secret santa

Прошло от силы полчаса, но Чонгук чувствует, что вот-вот, блять, взорвётся. Он изо всех сил пытается оставаться на волне с коллегами вокруг. Крутит в пальцах полупустой бокал шампанского, сдержано улыбается на очередной приступ хохота его работников, когда верстальщик Ким в который раз неумело завывает под «Last Christmas», даже успевает проговорить четвертый тост, благодаря сотрудников за тяжелый труд и успех издательства в этом году. Дёргает ногой в плотно сидящих черных брюках совсем незаметно, так, чтобы не стала очевидной его рассеянность. И напрочь игнорирует тяжелый взгляд, что буравит его почти всё это время. По крайней мере, пытается. Рождественский корпоратив он организовал самолично: договорился с помощником об информировании всех коллег, провел не один скучный час за обсуждением меню и напитков, заказал уборку конференц-зала, где и должен был пройти праздник, а потом напряг того же помощника за дополнительную плату украшать помещение гирляндами, сосновыми ветками и блестящими красными висюльками. Коллеги все одноголосо обрадовались, потому что начальник отдела нечасто баловал их. Тем более сейчас, когда вот уже два месяца в отделе сквозит напряжение, что можно ножом резать, и никто не решается эту проблему каким-то образом затронуть. Не решаются, и Чонгук, гордо ухмыляясь в мыслях, прекрасно знает причину: он сам — та ещё сучка. Если кто-то из сотрудников открыто выразит свое недовольство, он закатит чертову истерику, потому что именно так легче всего справляться с данной проблемой. Живой тому пример — ебанный Пак Чимин, который прямо сейчас, сука, буравит его взглядом. Он не видит, но прекрасно чувствует: эту неведомую тяжесть, что оседает на лопатках, нельзя спутать ни с чем другим. Чонгук, выровнявшись в кресле, заправляет за ухо кудрявую прядь, пытаясь скрыть этим жестом сжатые до четко выраженных скул челюсти. Возле него, в который раз перемешивая в тарелке салат из тыквы, сидит один из редакторов — мистер Квон, худой мужчина в возрасте. Они единственные, кроме ебанного Пак Чимина, сидят за столом, не участвуя в полупьяном караоке и не танцуя вместе с женщинами их отдела, что отплясывают сейчас прямо посередине конференц-зала. И Чонгука, на самом деле, это совсем не смущает: сегодня он не хочет появляться в центре внимания. Обычно это, конечно, его конёк, но сейчас мужчина справедливо решает дать коллегам передохнуть. Слишком много ссор произошло за эти два месяца, которые им приходилось выслушивать, слишком много давления от Чонгука, когда он, разозленный до цветных пятен перед глазами, врывался с размаху и начинал придираться к каждому, чтобы не убить вместо этого кое-кого. И этот кое-кто, кажется, и сейчас так рьяно мечтает вывести его из себя, беспрерывно пялясь, будто пытаясь пошатнуть его равновесие. Не-ет, не получится. Сегодня мистер Чон — спокойный и довольный жизнью главный издатель, что не срывает праздники и не грызется с Пак Чимином, одним из главных редакторов их отдела. И бывшим парнем по совместительству. Они, в самом деле, были хорошей парой. Очень даже хорошей, учитывая то, как восхитительно сочетались их вспыльчивые характеры между собой, привнося в отношения разве капельку острой страсти, что до поры до времени была плюсом. Они были в меру серьезными, в меру ответственными, что не отменяло еженедельных просмотров мультиков и глупых селфи в кабинете Чона, пока остальные работники уходили на обеденный перерыв. Милая пара, много поддержки, совместные обеды с перерывами на мокрые поцелуи. Весь отдел узнал про их отношения уже через пару дней после того, как Чимин предложил ему тайно встречаться. Трепаться чонгуковы подчиненные обожали, Пак, как один из них, лишь любезно подливал масла в огонь, очевидно хихикая на каждый вопрос о том, действительно ли они теперь с боссом вместе. Да, вместе; нет, сблизились ещё раньше, выпив вместе после одной из ежемесячных конференций; нет, живем отдельно. Когда правда все же всплыла, Чонгук долгое время умирал от стыда, а после они вместе с Паком переговорили с каждым из сотрудников, обещая, что это никак не повлияет на работу, преференции босса и что у Чимина не будет никаких особых привилегий. Коллеги вроде бы смирились. Никто особо не возражал, да и новоявленная парочка не вела себя как-то иначе, чем до начала отношений: в поле зрения сотрудников — никаких лишних взглядов и касаний, что могли бы кого-то смутить. Они умели четко разделять работу и личную жизнь. До того времени, как в этой же личной жизни что-то надломилось, но вместо ожидаемого перемирия маленький конфликт перерос в настоящую бурю. Сначала Чонгук, напрочь рассорившись с одним из внештатных авторов, из-за стресса проигнорировал своего парня, когда тот был подавлен и нуждался во внимании. После Чимин, не дождавшись извинений, высунул свои первые претензии. Чон от нежелания унижаться и признавать ошибку (уж не после грубых чиминовых слов!) ответил тем же, и маленькое недопонимание, что можно было бы легко уладить, зацвело новыми красками. Теперь каждый считал другого виноватым, и никто, конечно же, мириться первым не собирался. И если поначалу их ссора, лишь набиравшая обороты, не распространялась дальше переписок и квартир обоих, то спустя пару дней рухнула и эта стена. Непонятно, как оба, — вспыльчивые натуры, — продержались так долго, сдержано и вежливо общаясь в офисе. Но после первого косого взгляда последовал второй, после первой усмешки Пака, когда Чонгук привычно заикнулся, и после того, как в ответ босс беспричинно урезал Чимину обещанную премию, остановить процесс разрушения было уже невозможно. Никто уже и не пытался выяснить причину: достаточно того, что он виноват. И вот сейчас, спустя два месяца их неофициального расставания, когда каждый в отделе успел испытать на себе неловкость моментов, когда они поддразнивали друг друга, портя общую рабочую атмосферу, Чонгук правда пытается всё исправить. Сегодня Рождество, через шесть дней — Новый год, и продолжать препираться, как дети возле песочницы, в такие праздники не хочется от слова совсем. Да вот Чимин, кажется, этого не понимал, продолжая угрюмо пялиться и дёргать рукава своей черной вязанной водолазки. К слову, её в гардеробе мужчины Чонгук не припоминал. Видимо, тот прикупил себе новую после торжественного расставания. Как мило. Чона не трогают ещё целых сорок минут: когда караоке наскучивает, один из работников присоединяется к танцующим женщинам, за ним — ещё четверо, а через несколько мгновений они уже образуют длинный и достаточно пьяный паровозик, покачиваясь под корейские народные песни восьмидесятых, что каким-то образом находятся в Ютубе и гремят на всю через Блютуз-колонку. Он сам даже втягивается в это дело, занимая место возле ноутбука и выискивая всё новые песенки. Пока ты сам не пьян, наблюдать за таковыми — очень даже весело, поэтому мужчина успевает забыть и про свой привычный за последнее время сучий образ, и про чужие настойчивые взгляды со стороны главного стола. А после начинается игра в «Тайного Санту». Ничего нового, ведь они уже успели распробовать эту предновогоднюю идею ещё в прошлом году, рандомно получая имена сотрудников и подготавливая им подарок, но всем, на удивление, понравилось. Вот и теперь, как только молоденькая редакторша Мин упоминает про наличие спрятанных в офисе подарков, которые стоило бы принести и начать игру, все буквально взрываются от радостного возбуждения. Даже хиленький Квон, который до этого не прекращал копаться в своем тыквенном салате и вяло молчать, сейчас одним из первых прорывается к собственному столу, выходя из конференц-зала. Когда все они, наконец-то, расставляют подарки по местам своих «жертв», по очереди заходя в зал с неприметными крафтовыми пакетиками, кто-то включает «Jingle Bells» на фоне, и сотрудники рассаживаются по местам, заинтересованно вытягивая шеи. Чонгуку в этом году попалась одна из помощниц редакторов, тихая и довольно милая женщина в очках, которая ещё ни разу за все годы своей работы здесь не просрочила ни один дедлайн. Мужчина ценил её, как верную сотрудницу, а ещё был в курсе её подрастающего живота, поэтому собрал в своем подарке не только маски для лица и несколько здоровых сладостей (он так же слышал, что та придерживается правильного образа жизни), но и сертификат в довольно популярный детский магазин, где на предложенную сумму можно было купить как минимум большой набор подгузников и одежду для новорожденных. Главное условие игры — не сильно тратиться, чтобы не доставить никому неудобств, и, вроде как, всё проходит вполне хорошо. Коллеги по очереди открывают свои подарки, показывая всем присутствующим содержимое и нарочно пытаясь выяснить, кто и чьим является Тайным Сантой, поэтому игра занимает больше времени, чем предполагалось. И когда очередь доходит до Чона, что уже долгое время пытается придумать, что лежит в его серой прямоугольной коробочке, на часах уже переваливает за десять вечера. — Мистер Чон, теперь вы! Открывайте! — широко улыбается ему редакторша Мин, и все взгляды обращаются к мужчине. Он — один из последних в очереди, поэтому все лишь ждут, чтобы закончить с боссом и пойти веселиться дальше. Тем более, когда мистер Чон, кажется, в хорошем настроении. Чонгук, что до этого едва заметно под кудрявыми волосами теребил собственные сережки, наконец-то принимается за подарок. Он практически уверен, что внутри лежит уменьшенная версия бутылки его любимого вина, потому что все в отделе знают о любви издателя к нему, поэтому уже растягивает вежливую улыбку, готовясь благодарить кого бы там ни было. Сердце ухает куда-то вниз, когда внутри коробки обнаруживается не чертова бутылка вина. Чонгук, медленно краснея, широко раскрытыми глазами смотрит на телесного цвета фаллоимитатор, довольно длинный, укрытый искусственным узором вен и открывающий крупную розоватую головку. Чертов фаллоимитатор прямо перед глазами его коллег. Сука. Он хочет умереть со стыда, когда понимает, насколько затихли любые звуки в конференц-зале. И уже собирается лихорадочно придумывать оправдание, выдавливая из себя шутки вроде «Кому урезать зарплату за такие розыгрыши?», как тут взгляд падает на маленькую желтую записку сбоку фаллоса. «Хорошая замена в том случае, если вспомнишь о существовании других вещей помимо работы». Ебанный Пак Чимин. Мужчина делает короткий вдох, игнорируя наступающую темноту перед глазами. Он не зол. Его не унизили только что перед всем сраным коллективом, он не держит дрожащими и мигом повлажневшими пальцами коробку с искусственным членом, который должен стать… Хорошей, блять, заменой. Нет. — Какая же ты тварь, — шипит тихо Чонгук, не поднимая глаз со стола. Мистер Квон крупно вздрагивает возле него, «Jingle Bells» издевательски гремит в полной тишине. Господи, это ведь конец. Никто этого не забудет, если только Чон не закопает своих подчиненных вместе с Паком где-то в поле, чтобы не издали ни звука. Блять, какой же позор. Грудная клетка Чона ходит ходуном, он тщательно пытается успокоиться. Но что-то крепко зарождается внутри него, что-то, что так пытался сдерживать целый гребанный вечер, играя в хорошего босса. Не получилось. — Чертов т-ты ублюдок, — говорит он уже громче, едва контролируя дрожь в голосе. — Если бы ты научился строить отношения без своих идиотских претензий, ты бы… Ты… — он разворачивается, наконец, к Чимину. Пак, ссутулившись, смотрит на него в ответ, не мигая. На чужих щеках, румяных то ли от алкоголя, то ли от высокой температуры вокруг, отчетливо проступает острота скул; Чимин точно разозлен, а ещё явно не в себе, потому что его мутной взгляд вдруг тоже встречается с чонгуковым, но осознания там — ни капли. — Я бы? Получил очередную порцию отмазок? — шипит тот в ответ, вытягивая лицо вперед и опираясь локтями на стол. — Или ты бы дальше продолжил молчать, игнорируя звонки? Чонгук едва ли осознает, что они начинают всё сначала прямо на рождественском корпоративе: его трясет от злости так, что зуб на зуб не попадает. Это никогда не закончится, Господи, они просто обречены. Два идиота, которые наивно считали, что служебный роман ничего не испортит. — Я, блять, не игнорировал… — А что ты сделал, Чонгук? — выплевывает Чимин, прищуривая и без того узкие глаза. Его маленькая ладонь с глухим стуком приземляется на поверхность стола, заставляя сотрудницу рядом тихо ойкнуть. И лишь этот тихий звук в конце зала, затерявшийся в следующих словах Пака, заставляет босса очнуться. — Я звонил тебе тогда пятнадцать! Пятнадцать раз за два дня. Удосужился ли ты… — Давай выйдем, — Чонгук раздраженно его прерывает, тут же поднимаясь на ноги, чтобы не дать Паку вставить лишнего. Он не знает, как теперь исправить ситуацию. Собственные туфли громко цокают по полу, никто из работников, кажется, даже не дышит, когда он проходит мимо. Прекрасно. Чимин испортил праздник, даже не подумав о других, опозорил его, подарив силиконовый член и заставив выйти из себя. Не достаточно ли причин, чтобы выкинуть его нахрен отсюда? — Я уволю тебя завтра, идиотина, ты это понимаешь? — шипит он сразу же, лишь оказавшись в собственном кабинете. Чимин с громким стуком закрывает дверь, оставляя их одних в прохладном полумраке, отдаленных от затихшей вечеринки. Чонгуковы щеки горят от злости, когда Пак подходит ближе. Помещение сквозит тишиной, лишь вновь заигравшая песня едва слышно доносится из коридора. Ну, хотя бы не всё испорчено, если коллеги не решили после этого просто пойти домой. — Не уволишь, — хрипло бормочет он, колко вцепившись взглядом. — Или тебе действительно хватит ума вот так от меня избавиться? — Не я ведь тебе подарил идиотский член с запиской! — выкрикивает Чон, а раздражение комом жжется в горле, грозясь напрочь разорвать глотку. Он складывает руки на груди, прижимая их к атласной ткани рубашки, и отходит на шаг назад. В полумраке лицо Чимина кажется устрашающим. Он смотрит исподлобья, не моргая, губы, которые раньше так часто доводилось целовать, блестят от слюны, а напряженная поза выглядит так, будто Пак собирается на него наброситься. Чонгук вязко сглатывает слюну, невольно вспоминая все те разы, когда они ненасытно трахались едва ли не в каждом уголке его кабинета, едва дожидаясь ухода других сотрудников. И вот уже два месяца вместо нормальных занятий любовью сбрасывают стресс, грызясь друг с другом, как дикие собаки. — Не я ведь игнорировал тебя несколько дней, пока ты выпрашивал хотя бы толику внимания. — Блять, Чимин! — мужчина отчаянно заламывает брови, борясь с желанием зарядить старшему в лицо. — Я не обязан подставлять тебе задницу каждый раз, когда ты попросишь. — Я и не требовал от тебя этого! Ты хоть понимаешь, о чем вообще говоришь, придурок? А понимает ли? Чонгук, в самом деле, довольно смутно помнит тот день. Ужасный, наполненный несколькими конфликтами на работе, когда он был вымотан так сильно, что едва ли держался на ногах. Тело тогда чувствовалось деревянным, а Чимин, приехавший в его квартиру поздно вечером, внезапно показался слишком раздражительным. Чон не помнит, чего именно тот хотел, но помнит свою усталую злость и желание отпихнуть старшего, что всё норовил пристроиться у него под боком. Каждому человеку иногда хочется побыть наедине с собой. И именно в такой момент их желания не совпали совершенно. Настолько, что Гук просто вытурил своего парня из квартиры, после свернувшись клубочком на кровати и бессмысленно пялясь в стенку. Ему не хотелось тогда думать ни о чем, тем более о чужих проблемах. А сейчас возвращаться к этой ситуации уже… Немного бессмысленно. Чимин виноват не менее, потому что напал после без расспросов, здорово так обидев. Он всегда нападает первым. — Придурок тут только ты. Чонгук смотрит на то, как грубо очерченный в свете луны кадык Чимина дергается, когда тот сглатывает. Невысокий ворот водолазки спадает в сторону, острая линия челюсти до невозможности напряжена. Узкие, но крепкие плечи будто фантомно ощущаются под кончиками чонгуковых влажных пальцев. Им не о чем больше говорить. Они перемололи эти темы столько раз, вызвериваясь друг на друга и пытаясь вывести на эмоции, что и этот спор просто потухнет на глазах, не приведя ни к чему больше. Чонгук думает пару секунд, прежде чем решиться. Он знает, что делает, когда намеренно отступает на шаг назад, упираясь задницей в свой же офисный стол. Будь что будет. — И что? Хочешь сказать, что ты настолько плохо трахаешь, если заменой может послужить искусственная игрушка? Он прекрасно знает, чем задеть либидо Чимина. Возможно, эта идея сейчас кажется единственным адекватным вариантом из всех оставшихся, поскольку предыдущие оказались бесполезными и распаляющими вражду ещё больше. Возможно, он немного хочет быть оттраханным в канун Рождества. И, возможно, Чонгуку совсем немного надоело доводить себя до нервных срывов бесполезными ссорами. Чимина — тоже. Пак хватает его за шею в считанные секунды, сдавливая горячую кожу пальцами. Чонгук, коротко и нервно вдохнув, цепляется за его крепкое запястье, чувствуя, как замирает все внутри. Ужасный, тупой, агрессивный Чимин, с которым, как казалось в дни особо глупых перепалок, их больше никогда ничего не сможет связать. — Истеричная сука, — шипит старший тихо, едва слышно, но во мраке кабинета каждое слово бьет в разы сильнее. Чонгук вспыхивает моментально, уже собираясь выдавить из себя оскорбление под силой вдавленных в его горло пальцев, но не успевает даже вдохнуть, когда его рот затыкают чужими губами. У Пака охуенные губы. Он давно уже научен тому, как целуется Чимин: всегда мокро, всегда чувственно, всегда доминируя. Он чувствует, как начинают мелко подрагивать колени, когда Пак, шумно дыша и прижимая его своим весом к столу, принимается вылизывать его рот. Он грубо скользит внутрь языком, горячим и влажным, по очереди прикусывает чужие губы, влажно чмокая после, и Чонгук не может сдержать короткого стона, когда Чимин свободной рукой отодвигает его напряженную ногу в сторону, бесстыдно протискиваясь между. — Только не говори, что ты ради этого позвал меня в кабинет, — рвано выдыхает Пак, внезапно с мокрым чмоком отстранившись от чужого рта. Чонгук, право, умереть готов, когда видит своего бывшего вот таким: с мутным блестящим взглядом, распухшими мягкими губами, сияющей в блеклом свете луны кожей. Он облизывает собственные губы, наслаждаясь ощущением того, как их буквально насиловал чужой гибкий язык. Боже, два чертовых месяца без этого. И как он вообще выживал? Чиминовы бедра, мощные и горячие, внезапно делают толчок в его пах; Чонгук стонет от неожиданности, забывая про вопрос, и подается задницей назад, в конечном итоге усаживаясь на свой же стол, к счастью, не заваленный никакими бумажками, как обычно: Рождество ведь. Он чувствует, что уже плывет от настойчивых касаний: Чимин продолжает цепко придерживать его ногу, а вторая рука никак не слезает с шеи, и Чонгук, сделав маленький рывок вперед, мстительно вжимается губами в чужое адамово яблоко. Он знает, что Пак ненавидит засосы; знает так же, что тот не любит, когда Чон кусается, потому что делает тот это всегда болезненно и глубоко. Именно поэтому издатель, чувствуя, как пальцы на шее сжимаются крепче, в отместку прикусывает тонкую кожицу, мгновенно слыша шипение возле уха. — Играть со мной вздумал? — сипло бормочет Чимин, сощурив глаза, и в этой беспроглядной черноте Чонгук не может разглядеть, что скрывается в чужом взгляде: реальная угроза или просто предупреждение. Тело младшего уже пылает жаром, он чувствует, как душно в собственной рубашке. Кожа будто горит, а Пак, такой же жаркий напротив, никак не спасает ситуацию. — Что, если так? — и Чонгук, не думая, дразнится, желая распалить ещё больше. Прежде всего потому, что обоим этого не хватало: отпустить себя и все то раздражение, что копилось так долго. Друг на друга, на саму ситуацию, в которую попали, на всё вместе. Чонгук не хочет думать о последствиях. Он хочет думать о том, как член Чимина будет распирать его изнутри, не давая времени на то, чтобы опомниться. И Чимин, действительно, не дает этого сделать: он внезапно ударяет в его грудь сильным толчком, заставляя с глухим болезненным стоном откинуться на стол спиной, и следом за обувью почти рывком снимает узкие, плотно сидящие брюки. Голые ноги, бледноватые в холодном освещении, приятно холодит свежий воздух. Штаны, а следом за ними любимые черные боксеры довольно аккуратно (что не удивительно для такого перфекциониста, как Пак) улетают на рядом находящееся кожаное кресло. Чонгук тихо всхлипывает, внезапно стесняясь своего уязвимого состояния, когда Чимин маленькой ладонью притрагивается к его возбужденному члену, мягко проходясь подушечкой пальца по головке и оборачивая в кулак, когда проводит по всей длине. Ласково, как для предыдущих, буквально выплюнутых со злости слов. — Ты чистый? — нарушает тишину редактор, с явным предвкушением облизывая губы, и Чонгук, черт возьми, уже знает, что это значит. Дрожь пробивает тело, и он поспешно кивает, ведь успел распробовать кое-что прямо перед приездом сюда; кое-что, о наличии чего Чимину, теперь бывшему парню, узнать уже не посчастливилось. Возможно, возможно, если что-то устаканится после этой ночи... Чонгук подумает над тем, чтобы ему показать. Покрасневший и твёрдый член Чона дёргается, прозрачные капли смазки собираются на головке, когда Пак опускается перед его снова раздвинутыми голыми ногами на колени. Мужчина хватается руками за заднюю часть его бедер, крепко сжимая пальцами, почти до боли, и толкает их немного вперед, заставив и без того открытую задницу Чонгука оттопыриться ещё больше. Не самая их смущающая поза, в самом деле; бывало и похуже. Только сейчас младший отзывчивее и напряженнее, когда Чимин жарко выдыхает на сжатую розовую дырочку, специально никак не касаясь. Боже, сколько ему уже не делали римминг? Месяца… Три, наверное? Ещё с того времени, как между ними не было летающих молний, а младший слишком стеснялся попросить. Чонгук жалобно хнычет, получая, наконец-то, чужие мягкие губы, что накрывают жаром колечко мышц. Чимин прерывисто целует нежную кожицу, следом облизывая языком по кругу и легко проталкивая один лишь кончик внутрь. Он знает, что Чонгук до ужаса чувствительный; тот уже начинает извиваться по холодной поверхности стола, начиная тихо мямлить и запинаться, стонет жалко и слишком громко, как для офиса. Его рубашка задралась, показывая напряженный поджарый живот с мягко проступающим прессом, щеки румяные, а брови жалобно сложены домиком. И Чимин, наконец-то, слушает: одним размашистым толчком входит, раздвигая плотной мышцей подрагивающую дырочку, скользит длинным языком внутрь, и Чонгук, в порыве несдержанно подняв голову, резко её опускает, больно ударяясь головой о поверхность стола. Он вскрикивает не то от тупой боли, поразившей затылок, не то от того, как Чимин, обычно медленный и довольно дразнящий, сегодня ожидаемо срывается: трахает языком резко, всё набирая обороты, толкается в прежде растянутые гладкие стенки, заставляя Чонгука высоко заскулить от беспомощности. Младший изо всех сил старается не прикасаться к члену, чтобы оттянуть удовольствие, но Чимин, будто издеваясь, принимается пощипывать его бедра пальцами, зная, как тому нравится легкий, едва ощутимый контраст боли с наслаждением. Возможно, он и вправду издевается: Чон совершенно не знает, что у того на уме. — Ч-Чимин… Ах, прекрати, п-пожалуйста! — всё же не выдерживает он, дёргаясь от неожиданности, когда Пак отодвигается, оставляя его пустым и мокрым от обилия слюны. — Х-хватит. Спасибо. Голос совсем умоляющий, и Чимин, бросив на него очередной голодный взгляд, поднимается с колен, отряхивая слегка посеревшие от пыли на полу штанины, и намеренно идет к шкафу. Чонгук опускает напряженные ноги и сглатывает, когда понимает, зачем. Маленькая черная дверца посреди открытых полок с документами, одна из тех неприметных, с магнитным открывателем, что вполне можно спутать с хорошим элементом декора. — Ты трахал себя пальцами до этого? — слышится голос Чимина, и Чон совершенно не хочет поднимать голову, чтобы отвечать. Он продолжает пялиться в потолок, сглатывая вязкую слюну и даже не пытаясь осознать всё происходящее. — Я почувствовал чертово алоэ в твоей заднице. Опять эта мерзкая смазка, Гук? Дверца щелкает, открываясь, и Чонгук вспоминает, что внутри должны лежать и новая бутылочка смазки, и презервативы. По крайней мере, он на это надеется. — Блять, и тут алоэ? Ты серьезно? Чонгук хочет посмеяться, но может выдавить из себя лишь жалкий всхлип, что вряд ли хоть каким-то образом напоминает смех. Он слышит, как вжикает молния на штанах Чимина, как разрывается квадратик, как хлюпает искусственная смазка. Волнение на пару секунд берет над ним верх, но после мужчина лишь шумно вдыхает, чувствуя, как раскрываются его мышцы под давлением чужой крупной головки. Знакомое ощущение, слишком хорошо знакомое, чтобы бурно реагировать; но он всё равно реагирует, и слезы предательски скапливаются в уголках глаз, когда Чимин, несмотря на отстраненный взгляд, начинает мягко поглаживать его живот. Когда первый осторожный толчок приятно распирает его изнутри, сам Пак не сдерживает короткого, но довольно высокого стона. Его голос разрывает тишину кабинета, и Чонгук не может не улыбнуться: ему давно не доводилось слушать чиминовы стоны. А они, как всегда, прекрасны. Раньше младший часто дразнил его, называя феечкой за мелодичный, несвойственный его внешности голос, и сейчас милое прозвище чуть не слетает с языка; но с новым толчком, более глубоким, из горла вырывается только мягкий всхлип, а после… А после Чонгук чувствует себя в ебанном Раю; он крепко держится за талию Чимина, неудобно полусогнувшись вперед, желая притянуть ближе; мышцы уже ноют, пока его таранит изнутри, а давление на простату отзывается сладкими волнами по всему телу, вплоть до кончиков пальцев на ногах, которые он, дрожа, не может не поджимать. Смазка мокро хлюпает с каждым последующим толчком, Чон чувствует, как его копчик немеет, но лишь вскрикивает ещё громче и выше, чувствуя, как оргазм подкатывает мерными жаркими волнами. Чимин, срываясь на едва слышное рычание, тянется к чужим отросшим волосам, грубо прихватывая, и фиксирует голову Чонгука, начиная вбиваться ещё сильнее. Младший едва ли осознает, что скоро банально расплачется от гиперчувствительности; он перемещает руки на свой член и твёрдые под дразнящей тканью рубашки соски, начиная хаотично поглаживать. Чимин, хрипло и коротко простонав, с ощутимой дрожью замирает через минуту: Чон где-то на краю сознания чувствует, как тот изливается в презерватив, дрожа и не отпуская из сильной хватки его волосы. Чонгука кроет в следующую же секунду: пульсирующий член упирается прямо в простату, и он громко кричит, когда перед глазами мучительно быстро темнеет, а любые другие ощущения притупляются, оставляя лишь накрывающий мощной волной оргазм. Чонгук рваными толчками изливается себе на живот, капельки попадают на задранную, перекошенную на теле рубашку, и он не может прекратить подрагивать, когда Чимин, обычно не сильно-то и тяжелый, заваливается прямо на него. Они замолкают, тяжело дыша, на несколько мгновений. Чонгук тщательно пытается избавиться от пелены перед глазами и в сознании, ведь удовольствие все ещё покалывает маленькими фантомными иголками, и он даже не может четко распознать свалившегося на него Чимина, что молча греет дыханием его острую ключицу. Кабинет внезапно кажется опустевшим: без срывающих крышу стонов тут совсем тихо. Вот бы музыка в конференц-зале была достаточно громкой. Чонгук чувствует себя ужасно уставшим, когда пытается телом сдвинуть старшего с себя. Спустя пару минут пелена неосознанности все же спадает, оставляя после себя лишь ноющую боль в мышцах. — Поднимись, я едва дышу, — тихо говорит он Паку, не зная, стоит ли смотреть тому сейчас в глаза. Они, вроде как, горячо потрахались буквально несколько минут назад; но они всё ещё неофициально бывшие, а Чимин всё ещё поступил как мудло сегодня. Но одна мысль мучает Чонгука. Когда он достает влажные салфетки из полки под столом, и когда подает одну Паку, не говоря ни слова, и когда замечает его поникший вид и опущенные узкие плечи. — Ты хочешь что-то сказать? — всё же спрашивает он прямо, когда неловкое, напряженное молчание затягивается, а Чимин уже тянется рукой к вешалке, на которой возле остальных рабочих висит его серое пальто. Они ведь не могут молча разойтись… Верно? Это слишком глупо. В их ситуации, когда, даже потрахавшись, они не могут разрешить одну глупую ссору… Это чертов идиотизм. Чонгук видит, как Чимин замирает, а его рука мгновенно ползет к коротко выбритому затылку. Волнуется. — Я… Чонгук, — все же выдыхает он слабо, оборачиваясь к мужчине. — Мне стыдно за то, что я сделал. Мне не стоило доставать тебя таким способом, ещё и перед другими подчиненными. — Я до сих пор удивлен, как у тебя хватило дурости, — хмыкает Чон, тоже подходя к вешалкам, и стягивает с одной собственную короткую курточку. Но, вспомнив запах, что ненавязчиво доносился до него от Пака всё это время, он всё же спрашивает: — Ты пил сегодня? Чимин, пряча взгляд, молча кивает. — Пил больше, чем я заказал на корпоратив? — Пил… — всё же сдается Пак, поджимая полные губы. Чонгук заставляет себя не возвращаться к воспоминаниям о том, где эти губы сегодня побывали, и концентрируется на ответе. — Много, потому что никак не мог решиться. Хотел напакостить тебе, да вот смелости не хватало. И… — он поднимает взгляд, тут же отворачиваясь и занимая себя проверкой содержимого в карманах пальто. — У меня было два подарка. Один нормальный, если не смогу, и один… Один вот тот. Прости, Чонгук. Младший разочарованно выдыхает, хотя он, в самом деле, подозревал. Пристрастие Пака к алкоголю в критические моменты почти удалось побороть, но после их ссоры контролировать это, очевидно, стало невозможно. Сколько раз он так напивался, чтобы попытаться насолить? Сколько раз потом страдал от похмелья, не имея возможности попросить о помощи? Чон не хочет об этом думать. Не сейчас. Тихая музыка всё же доносится со стороны конференц-зала, когда они выходят в коридор, но после неловкая тишина сопровождает и в лифте, где оба утыкаются взглядами в мелькающие цифры на табличке, и на холодной пустой улице. Поскорее бы оказаться в квартире, под теплым душем, и просто лечь отдохнуть. Чонгук чувствует, что он вымотался и физически, и намного сильнее — морально. Предрождественский город, на самом деле, очень красивый: маленькие хлопья снега кружатся в свете фонарей, пар от их дыхания красиво рассеивается в воздухе, а на многих небольших ларьках Чон замечает светящиеся гирлянды, хоть сами магазины уже не работают. Он пропускает маленькую улыбку, когда чувствует особо крупную холодную снежинку у себя на кончике носа, что сразу же тает. И уже хочет также молча уйти к своей машине, зная, что Пак не заявится на парковку из-за своего состояния, но внезапный тихий голос заставляет остановиться. — Я... Мы... Мы поговорим завтра, хорошо? — спрашивает его Чимин нервно, но уже без прежней раздраженности. В глазах лишь искреннее и молчаливое переживание. Честно говоря… То же, что и у Чонгука. Чон молча кивает, подходя ближе. В желтоватом свете фонарей чужие губы привычно заманчиво влажные, и он на прощание лишь мягко дотрагивается до них своими, после сразу же разворачиваясь к своей ждущей на парковке машине. Растерянный, уставший и неудобно ворочающийся в сидении из-за растраханной зудящей задницы, он знает, что завтра все наладится. Должно наладиться. В немного пошатанном после танцев конференц-зале, собравшись возле аккуратной прямоугольной коробочки, довольно улыбаются подчиненные отдела Чон Чонгука. — А я ведь говорила, что мой план с Сантой сработает! — Сомин, такого не было в наших планах! Пак не должен был расстраивать нашего босса. Я думала, что они помирятся, если Чимин станет его Сантой. — И что? — молодая девушка беспечно пожимает плечами, растягивая губы в красивой улыбке. — Судя по стонам босса, им все подошло и так. Спорим, в понедельник они придут в обнимку и целый день будут влюбленно лыбиться друг другу?