страшны сны.

Когда таблеточки счастья перестают помогать, горечь на языке чувствуется не только потому, что пипофезин имеет не самый приятный вкус. Пока вещество должно не избирательно ингибировать серотонин и норадреналин, кажется, что нечто более тяжкое ингибирует твою жизненную деятельность. Желтая россыпь таблеток проходит сквозь пальцы вместе со всем временем, которое ты так любезно потратил на бессильный вой. Желтая химическая россыпь льётся в глотку, запиваемая слезами и водкой. Той самой дешёвой водкой из пятилитровых канистр, которую так нежно ценит спившаяся дворничиха Тамара, которую распивают соседи снизу перед тем, как снова начать выяснять отношения с побоями, та самая, на которую собирает мелочь попрошайка около почти что развалившегося ларька — гляди, на него выходят твои окна. Проснись. Проснись с тяжестью в груди и отвернись от того самого окна. Опустись на подушку снова и упади сквозь неё. Руки отчего-то болезненно чешутся: ничего другого на ум не приходит, как начать тереть их друг о друга в невротическом жесте. Замечаешь, что сидишь на скамейке в одиночестве. Темень огнем холодным кутает и дышит в спину даже почти что приветливо. В немом ужасе поднимаешь взгляд, чуть трясясь. Скамья запасных. Взгляд падает и нечаянно упирается в практически живую картину. В ненавистной квартире наконец-то раздаётся искренний смех и добродушный звон чайной посуды. Кажется, никто не готов проронить ни слова грубого ближнему своему. Некому — там нет тебя. Кудрявый дьявол тихо млеет в чужих руках и в кругу верных товарищей. Нет времени на то, чтобы разрываться меж двух огней — тем более, когда один из них камин, а другой превратился в пепелище. Там нет тебя. Гость крупного города рад, что забыл тебя. Некогда приятели спокойно выдохнули — ты им, наконец-то, не пишешь. Твой друг наконец-то может посвящать почти все свободное время своему лучшему другу. Твои близкие наконец нашли тепло и недостающую деталь, тот, кого ты привык видеть вживую так часто, нашел собеседника действительно стоящего. Там нет тебя. У всех всё в порядке — сердце щемит в невыносимо приятной тоске. Больная радость разрывает твоё сердце на кусочки. Там нет тебя. Руки чешутся так, что сдираешь их в кровь, а там — розы. Каждый кусочек разорванного сердца становится новым розовым кустом. Когда пол проваливается, ты падаешь на землю и лишь лицезреешь отчего-то приятно-знакомое небо. Поворачиваешь почти что раскрошившуюся голову и понимаешь, что та земля, на которой ты лежишь, могильная. Осколки черепа в переплетении волос лежат прямо возле черного памятника. Твоё имя забыто, даже ненастоящее. Твоим напоминанием станет лишь удивительный контраст красных роз и черного камня. Возможно, кто-то вспомнит, что ты просил на свою усыпальницу всего-то пару красных. Хотя бы для контраста. Разлепи глаза, чтобы накатившийся свинец вновь их грубо закрыл. Ты ничем не лучше других, и чудес не бывает. Один в поле не воин — и ты гибнешь в доспехах под натиском топора прошлого. Бог не поможет: он лишь неиронично посмеётся с небес, когда ты переживешь это снова и снова в цикличном воспоминании. Захлебнись в своей крови и резко поднимись с кровати. Взгляни на время, чтобы понять, сколько ты проспал. Два часа. Тебе снова приснится нож в спине от дорогой руки. Тебе снова приснится, как ты будешь сбегать от грязи своей жизни, но в итоге замараешься об неё еще больше — и вовсе ударишь лицом в это всё, потеряв все силы. Тебе снова приснится, как ты тонешь — и это будет спасением для тебя, ты будешь хотеть вернуться в этот сон снова и снова. Тебе снова приснится, как ты замерзаешь насмерть в сугробе. Тебе снова приснится, что ты один. Открыв глаза, ты поймешь, что ты и не был никогда не один. Возможно, это был не сон. В глотке першит от горькости химической смеси, пока ты пытаешься тщетно откашлять кровь и шипы роз. Могильная земля кажется холодной — кажется, ты в снегу. Скамья около твоей усыпальницы похожа на ту, на которой ты когда-то сидел сам. Скамья запасных. Здесь нет никого — ты один. И в поле ты не воин. Доброе утро. Был ли Морфей благосклонен к тебе этой ночью?