unex

За окном слышно шорох листьев. Ноябрь не радует теплой погодой, на улице и снега не видать, и солнца. Лишь темные тучи, серое небо, густые туманы местами и огромные лужи, через которые хоть пешком проходи, хоть на лодке плыви - одинаково. Пахнет сыростью, сгнившими листьями, водой и мокрым асфальтом. Запах для кого-то приятный, для кого-то не очень. Бьет в ноздри, отзываясь неприятными позывами где-то то ли в душе, то ли в районе желудка, заставляя сжиматься изнутри, ускорять шаг, идти домой быстрее или ловить такси. Сумерки наступают раньше, дни короткие, пролетают все как один, и ты не замечаешь, как проходит неделя, месяц, целый сезон. Вот-вот зима. Стучится уже в двери, буквально ломится, заставляет впустить ее, не хочет давать осени дослужить почетную службу. Парочку раз все же порошит снегом, но совсем слегка, предупреждает. Пару дней могут висеть сосульки, но они потаят также быстро, как снег, оставят после себя лужи побольше, чем от дождя. А морозным утром замерзнут, будут хрустеть от ходящих по ним ног. Возможно, заставят кого-то поскользнуться и упасть. Непутевый сломает ногу, или руку, хотя, возможно, отделается легким ушибом. Кто его знает. А зима грядет страшная, морозная. Такая, что холод колючий, жуткий, в легкие пробирается, не дает вздохнуть нормально, потому что больно и неприятно. Иней покажется теплым, разогреет твои замерзшие руки, но это все потому, что ты просто замерз. И иней, вообще-то, не может быть теплым. Это ведь лед, дурачок. А месяцы все идут и идут, и вот конец ноября, и до конца жизни совсем чуть-чуть осталось, и чувствуется этот медленный ход времени. Часы раздражают с каждым днем все больше. Ощущение, будто слышно, как скрипит, стучит секундная стрелка, слышишь, как пыль шуршит на них. Тик-так, тик-так. Бесит невероятно. И пугает, до чертиков пугает просто. Будто ты и сам умрешь скоро. Чонгук замерз невероятно. У него из верхней одежды лишь ветровка, пуховик в университетской раздевалке, как назло, затерялся среди сотен таких же. Или он и не надевал его, притащился туда прям в этой ветровке. Он пытается признаться самому себе, что действительно просто забыл ее в раздевалке, а внутренние голоса хихикают мерзко, долбят, долбят, мол, ты забыл надеть его, дома оставил, выперся на мороз прямо так, бессмертный ведь, совсем крыша поехала. Чон трясет головой раздраженно, с ресниц и волос слетают маленькие капельки после заплыва в небольшом тумане возле своего дома, забрызгивают стену. На секунду кажется, что капли эти похожи на кровь. Пугается, отворачивается от стены поскорее, стягивает берцы, ветровку, быстрым шагом направляется в комнату, стараясь не смотреть на эту стену несчастную. Кидает рюкзак куда-то возле не заправленной кровати, и снова мерзнет. Трогает батареи пару раз - теплые. Тогда почему так знобит? И потряхивает ведь действительно знатно, холод будто мать родная, обнимает, обвивает всеми своими жуткими руками и ногами, лезет куда-то под одежду, морозя кожу. У Чонгука мурашки, он стоит на месте, точно вкопанный, старается отогнать от себя неприятные ощущения, встряхивается пару раз. Решает не дожидаться, пока замерзнет насмерть, направляется на кухню. Коридор на кухню соединен с прихожей. Крови на той стене, вроде бы, больше нет. Полы опять скрипят. Он чуть ли не вбегает на кухню. Там пустая пачка из-под рамена на столе, и он снова пытается понять, ел он его вчера или же сегодня утром. Сверлит взглядом пачку пару секунд, снова встряхивает головой, вздыхает глубоко и выкидывает несчастный кусок картона. Набирает воду из фильтра, щелкает чайником, садится на голую табуретку, скрещивая ноги. И ждет. Чайник стеклянный, с синей подсветкой, смотрится красиво, на самом деле. Его, вроде бы, мама подарила. Со всех углов слышится шепот. Чонгук не может расслышать, что именно говорят, но шепот вкрадчивый, жуткий, слишком реальный для абсолютно пустого дома с одним лишь Чоном внутри. Как будто над самым ухом губами шевелят, кладут костлявые руки на плечи, сжимают слегка, царапают сквозь одежду. Ему кажется, что ткань на плечах действительно шевелится, каждое ощущение отдается жуткой дрожью и табуном мурашек. “Интересно, сколько ты еще продержишься?” Шумно. Чонгук не понимает, откуда весь этот шум. Словно в его доме еще сто человек, и каждый что-то говорит. Хаотичное ощущение, не успеваешь уследить за информацией, все пытаешься сосредоточиться, не обращать внимания. В чайнике сейчас просверлит дыру. А шепот все продолжается, он теперь более громкий, скорее переходящий в обычный тон. Все звуки смешиваются хаотично, чайник продолжает шипеть, часы идти. Чон не успевает уследить за всем, он начинает дрожать крупно, прижимает колени к груди и утыкается в них, закрывая уши руками. Не помогает. Жмурится, крепко-крепко глаза смыкает, так, что перед ними начинают плясать звезды, а голоса все говорят, говорят. Чонгук дышит глубоко, старается выполнять дыхательные упражнения, контролировать все. Всегда получалось брать ситуацию под контроль, и сейчас получится. “Ты так и умрешь, скрючившись здесь. Дурак" “Дурак, Дурак, Дурак. Идиотина. Ненавижу тебя.” “Лучше бы ты умер, почему ты стараешься. Мне ведь страшно здесь.” О господи. “Страшно-страшно-страшно.” Где-то в левом углу вскрикивают. Чон падает со стула, не меняя позиции. Лежит на холодном полу, колени все еще к груди прижаты, руки на ушах, он трясется крупно, как в горячке, дышит глубоко, но все равно задыхается. Холод опять лезет в легкие, голоса утихают. Чайник щелкает. Чонгук очнется лишь через пять минут.