Хороший парень

Он всегда был хорошим парнем. Кажется, он просто родился таким. Наверное, именно поэтому отец так озадаченно чесал в затылке, когда незадолго до поступления в школу, случилось первое разбитое окно. Первая серьёзная провинность. Нет, тогда не случилось морального надлома, мир не задрожал под запыленными кроссовками, доставшимися от кого-то из старших. Просто пришло осознание, что это вот не подходит хорошему парню. Причитания соседки, скребущей веником по полу, чтобы собрать осколки, растерянный взгляд отца и установка нового стекла на выходных вместо похода на игру, а потом и в ресторанчик за морепродуктами. А вот быть президентом класса хорошему парню ещё как подходит. Особенно, когда твоё имя приходит учителю первым на ум, когда он объясняет что это и зачем нужно, следуя протоколу. И ведь нельзя сказать, что он такой уж круглый отличник. Низких отметок он успел нахвататься. Когда думал, что понял тему, но на самом деле не понял, а потом забыл переспросить. Когда решил, что этот вечер стоит посвятить набиванию уровней в игре, чтобы назавтра похвастаться перед товарищами. И когда решил, что упаковать ещё пару ящиков сегодня будет лучше, чем тратить на это часть выходного. Но он быстро научился успевать, совмещать и наверстывать. А ещё тому, что признавать и исправлять ошибки — не стыдно. Хорошему парню подходит играть на гитаре. Особенно, когда у него куча родственниц старшего возраста. Когда они поют, с ними не нужно говорить. Когда смеются и хлопают в ладоши — им не до сожалений о прошедших годах, а значит, у них копится меньше поводов для наставлений и увещеваний. Не то, чтобы наставления были так уж плохи, но хочется иметь выбор, когда именно их слушать, а когда нет. Хорошему парню к лицу быть звездой сельской дискотеки. И той части, которая происходит до заката, с тротом под гитару и смешными стариковскими танцами. И той, что начинается, когда старшие расходятся по домам. Хороший танцор сможет станцевать почти все, что угодно. И трот, и поппинг. Не идеально, конечно, но так, что нуны заглядываются. А потом подтягиваются поближе, когда опять появляется гитара. Хороший кавалер потом проводит их до дома. Не всех, а тех, кого не успели проводить плохие парни. Но таких всегда набирается не меньше трёх. А одна из них на следующей день, краснея, предлагает провести её и после школы. И так оказывается, что держать тёплые пальцы в своей ладони, и улыбаться в ответ на робкий изгиб губ в розовом блеске, тоже очень подходит хорошему парню. Оставлять своих родителей, оставлять ферму, да даже весь остров, и улетать в столицу ради того, чтобы научиться правильно красить собственным блеском свои же губы, а не размазывать то, что осталось от поцелуя под цветущим деревом… Кажется не очень подходящим хорошему парню. Естественно, вопрос стоит совсем не так. Но в моменты сомнений все норовит повернуться не самой приятной стороной и натыкается на неудобные точки зрения. Следовать своей мечте, бороться за неё и не сдаваться — правильно. В этом хороший парень уверен. И поэтому он всё же улетает, купив первый собственный блеск для губ прямо в аэропорту. С цитрусовым запахом, а не с вишневым, какой был в почёте у нун. В агентстве все примерно так же, как и в школе. Опять учителя, снова занятия. Только гитару удаётся доставать реже, а президентами класса становятся по пятеро, семеро, девятеро человек. И учебный год может растянуться на несколько десятков месяцев. И мандарины тут только в запахе геля для душа. Но это не повод унывать. Уныние не идёт хорошему парню. Тем более, что улыбка и островные шутки заставляют хоть немного встряхнуться тех, кто влип в это самое уныние по самые уши. Их наличие не стало откровением, он знал о том, сколько их будет вокруг него и был готов к этому. И поэтому он улыбается ровно и спокойно. У него есть время. — Идём со мной. Я хочу тебя познакомить кое с кем, — говорит маленький танцующий хён. Хороший парень должен десять раз подумать перед тем, как отказать хёну. Особенно, когда хён — любимец здешних нун. А ещё хён был терпелив во время общих тренировок. Но важнее всего то, что речь идёт о знакомстве. Когда ты трейни, ты должен знать огромное количество людей. Кого-то, чтобы потом было легче открыть нужную дверь, кого-то просто чтобы правильно обратиться или проигнорировать обращение. Это необходимо. Поэтому он встаёт и идёт. Не смотря на то, что это единственный свободный от расписания день и его можно было бы потратить на отдых, который так нужен, чтобы справляться с расписанием хорошо. Они идут, потом едут. Хён рассказывает о жизни за границей, о том, как учился танцам там. Хён старается увлечь. И не увлечься разговором было бы преступлением и по отношению к хёну, и к потраченному дню. И он увлекается. Настолько, что не обращает внимания на то, где они находятся, пока хён не открывает перед ним дверь небольшого рыбного ресторанчика. О том, что тут подают именно рыбу, можно не уведомлять на вывеске. Запах настолько силен, что любому стало бы ясно без лишних слов. Но прямо сейчас здесь подают кое что другое. Хён подходит к дальнему столику, где уже сидят пятеро, приглашает присесть. Представляет всех собравшихся друг другу. Взгляды шести пар глаз упираются в хорошего парня. Повисает тишина. И хотя начинать болтать вот так сразу — не очень правильно, не попытаться заполнить тишину невозможно. Обычно заболтать неловкость получается быстрее, чем произнести "пять, шесть, семь, восемь", но не в этот раз. Конечно, он всех их знает. Когда ты трейни, ты знаешь до официального знакомства огромное количество людей. Конечно, он чувствует атмосферу. Она ужасна. Это уже не вязкое уныние, это ощетинившееся во все стороны острыми углами, шипами с крючками на концах, отчаяние. Каждый вдох — последний. Каждый взгляд — перед прощанием с мечтой всей жизни. Хорошему парню становится плохо. Тут просто невыносимо быть. Но он уже тут. И он уже попался. Он видит, как они держатся друг за друга. Не физически, нет, хотя тактильных контактов очень много, слишком много. Просто… Он смотрит, как хён, у которого в улыбке все тридцать два сверкают, толкает плечом маленького танцующего хёна, говоря что-то. Тот смеётся, прикрывая рот ладонью и смотрит через стол на вечно молчащего хёна, и тот, поймав взгляд, расцветает одновременно нежно и ярко, будто какая-то космическая орхидея. Его соседа разворачивает к этой улыбке, он кривит свои губы и отпускает колкое замечание. А потом косится на хорошего парня, прикрывая ресницами очень грустные глаза и ожидая реакции. И не ответить нельзя, нельзя не передать дальше эту эстафетную палочку. Хороший парень физически не может не раздуть маленькую искорку тепла, выданную ему самоубийственным авансом, в гребаный олимпийский огонь надежды. Он заливисто смеётся и подкалывает зубастого хёна. И видит в его глазах благодарность. А еще краем глаза замечает, как двое из них отводят глаза. Будто прячут еще не озвученное, но уже сформулированное. Это скверно. Это затягивает. Хорошему парню не подходит компания неудачников-бунтарей, от которой вот-вот отколется часть. Хорошему парню не подходит рисковать всем ради… Ради чего? Но он смотрит на акулью улыбку, на печально опущенные уголки глаз, на постоянно промелькивающий между губ язык, на пальцы прикрывающие пухлые губы во время смеха. Смотрит и понимает, что они не подходят хорошему парню. Зато хороший парень подходит им. Он набирает в легкие побольше воздуха и все вокруг замирают. — Так как будет называться наша группа?..