***
Капризная обида морщила ему нос, а внутренние часы отсчитывали секунды до срыва. В голову приходили параноидальные мысли разного рода и не отпускали, потому что Кадзуо желал признания и быть наедине всегда, без никого, а все это даже отдаленно не походило на взаимность. Когда объект воздыхания всегда в центре всеобщего внимания — это невыносимо. Когда жалкий облик серого хищного птенца подле сильнейшего шамана современности повсеместно обсуждаем в презрительном ключе — это отвратительно. Как он мог этого не видеть? Как он мог наслаждаться этим? Сатору позволял любоваться собой всем без исключения. Наверное, это было не совсем педагогично, ведь безмерное уважение к учителю порождало чувство соперничества, и стоило уделить кому-то чуть больше внимания — вот и все, травма на всю жизнь. Навеки разрушенный коллектив. Годжо самодовольно улыбался, почти на сто процентов уверенный, что консервативные модели поведения им не нужны. Чем неординарнее метод, тем лучше — всегда и везде толика сумасшествия смещала весы в свою пользу. Всего лишь примерка очередной обертки, благодаря которой он мог бы прокрасться к самому ядру и обернуть вспять чужой внутренний мир, но и это тоже не работало, как надо. Кадзуо боялся к нему прикасаться. Когда он так валялся под ним, кокетливо разложив руки в стороны, — уж тем более. Слишком подозрительно для того, кто готов был начать запирать его в качестве нового метода воспитания. Слишком больно для того, что было так похоже на очередную глупую шутку. — Что такое? Вопрос звучал невинно. Спутав неуверенность с недоверием, Годжо взял руку ученика, прижимая ладонью к обнаженным ребрам, и тепло его тела обескуражило. Сатору без тени сомнений приплетал его имя к «хорошим ребятам», выделяя других, более способных, и Хаттори честно не знал, был ли у него на примете кто-то еще. У учителя стало меньше времени с тех пор, как поступили новые первогодки, и подозрения все росли. Чутье его не обманывало. — Годжо-сан. — Да? — Я вам не нужен. Бледное лицо исказилось в досаде. Годжо никак не мог поймать нить таких суждений, не видел для них причин, ведь он вроде сейчас предлагал все, что его нерадивый ученик хотел все это время. Или нет?1
24 ноября 2020 г. в 19:36
Это было поганое чувство, даже если томная нега восхищения влажно растекалась в грудной клетке, а каждое сокращение горячего сердца ощущалось так, будто Кадзуо был волен им управлять. Даже если рядом не было ни единого свидетеля, а беспечный учитель вновь затевал что-то, конкретика чего была совсем не важна.
— Давай все же установим кое-какие правила, — сказал он, вдруг хлопнув в ладоши, и недоверчивый Хаттори уже чуял специфический запах сыра в мышеловке, в которую его пытались заманить. — Ну, знаешь, возвратимся к канонам взаимоотношений ученика и учителя и все такое прочее.
— Все такое прочее?
— Ты у меня не один. И воспринимать остальных учеников техникума как потенциальных жертв — неправильно, низко и лучше не стоит.
Псевдолегкомысленная улыбка расплылась на его красивом лице, действуя как куча разномастных конфет на голодного ребенка, но у Годжо-сэнсея никак не получалось донести свои мысли правильно, в какие бы обертки он их ни упаковывал. Ему достался птенец южноамериканской гарпии, который на уровне инстинктов не желал видеть в гнезде кого-то еще, и никакие убеждения не могли отравить в нем растущую злобу.
Одно неправильное слово — испорченное настроение. Одно неловкое действие — вот уже руки и лицо измазаны в крови. Дай Бог, что в своей, но обычно, конечно же, в чужой, и ни конца ни края этому не было.
Сатору не брал с него обещаний, потому что был в курсе — это его ошибка. Не со всеми шло так же гладко, как хотелось бы, и порой одни и те же слова на разных учеников влияли по-разному. Даже слишком. Его понимание ощущалось в извечных уступках, в те моменты, когда Хаттори оказывался прощен вопреки тяжести своего проступка, но этот компромисс не подводил их обоих к самому решению проблемы. Вероятно, потому что они оба планировали пойти навстречу друг к другу разными путями или же не собирались пересекаться вовсе. Не в плоскости какого-то реального понимания.
Проклятая энергия бушевала в своей разрушительной ярости, вынуждая даже нечувствительных смертных покрываться холодным потом.
Живая бомба с противно тикающим таймером в ушах. Одно лишь имя, — его имя, — из чужих уст звучало триггером для насилия, которого так желали сжатые в кулаки руки.
Скрежет зубов. Тахикардия. Нарастающая паника и злость, когда от проявления самой чистой искренности на этом лице исчезала любимая улыбка. Крошечные микросхемы в нем плавились, выдавая все больше и больше ошибок, и терпеть уже было невмоготу, не так. Это было нечестно.
— Ну, так что?
Сатору игриво склонил голову набок, скрестив руки на груди, и от затянувшегося молчания в наигранном нетерпении отчеканил дробь подошвой по твердой земле.
— Для тебя это как два пальца об асфальт, — сказал он с воодушевлением, затем подождал еще немного хоть какой-то реакции и добавил уже тише. — Ну, или как об стенку горох…