холод

      Гвен не узнает Моргану. Если не смотреть слишком долго, она кажется такой же светлой, доброй, чудесной воспитанницей короля, первой леди Камелота, доброжелательной и всегда готовой помочь. Если не смотреть слишком долго. А Гвен смотрит. Теперь Моргана красит глаза темнее, а губы ярче, улыбка её всё чаще выглядит неестественной, неискренней, фальшивой и натянутой, а взгляд серьёзным и холодным. Сама она, кажется, относится ко всем теплее, чем-когда либо, но когда думает, что никто не видит, становится другой, абсолютно на себя прежнюю непохожей, и тянет от неё чем-то ледяным и пугающим. Это всё Гвен замечает только за первый месяц после возвращения Морганы.       Она искренне удивляется, когда понимает, что, кажется, ни Артур, ни Утер этого не видят, оба, видимо, ослеплённые радостью от того, что она снова здесь после года непрерывных поисков. Зато Мерлин знает явно больше, чем говорит. Он всегда знает больше, чем говорит. И про магию он рассказал только после того, как Гвен, хоть и почти на голову ниже него, зато очень целеустремленная, затолкала его в его же комнату, сказала, что всё видела и не уйдёт, пока он всё не расскажет.       И сейчас Гвен наблюдает за тем, как Мерлин через весь зал сверлит Моргану взглядом, а она сверлит в ответ, да так, будто они в этом зале совсем одни, как будто ещё чуть-чуть, и висящее в воздухе напряжение можно будет ощутить физически. Как ни странно, это Артур замечает и позже даже набирается смелости как бы между прочим спросить у Гвен, не знает ли она, что между этими двумя происходит. Гвен поднимает брови, тоже как бы невзначай пожимает плечами и советует спросить напрямую у кого-нибудь из первоисточников. Он поспешно соглашается и меняет тему, но Гвен уже сейчас могла бы поспорить с кем-нибудь на круглую сумму о том, что делать он этого точно не будет, и выиграть.       Мерлин когда-то давно рассказывал, как Артур в очередной раз решил, что умнее всех, посмотрел не туда, сделал неправильные выводы и как будто с искренним сочувствием настоятельно попросил его разорвать романтические отношения с Морганой, одна мысль о которых у любого здравомыслящего человека вызывала смех. Каких-либо, кроме дружеских, отношений между ними быть не могло как минимум потому, что Моргана, в отличие от Мерлина, мужчинами не интересовалась. Да и в этот раз то, что бы между этими двумя не происходило, на любовные интрижки походило меньше всего. А ревность Артура выглядела смешно ещё и потому, что Мерлину кроме него никто и не нужен был. А почему, собственно, Артур своего слугу ревнует к кому-то, он либо ещё сам не понимал, либо предпочитал не думать, а только раздражаться ещё больше.       Дерётся на мечах Артур явно лучше, чем разбирается в чувствах, особенно своих, и это не удивительно, учитывая, что он и не должен ничего настолько похожего на влюбленность чувствовать по отношению к кому-либо, кроме своей потенциальной будущей жены, вероятно, принцессы какого-либо из соседних королевств (хотя и эту потенциальную будущую королеву Камелота, как ясно дал понять Утер, достаточно будет просто уважать, а если и уважать не получится, никого это всё равно волновать не будет, потому что будущее королевства должно быть превыше всего остального, собственного счастья включительно – и это наследный принц уже запомнил, хоть и был в корне несогласен). А вот что Артуру делать, если он всё-таки начнёт что-то чувствовать, да ещё и не к принцессе, да ещё и к слуге, да ещё и даже не к женщине, он понятия не имел.       А вот Гвен тем временем понятия не имела, когда отношения между Мерлином и Морганой успели превратиться из замечательной дружбы в то, что бы там не скрывалось за этим напряжением. А Гвен очень сильно хотелось узнать, что же там скрывалось, и если Мерлин и в этот раз не собирается рассказывать первым, она решила рано или поздно выяснить это у него сама.       Ещё раз о том, насколько всё-таки поведение Морганы по отношению к Мерлину было странным, Гвен задумывается чуть позже, когда гоблин в теле Гаюса обвиняет того в использовании магии, а Моргана смотрит на это с таким выражением злого удовольствия на лице, которого Гвен не видела ни разу за всё время, что она вообще эту девушку знает. Если бы это всё происходило на несколько лет раньше, Моргана вместе с ними пыталась бы спасти Гаюса, а сейчас Гвен даже не уверена, хочет ли Моргана, чтобы его спасли, или в случае смерти придворного лекаря улыбалась бы так же довольно.       Гвен не знает, что думать о новой Моргане. От неё веет холодом, а в голосе появляется сталь, когда она уже не просит, а приказывает Гвен уйти из её покоев, даже до того, как она закончит расстилать постель. Раньше Моргана не приказывала. Сначала Гвен списывает это всё на стресс после травмы, но в рассказе Морганы там и тут проглядывают дыры, и верится в него всё меньше. Гвен и хотела бы верить, да только всё желание пропадает, когда Моргана начинает куда-то уходить по ночам. И не просто к кому-то в замке, а за пределы городских стен. Гвен хотелось бы верить, что это совсем не подозрительно, что Моргане просто нужно побыть одной или отдохнуть, да во что угодно, хоть в то, что у неё с кем-то роман, который она тщательно скрывает, но это звучит так же фальшиво, как Моргана улыбается Утеру. Иногда Моргана, в очередной раз расписывая опекуну, как сильно его любит и уважает, переигрывает так сильно, что Гвен начинает думать, что это и не Моргана вовсе. Не её Моргана уж точно. Её Моргана была открытой, доброй, искренней, заботилась о людях Камелота, не боялась бросить вызов королю и готова была сражаться за то, что правильно, что всё чаще за последние годы и приводило к конфликтам с Утером. Что бы за год, проведенный Морганой вне Камелота, не случилось, это изменило её настолько, что все обиды как будто забылись, как будто ещё чуть-чуть, и Моргана начнёт поддерживать Утера, даже если тот снова решит казнить кого-нибудь за безвредное колдовство, вместо того, чтобы встать на сторону несправедливо осуждённого волшебника или волшебницы.       Новая Моргана не похожа на прежнюю совсем, хоть и отчаянно пытается. Гвен иногда кажется, что её действительно подменили, что это какая-то очень тёмная магия, что не может человек так измениться за один год. Гвен пытается достучаться до неё, разглядеть в новой Моргане то, что видела раньше, но получается так плохо, что Гвен начинает сомневаться, было ли оно там вообще.       Новую Моргану не мучают кошмары, они прекратились ещё до того, как она пропала, так что у Гвен нет причин оставаться с ней до глубокой ночи и успокаивать, если той приснится что-то страшное, нет причин обнимать и держать её за руки, повторяя, что все хорошо, что она рядом и ничего плохого не случится. И у новой Морганы нет причин просить Гвен посидеть рядом с ней ещё немного, сжимая в объятиях, утыкаясь носом в плечо, пока она не успокоится окончательно, и у них обеих уж точно нет причин засыпать рядом, потому что только так Моргана может спать спокойно.       Гвен всё равно пытается оставаться с ней подольше, поговорить, как раньше, но натянутое дружелюбие Морганы отталкивает даже сильнее, чем неприкрытое безразличие. Когда Гвен видит, что в их отношениях не осталось ни капли теплоты и доверия, которые были раньше, ей хочется плакать. Но гораздо сильнее ей хочется узнать причину. Моргана не говорит ни о чем важном, она как будто и не помнит ничего – ни объятий, ни поцелуев в темноте, ни искренней заботы и любви. Гвен боится и спрашивать, и того, что может услышать в ответ.       А когда Гвен, снова несправедливо и абсурдно обвиненную в колдовстве, из зала тащат в темницу, и она видит на лице Морганы торжествующую, гордую, победную ухмылку, абсолютно ничем не скрываемую, ей хочется кричать. Не потому, что её, вероятно, сожгут на костре на следующий день, а потому, что теперь она точно знает, что от прежней Морганы не осталось абсолютно ничего.       После того, как с Гвен снимают обвинения, она идёт прямиком к Мерлину, и тот, уже смирившись с тем, что убежать от этого разговора не получится, рассказывает и про то, что Моргана владеет магией, и про то, что она желает смерти им всем, хотя теперь это уж слишком очевидно. И иронично, особенно то, что для королевства, в котором использование любого вида магии карается смертной казнью, количество волшебников и волшебниц в замке уже превышает норму в несколько раз. А ещё Гвен становится жутко и обидно, когда она понимает, что за их с Элианом похищением стоит тоже Моргана, и нападение Сенреда на Камелот почти закончилось его победой благодаря ей же, и Артур чуть не умер в Гиблых землях тоже из-за того, что Моргана теперь хочет захватить трон, неизвестно что и кому этим доказывая. Когда Мерлин упоминает также, что Моргана – родная дочь Утера, Гвен начинает понемногу понимать, что же она пытается доказать и кому. То, что Моргана планирует захватить власть, отомстить родному, как оказалось, отцу и, видимо, снять запрет на магию, не в одиночку, а со своей сестрой, которой оказалась та рыцарка и по совместительству колдунья, полтора года назад победившая в поединке самого Артура, только чтобы потом натравить его на отца, Гвен уже даже не удивляет.       Её удивляет то, что Моргана не рассказала ей о магии. Ещё до исчезновения, до знакомства с Моргаузой – почему? Она прекрасно знала, что Гвен не считает магию чем-то, за что стоит казнить людей, когда буквально несколько лет назад они все, вчетвером – впятером, если считать Гаюса – ужасно сильно рискуя всем, чем только можно, пытались спасти мальчика-друида, потому что понимали, как несправедлив и ужасен закон, установленный Утером. Неужели Моргана не доверяла ей? Гвен уже не знает, что ей думать.       Гвен не может представить, как Мерлин умудряется уже несколько месяцев держать правду о Моргане в секрете, каждый день видеть её рядом с Утером и Артуром – тем более Артуром – прекрасно зная, что в любой момент та может подсыпать им яд в еду или подарить какой-нибудь заколдованный медальон. Мерлину, разумеется, не привыкать в последний момент спасать жизнь наследного принца, оставаясь при этом незамеченным и не получая никакой награды (потому что живой Артур для него – сама по себе награда), но продолжаться так явно не может. Они собираются рассказать обо всем Артуру, даже не имея никаких доказательств, потому что надеются, что для него – пока что только для него – слов двух слуг будет достаточно, чтобы хотя бы задуматься о странном поведении подопечной короля.       Но они собираются слишком долго, так долго, что не успевают сделать это сами.       Гвен старается дышать ровнее, когда Моргана, уже даже не пытаясь спрятать торжествующую улыбку на лице, смотрит на то, как бессмертная армия Моргаузы захватывает Камелот, и говорит о том, что выбор есть всегда, и тем, кто готов к переменам, умирать не обязательно.       Гвен честно старается подыграть, но выходит так же плохо, как у самой Морганы скрывать свои намерения последнее время, и хотя никто из них двоих не подаёт виду, что диалог звучит так фальшиво, как только можно, они обнимаются, изображая подруг, потому что для Гвен это единственный способ остаться в живых, хотя, возможно, и ненадолго, а для Морганы – отличная возможность использовать её, чтобы найти Мерлина и Артура и избавиться от всех троих раз и навсегда. Гвен сбегает при первой же возможности, уже не чувствуя к Моргане ничего, кроме страха и неприязни.       После неудачной попытки Морганы править Камелотом они не пересекаются несколько лет, всё больше и больше забывая о том, что их когда-то связывало. От воспоминаний вместо тепла остаётся только горечь. Если слишком долго думать о прошлом, хочется кричать. Поэтому Гвен старается если не забыть навсегда, то просто не думать о том, сколько времени они провели вместе, разговаривая обо всем подряд в покоях Морганы, прогуливаясь по окрестностям Камелота или выезжая куда-то за его пределы, о том, какая красивая у Морганы была улыбка, как она светилась от счастья из-за чего-то, кажущегося сейчас уже абсолютно неважным, какой искренний у неё был смех и какой упрямой и целеустремленной она могла быть, когда пыталась сделать что-то правильное сама или заставить Артура пойти против воли отца, но спасти чью-нибудь жизнь, и как она была готова защищать его и всех, кого она тогда любила. О том, как хорошо им было рядом друг с другом, Гвен тоже пытается не думать, как и о том, сколько раз они нечаянно засыпали вместе, и о том, как Моргана самый первый раз, уже успокоившись после очередного кошмара, но все ещё крепко держа Гвен за руку, спросила, можно ли её поцеловать, и о том, как у неё самой перехватило дыхание, так что она даже не сразу поняла, что ничего не произнесла вслух, сразу же прижавшись своими губами к чужим, и о том, как несколько раз они заходили ещё дальше.       Гвен пытается об этом не думать, но получается плохо, получается только больнее, и вспоминая прошлое, она не может не думать о том, что без Морганы не было бы и настоящего, потому что она так или иначе меняла всё вокруг себя в лучшую сторону. Кто знает, насколько более жестоким был бы Утер, если бы Моргана не возмущалась его поступками, не перечила бы и не указывала на ошибки, кто знает, набрался ли бы Артур смелости ослушаться отца и отправиться искать где-то в лесах и пещерах цветок, чтобы спасти Мерлина.       И Гвен чувствует, как в сердце как будто образуется дыра, которую уже не заполнить ничем, подобно до сих пор пустующим покоям Морганы в камелотском замке.