл. На этот раз она сразу поняла, что это значит. Понимание записки Гермионы было дано этой самой женщиной, и с тех пор каждый день Джин жила в гневе, полагая, что, хотя Гермиона любила своего профессора, другая женщина не ответила ей взаимностью. Отказ, как Джин знала с юных лет, был большой болью, и хотя ей было больно, что Гермиона ушла, она могла понять это отчаяние. Теперь ее предвзятые представления о том, что Минерва МакГонагалл делала и чего не чувствовала, были разбиты вдребезги. — Она… тоже? — Выдохнула Джин, глядя на Гарри. — Я так и думал, — кивнул он, — хотя, узнав об этом сегодня утром, когда я пришел на работу, это подтвердилось. Как и Гермиона, это было все, что МакГонагалл оставила в качестве объяснения своих действий. — Если они любили друг друга, то почему бы не разделить эти чувства в жизни? — спросила женщина. Отказ как повод для самоубийства она могла понять. Но если два человека любят друг друга и знают об этом взаимном чувстве, то какого черта каждый из них в свое время покончит с собой? — Мы никогда не узнаем наверняка, — печально ответил Гарри, — но я думаю, что сразу после того, как ей исполнилось семнадцать, Гермиона рассказала Минерве о своих чувствах. Я думаю, что, хотя Минерва чувствовала то же самое, она не считала уместным связываться со студентом, находящимся под ее опекой, поэтому она отвергла Гермиону, возможно, даже надеясь, что эта тема будет возвращена после того, как Гермиона закончит школу. Джин кивнула, соглашаясь с предположениями Гарри. — Гермиона никогда не давала ей такой возможности, — продолжал молодой волшебник. — Она, вероятно, решила покончить с собой в тот день — в Хогвартсе есть обереги, которые не позволяют ученикам причинять себе вред, поэтому ей пришлось подождать до рождественских каникул — и тогда… На несколько минут в комнате воцарилась тишина, Гарри явно боролся с волной слез. Джин протянула ему коробку с салфетками, он принял ее и через минуту продолжил: — Я думаю, что Минерва жила так долго только потому, что у нее был долг перед школой, пока шла война. Теперь, когда Волдеморт мертв, а Гермиона давно ушла, — задумчиво произнес он, — ей больше не для чего жить. Итак, она покончила с собой. После этого Джин и Гарри долго сидели молча, каждый из них пил свой чай. Когда Гарри допил свой, он поставил чашку и встал. — Мне пора, — сказал он. — Я просто подумал, что вам следует знать. Я знал, что вы злитесь на нее, и понял это. Я бы чувствовал то же самое, если бы Гермиона была моим ребенком. Я надеюсь, что это поможет вам найти… завершение. — Думаю, что так и будет, — согласилась Джин. Конечно, потребуется некоторое время, чтобы привести в порядок свои мысли о зеленоглазой ведьме, но со временем, она знала, что эта информация даст ей некоторое успокоение. Это никогда не будет идеально, потому что в конце концов, Минерва все еще была причиной ухода Гермионы, но, по крайней мере, теперь она могла найти место для небольшой жалости в своем сердце к другой женщине. В то Рождество они обе потеряли кого-то, кого любили. Джин не могла утверждать, что никогда не думала о том, чтобы покинуть мир, который теперь существовал без чудесного присутствия в нем Гермионы. Она не могла назвать Минерву слабой или трусливой за то, что она сделала такой выбор; У Джин был муж Джон, чтобы поддержать ее. Похоже, у Минервы никого не было. — Спасибо, Гарри. — Пожалуйста, — сказал он. — Я буду на связи, миссис Грейнджер. — Сделай это, Гарри, — ответила она, вставая, чтобы обнять лучшего друга дочери. Джин находила некоторое утешение в том, что по крайней мере какая-то часть Гермионы все еще жива.***
Гермиона Грейнджер стояла, одетая в длинное белое платье, разминая пальцами ног песок, окружавший неопознанное шотландское озеро. Она пробыла здесь, казалось, несколько минут, хотя знала, что в реальном мире прошло уже много месяцев. Время текло по-разному, между царствами живых и мертвых. Гермиона понимала, что могла бы в любой момент перейти к тому, что было дальше, но она ждала. Она ждала Минерву. Вскоре после того, как она прибыла сюда, красивая красная роза была выброшена на берег в зеленой стеклянной бутылке. В бутылке вместе с Розой лежала записка. «Я скоро буду там», — гласила она. Волна хлынула вперед, и хотя обычно она пропитала бы ее платье, вода охладила ее кожу, а затем мгновенно высохла. Она на мгновение закрыла глаза, вдыхая запах озера, а когда снова открыла их, рядом с ней стояла другая женщина. — Мне так жаль, Гермиона, — сказала Минерва, глядя на младшую ведьму. — Мне очень, очень жаль. Гермиона протянула руку и переплела вплетенный в нее палец со старшей ведьмой. — Что сделано, то сделано, — тихо ответила она. — Это был мой выбор. — Но я же отвергла тебя… — возразила старшая ведьма. — Это был мой выбор, — повторила Гермиона. — Мне тоже очень жаль. — За что, моя дорогая? — Озадаченно спросила Минерва. — За то, что не была достаточно сильна, чтобы продолжать жить, — печально сказала она. — За то, что солгала тебе. — По какому поводу? — Я оставила эту записку. Я сказала, что буду любить тебя до самой смерти, — ответила брюнетка. — Я думала, что смерть положит этому конец, положит конец моим чувствам к тебе. Я была неправа… я все еще люблю тебя, Минерва. С минуту Минерва стояла молча, оглядывая окрестности. Здесь все было ярко и чисто. Это был не тот конец, который она себе представляла. На самом деле, это казалось ей новым началом. Они с Гермионой обе сделали выбор, с которым придется иметь дело их друзьям и родственникам среди еще живых, но для них это было новое начало. Здесь, в этом прекрасном, одиноком раю, не было никаких правил, которым необходимо было бы следовать, никаких ожиданий, которым следовало бы соответствовать, и никаких внешних мнений, которые имели бы значение. Это была только она и женщина, которую она любила всем сердцем. — Я тоже тебя люблю, — наконец сказала она. — Тогда я тоже так думала, ты же знаешь. Я просто слишком боялась сказать это. Каким-то не таким гриффиндорцем я была. — То, что мы гриффиндорцы, не делает нас менее человечными, — задумчиво произнесла Гермиона, — или менее склонными позволять тому, что мы считаем здравым смыслом, брать верх над нашим сердцем. Минерва кивнула в знак согласия, и долгое время они обе оставались на своих местах, наслаждаясь покоем, окутывавшим это место. Это могли быть минуты, часы или даже месяцы и месяцы, но в конце концов они ушли, и когда они это сделали, они сделали это вместе. В последующие годы они возвращались сюда, чтобы поприветствовать тех, кого оставили позади. Что касается матери Гермионы и мальчика-который-сложил-кусочки-вместе, то приветствие было вдвойне радостным, и Джин, и Гарри были рады видеть, что они нашли друг друга и наверстали упущенное в своей жизни. В конце концов, у них была вечность, чтобы сделать это.