Just not sure

Когда Кёя пьет энергетики, он блюет. Склоняется в три погибели над грязной раковиной и извергает сахар с таурином и желчью в усиленном количестве, сквозь слезы не различая, открыты ли двери. Ему не важно, светит ли солнце и журчит ли речка в соседней роще, как и то, что умереть он не может. Когда слюни стекают по подбородку вместе с размазанной по щекам блевотой, он похож на ребенка. На самом деле, совсем как мальчик, молодой и нежный, совсем подросток, школьник, а не дед в теле пацана – и Нана замечает, когда стоит рядом с ним в общажной ванной, когда гладит его волосы и тихо шепчет, что все в порядке, что это он с непривычки. Когда она колет втихую иглою с ядом в шею под шумок и говорит, что ему показалось, когда он дергается, что можно продолжать блевать – вдруг сработает, вдруг на этом кончится вся против неё оппозиция, или что он не поймет, почему вдруг стало хуже перед тем, как излечиться, и не сочтет это за новый повод вставить палки в колеса. Она гладит Кёю по спине, когда тот тяжело дышит после, она ласково смотрит ему в глаза, когда ему становится заметно лучше. Она говорит: «Кёя, не пей больше энергетики». «Ты говоришь это потому, что мы друзья?» Нана хмыкает. «Потому что ты переводишь дефицитный продукт». «Ясно. Не буду», – тот отвечает серьезно. А Нане становится смешно, что он такой жалкий и что она, кажется, за свою жизнь добилась куда большего, а потом вспоминает, что за свои шестнадцать с половиной лет она не нажила ничего, кроме прозвища «Кремень» от полковника и грозди ментального геморроя размером с кулак. И становится даже немного легче оттого, что Кёя все-таки не умер. Она его убьет, как и каждого врага человечества, но позже. И, может быть, самым последним. Но сейчас кейс с иглами можно спрятать. Лицо Кёи как маска, немного нелепая, карнавальная. С закосом под реализм, но без должной экспрессии. Он милый в своей простоте, хотя, наверное, он просто аутист. С Наной они не похожи, ведь Нана – она борец, лидер. Она подход может найти к любому, и никогда не бывает одинока… ну, может быть, они похожи, немного, самую малость. Например, любовью к олдовым играм и манге. Ну, как «олдовым», Кёя – просто старпер, а Нана не может дружить со сверстниками. Притвориться можно, но на деле – нет. И она старается не упоминать Мичиру, просто для сохранения рабочей проформы. Провал колоссальный, но шутка смешная. Потому, что Кёя узнает от Наны, что в кладовой коченелый труп одноклассника, он срывается с места, и вбегает внутрь, чтобы не упустить деталей, когда подтянутся зеваки. Нане смешно, что он так доверяет не без оснований главному подозреваемому в убийствах, и она высчитывает по часам секунды, находясь в полукилометре от того места, куда она Кёю заслала. «Тик-так, тик-так», – часы на ней девчоночьи, с розовым ободком, полковник подарил их ей, когда ей стукнуло двенадцать. Немного нелепые, но работают без перебоев. «Десять… четыре…», – и когда Нана наконец подходит к кладовой, она слышит истошный вопль и немного отбегает в сторону, потому что знает, что с химическим оружием не шутят, пусть это только и какой-то псевдобытовой газ, который ей вручили в герметичной капсуле с малым радиусом поражения, тогда, в момент «ревизии». Можно было использовать рациональней, но было интересно, справится ли с этим Кёя. Справился. Он выбежал, изгибаясь и вздрагивая от боли, весь в язвенных нагноениях на облупленной и лопающейся коже, и когда он заметил Нану, не слишком показательно метнувшуюся для порядка в его сторону, он прохрипел, что было сил, «не смей», и бросился с пятиметрового обрыва в речку, чтобы увеличить разрыв или, может, облегчить боль. «Ты знала, что произойдет в тот раз», – скажет он позже при всех. Нана сделает обиженное лицо. «Кёя, ты же мой друг, а друзья так не поступают. Там же было тело?». «Было», – нехотя придется согласиться. «Наверное, это был враг человечества». Кёя насупится и замолчит, а потом подойдет после уроков и потянет ее за фартук. «Ты правда считаешь меня своим другом?». «Правда», – ответит Нана, не уверенная в том, что солгала.