1
Ее звали мадам Дюброль, но, войдя в помещение забегаловки, она попросила выскочившую ей навстречу хозяйку называть ее просто Лорейн. Она медленно и изящно опустилась в потрепанное кресло, отведенное тут для особо важных господ, и ее черное платье из тончайшего шелка смялось на груди. Мадам ласково улыбнулась, и алая помада на ее губах напоминала свежую кровь. — Лорейн? — с некоторым удивлением взглянула на нее хозяйка заведения и почему-то почувствовала необходимость сделать полупоклон, будто перед ней восседала особа королевских кровей, таким властным был взгляд мадамДюброль. — Добро пожаловать в… — Ох, не стоит, что вы, — она легко коснулась ладони хозяйки, и от этого прикосновения ее бросило в холод, будто бы к ее руке приложили мешок со льдом. Хозяйка инстинктивно вздрогнула: Дюброль не внушала ей ни малейшего доверия, но она вела себя так, будто здесь не впервые. — Я знаю, вы думаете о моем фамильярном поведении, — она говорила по-французски без малейшего акцента, — возможно, вы меня не помните, но я частенько гостила у Луизы. Хозяйка вновь одернулась. Мадам выглядела молодо, и было несколько странным, что она бывала здесь двадцать лет назад, когда заведением еще владела ее мать. Лорейн тоже заметила это смущение и поспешила срубить все недопонимания на корню. — Мы бывали тут с maman, я ведь тогда была совсем малышкой, — она вновь ласково улыбнулась, и эта улыбка будто бы окунула хозяйку в теплое, мягкое одеяло, так что она решила не придавать этому больше значения. — Что ж, — обратилась она более дружелюбно, — для почетных и постоянных гостей у нас уготован приятный сюрприз, — она повернулась к бару и громко обратилась к какому-то юноше в фартуке, — Николя! Парень, на вид совсем еще мальчишка, резко обернулся на голос и так же быстро мелькнул за барную стойку, видно сразу поняв, что нужно делать. Хозяйка вновь повернулась к гостье и одарила ее добродушной улыбкой. — Сейчас Николя вас порадует, — явно довольная своей внезапной добротой пролепетала она, — а если пожелаете, то и обслужит вас тоже он. На редкость способный мальчонка! Мадам Дюброль с учтивым вниманием выслушала ее, но данный «сюрприз» явно не вызвал у нее большого восторга. Вскоре, юноша прибежал, и умелыми руками плеснул ровно половину бокала красного вина и подал сидящей даме. — Надеюсь, вам понравится в нашем скромном заведении, — вновь лучезарно улыбнулась хозяйка и более командным тоном обратилась к юноше, — обслужи мадам как следует. Лорейн практически не обратила внимания на слова хозяйки и даже не сразу взяла бокал из рук послушного официанта. Она несколько секунд не могла отвести взгляда от его лица, обрамленного русыми кудрями, и неподвижно сидела, глядя в его прозрачные серые глаза. Юноше явно стало неловко, и он уж было открыл рот, чтоб спросить, что мадам изволит заказать, как вдруг она быстро выхватила бокал из его руки и жадно отпила пару глотков. Парень вздрогнул и нервно сглотнул, предчувствуя, какой сложный ему попался клиент. — Тебя зовут Николя? — осушив бокал, спросила Лорейн, и голос ее звучал гораздо ниже и тише, чем до этого. Она не отрывала глаз от лица этого молодого человека, и от этого ему стало еще более некомфортно. — Да, мадам, это мое имя, — его русский акцент был настолько сильным, что женщина не удержалась от легкой усмешки, а юноша лишь гордо проигнорировал эту колкость. — Почему же ты мне соврал, — теперь она заговорила на чистейшем русском, отчего парень нервно одернулся, — ты ведь не Николя. Просто Коленька. — Простите, но если мадам желает сделать заказ… — он явно начинал терять терпение, так что решил сразу показать гостье, зачем люди сюда приходят и что он не позволит обращаться с ним подобным образом. Улыбка испарилась с лица мадам Дюброль в мгновение ока, а взгляд стал колючим, как шипы. — Да, хочу, — отчеканила она по-русски, — изволь отрезать себе руку и положить мне на стол. Николя поднял на нее глаза и всеми силами постарался сдержать раздражение. «Обслужи ее как следует». — Вам с рукавом или без? — он со всей серьезностью поднял на нее глаза, и Лорейн ухмыльнулась. — Без, мой мальчик, — она слизнула капельку вина, что упала на ее пальцы и вновь оглядела лицо юноши, — ты умеешь играть музыку? Николя поднял на нее глаза и с некоторой гордостью кивнул, пряча руки за спину. — Я учился в музыкальной школе, — Лорейн взглянула на него с бòльшим интересом, — и умею играть на скрипке. Глаза мадам Дюброль восторженно вспыхнули, и она резко схватила юношу за запястье, отчего тот содрогнулся всем телом: от ее прикосновения его окутал холод, словно он опустил руку в ледяную прорубь. — Поедем со мной, Коленька, — он пытался вырвать руку, но Лорейн держала его мертвой хваткой, и у него появилось чувство, что это и не рука вовсе, а стальные обручи, все сильнее сдавливающие его кости. — Отпустите меня! — он начал нервно озираться по сторонам в поисках помощи, но людей в зале было очень мало, а те, что были, не хотели обращать внимания на происходящее вокруг. Он вновь повернулся к женщине, и его окатило новой волной холода: ее глаза бешено сверкали в полутьме помещения. На секунду он задумался, откуда у такой хрупкой женщины такая силища. — Я буду платить тебе в десять раз больше, чем твой нынешний оклад, — мадам Дюброль не унималась, и боль в руке стала невыносимой, — я попрошу тебя только играть мне. Каждый день. — Отпустите меня, сейчас же! — он повторил уже куда громче, и Лорейн наконец отдернула руку. Она окинула юношу спокойным взглядом, достала изниоткуда взявшийся мундштук и подкурила сигарету. Дым тонкой струйкой потек под потолок и она вальяжно откинулась на спинку кресла. — Подумай о моем предло… — Я подойду позже, если позволите, — Николя пулей вылетел из зала, поглаживая ноющую от боли руку, которая успела побагроветь. Лорейн проводила его спокойным взглядом, а затем полушепотом подозвала кого-то. Высокий мужчина в костюме подбежал к ней, и, выслушав ее с полминуты, учтиво поклонился и направился на кухню заведения. — Вы предлагаете его вам продать?! — хозяйка покраснела от негодования и отшвырнула чемодан со стола. Купюры посыпались на пол, и высокий мужчина в костюме принялся их собирать. Мадам Дюброль выглядела решительно и непоколебимо. — Зачем же вы так, — она струсила пепел на стол и вновь оглядела хозяйку, — всего лишь ваше молчание. Хозяйка явно была вне себя от гнева, и в шаге от того, чтоб дать этой хамке пощечину. А курить в ее же кабинете — это уже верх наглости! — Ничего вы не получите, — сквозь зубы прошипела она и указала на дверь, — забирайте свои грязные бумажки и выметайтесь из моего ресторана! Лорейн улыбнулась и начала прохаживаться по маленькому, скромному кабинетику, окружая хозяйку серым ореолом и будто пытаясь ввести ее в гипноз. — Я бы на вашем месте не отказывалась так решительно, — ее голос звучал монотонно и завораживающе, словно шел из самой глубины ее легких, — я прекрасно знаю, что у половины ваших работников большие проблемы с медкнижками и большую часть из них пора бы депортировать на родину, — хозяйка мрачно опустила глаза, — а мои связи позволяют мне натравить на вас все налоговые инспекции и внеплановые проверки, какие только могут быть, — хозяйка начала обмякать, — и тот толстосум, что построил половину этого заведения — он ведь тоже вам совсем не к месту? Хозяйка хмуро кивнула головой. Мадам Дюброль смаковала победу, приближаясь к хозяйке все ближе, и, наконец, у самого ее уха, тихо произнесла: — Так давайте же не будем разводить здесь театр. Отдайте мне его, и со всеми вашими проблемами будет покончено. Хозяйка вновь кивнула. Последнее препятствие было преодолено.2
Николя открыл глаза и почувствовал, что находится в автомобиле и куда-то едет. Он постарался подняться, но тело его не слушалось, а на плечи легли чьи-то сильные руки и вернули в лежачее положение. Он поднял глаза и увидел над собой лицо той самой ненормальной дамы, которая чуть не сломала ему руку. Его охватил ужас, и он попытался закричать, но горло будто пережали, а язык пересох. Он попытался вырваться, но его туловище будто стало таким неподъемным, что он едва ли мог повернуть голову. — Что происходит…- едва ворочая языком, спросил он у наклонившегося к нему прекрасного лица, и почувствовал, как его нежно гладят по щеке. — Теперь ты принадлежишь мне, мой соловушка. Спи, мы скоро прибудем. Глаза, будто по мановению волшебной палочки, налились свинцом, и он не смог совладать с резко накатившей усталостью. Проснулся Николя в мягкой постели, в какой-то неизвестной ему комнате, и тут же вскочил. Он быстро оглядел себя: одежда на нем была другая, словно из позапрошлого столетия, но все конечности вроде были на месте. Он быстро огляделся по сторонам: комната была огромной, с высоким потолком, витражами на окнах, позолоченными обоями и красным ковром на полу. Кровать, с которой он встал, оказалась таких же внушительных размеров, обитая бархатом и позолотой. Тут и там висели чучела животных, в основном лисиц и оленей, стоял огромный книжный шкаф, а с потолка свисала золотыми каплями люстра. Николя попытался вспомнить, как он сюда попал, но память наотрез отказывалась ему служить. Он рывком метнулся к двери, и та, на счастье, оказалась не заперта, так что он тут же юркнул в длинный коридор, освещаемый лишь слабыми отблесками канделябров. Сколько он бродил по ним, останется загадкой даже для него, ведь из прямого прохода он вдруг превратился в какой-то лабиринт, с множеством дверей, одна за другой оказавшихся запертыми. Когда же он уже напрочь выбился из сил, к нему навстречу вышел какой-то высокий господин в сюртуке, так что юноша тут же подбежал к нему и вцепился в его рукав. — Пожалуйста, помогите мне выбраться отсюда! — дрожащим голосом начал он, но мужчина, казалось, даже не вздрогнул, — Эта женщина…она похитила меня и привезла сюда! Помогите мне. Пожалуйста, умоляю вас! Мужчина оглядел его равнодушным взглядом, и его усы несколько дрогнули. Он одернул руку и, недовольно хмыкнув, молча направился дальше. Николя ничего не понимал и не находил себе места. Спустя какое-то время ступора, он побежал следом за мужчиной, а когда наконец нагнал его, от рухнул перед ним на колени и вцепился в его ногу. — Умоляю вас, я не сумасшедший! — неистово кричал он, содрогаясь от страха и силясь не разрыдаться прямо здесь, — Прошу вас, помогите мне, я не хочу умирать! Мужчина вновь окинул его безучастным взором и отвернулся. — В-вы.вы с ней заодно? — наконец начал осознавать Николя, и, отлетев от мужчины, как от огня, пустился бежать в противоположную сторону. Мужчина в сюртуке вздохнул и проводил его взглядом, а затем направился дальше. Николя бежал, пока его ноги не загудели от усталости. Он ломился в каждую встречную дверь, даже пытался пару из них выломать, но ничего не получалось: двери были высокие, мощеные, словно в каком-то старинном замке, так что под всеми его попытками стояли неподвижно. Обессилев, он сел на пол и горько расплакался. Ему не стоило грубить этой женщине. Он поступил безумно, даже видя, в каком она состоянии. Но почему никто до сих пор его не хватился? Должно быть, хозяйка тоже заметили это странное поведение гостьи, и та ей явно не пришлась по душе. Так почему… Почему его до сих пор никто не искал? — Не сиди на полу, соловушка, — знакомый голос заставил его вздрогнуть и поднять глаза, — это ведь каменный пол, можешь простудиться. Это была она. Без сомнений. — Сейчас же выпусти меня! — Николя набросился на нее и впился руками в горло, словно желая переломить пополам. Она слегка пошатнулась, но не двинулась с места и даже не попыталась опираться, а лишь нежно улыбнулась. Николя пришел в бешенство. — Я сказал: выпусти меня немедленно, поганая сука! Вдруг, его руки с силой сжали за запястья так, что у него поплыли круги перед глазами от адской боли, и он ослабил хватку. — Ну-ну, что же ты так кричишь, — она медленно отвела его руки от своей шеи и пару раз повернула голову, разминая мышцы, — я же не убить тебя пришла, соловушка. — А зачем же еще?! — он приложил все возможные силы, но выбраться из крепкого кольца ее когтей никак не выходило. Она сжимала его руки с просто нечеловеческой силой, так что он не мог даже пошевелить пальцами. Да что же она такое?! — Если перестанешь вести себя, как истеричка, — Лорейн оглядела его ласковыми взглядом, — я все тебе расскажу. Николя где-то читал, что если подыграть маньяку и попытаться вникнуть в его проблему, то есть вероятность выбраться с меньшими потерями, так что он решил сменить тактику и послушно расслабился и кивнул. — Какой хороший мальчик, — мадам Дюброль усмехнулась и легонько провела пальцами по его волосам, отчего юноша вздрогнул: его вновь обдало холодом с головы до ног. — Ты такой прекрасный, — завороженно прошептала женщина и подошла ближе, — даже когда пытаешься меня задушить. Николя последовал за мадам Дюброль, и в конце-концов, они добрались до ступенек, что вели на первый этаж. Чем ниже они спускались, тем теплее становилось в помещении, так что Николя прикинул, что в доме наверняка есть камин, а значит, можно будет сбежать через дымоход. Но, раз уж дом высокий, то спуститься будет тяжеловато, но главное сейчас -0 это просто отсюда выбраться. — Элен, — крикнула она еще с лестницы, и к ней быстро подбежала девушка в одежде служанки и учтиво поклонилась. — Да, мадам, — машинально произнесла она, не поднимая глаз и не обращая внимания на юношу. Все внутри николя сжалось, ведь в доме они были не одни, а значит, либо эту служанку, либо того странного типа в сюртуке можно будет уговорить помочь с побегом. — Подай-ка нам с мсье Николя ужин, будь добра, — приказала Лорейн и, дождавшись послушного «да, мадам», обернулась к юноше. — Что бы ты хотел откушать, соловушка? — ее голос резко поменялся, а с французского она перешла обратно на русский. Николя просто кипел от гнева, но решил, что сейчас эмоции буду излишни, и если он хочет выбраться отсюда живым, лучше быть послушнее. — Я полагаюсь на ваш выбор, мадам, — его голос слегка подрагивал, но ему показалось, что он ответил достаточно спокойно. Он быстро опустил глаза на пол, и вдруг обнаружил, что ходит в каких-то странных туфлях, будто из восемнадцатого века, да и вся одежда напоминала какой-то костюм типичного баронета тех лет: белая блуза с широкими рукавами и бахромой на воротнике, высокие брюки, похожие на какие-то бриджи и эти самые пресловутые женские туфельки. Мадам Дюброль заметила его интерес и прошла вперед, побуждая его следовать за ней. — Этот костюм адмирал де Грасс прислал в знак признательности после победы в Чесапикском сражении, — говорила она на ходу, и Николя пытался вникнуть в смысл ее слов, — я поддерживала флот всем, чем могла, а он долгое время грезил о хотя бы одной ночи со мной. Юноша пытался выглядеть вежливым, но у него это слабо выходило, учитывая то, какую бессмыслицу она рассказывала: это сражение произошло триста лет назад, об этом знает каждый школьник, так что все больше походило нато, что эта женщина и впрямь умалишенная. Лорейн увидела его недоверие и слабо улыбнулась, все так же изящно шагая к длинному дубовому столу посреди огромной столовой. Николя заметил, что этот дом невероятно большой и выглядит так, будто его построили еще в средневековье, но он почему-то прекрасно сохраняет свой вид. Камин и правда здесь был, но зарешеченный, так что и с этим пришлось бы попотеть. Все-таки, мадам Дюброль очень предусмотрительна. Наконец, в дверях появилась служанка Элен, неся в руках два подноса: на одном был наполненный доверху бокал с красным вином, а на втором — целая куриная тушка с яблоками и зеленью. Еда испускала невероятный аромат, растекавшийся по всей комнате, а еще со вчерашнего пустой желудок Николя недовольно забурчал. Лорейн усмехнулась и подошла к своему месту. Вдруг, словно из пустоты, появился тот странный тип в сюртуке и быстрым и ловким движением отодвинул даме стул и усадил на него. — Спасибо, Жак, — все так же монотонно произнесла Лорейн и махнула ему рукой, — побудь здесь, пока мы с мсье Николя закончим трапезу. Жак послушно кивнул и стал позади стула своей госпожи, спрятав руки за спиной и глядя вперед себя. Он явно игнорировал все, что не касалось благополучия мадам Дюброль, так что Николя решил, что к нему за помощью он точно не обратится. А вот Элен… — Ох, прости, милый, я не пригласила тебя к столу, — юноша только сейчас заметил, что все еще стоит в дверях, и очень обрадовался приглашению: ему до безумия хотелось есть, а эта прекрасная курица уже выглядела невероятно аппетитно. Он уже было приблизился к столу, как властный голос Лорейн остановил его. — Погоди соловушка. Сыграй же нам что-нибудь, пока ты еще голоден, — Николя застыл, не в силах пошевелиться, — на еду тоже нужно заработать, мальчик мой. Ноги начали подкашиваться и его руки задрожали от нахлынувших эмоций. Неужели еу придется так жить каждый день, покуда он не найдет выход отсюда? Он сотрет пальцы в кровь, как часто случалось в музыкальной школе на родине. Вдруг, в его голове вспыхнула идея. — Но у меня же нет инструмента, мадам, — почти радостно воскликнул он и, будто в доказательство, протянул ей пустые ладони, — как же я буду играть? Мадам Дюброль улыбнулась. — И впрямь, как же? — ласково ответила она, и Николя улыбнулся в ответ. Может быть, она не так уж и плоха… — Жак, дорогой, принеси мсье Николя его инструмент, — холодным, как лезвие, голосом, приказала Лорейн, вновь одаривая юношу улыбкой. Все внутри него похолодело. Ему все же придется это сделать. Вскоре, Жак вернулся со скрипкой в одной руке и смычком в другой, и быстрым взмахом сунул их в руки недоумевающему Николя, а затем быстро вернулся на свое прежнее место. Юноша поднял полный смятения взгляд на Лорейн. Та сидела на своем мощенном кресле прямо, положив руки на подлокотники, и ее белоснежная кожа невероятно контрастировала с черными, как смоль, волосами. Ее губы оставались алыми, будто измазанные кровью, а элегантный шелк платья подчеркивал ее прекрасную фигуру. Мадам Дюброль была невероятно красивой женщиной, но Николья никогда в жизни еще не встречал человека, которого так сильно мечтал бы задушить. Он оглядел инструмент и чуть было не выронил его из рук. Такую вещь он видел только на картинках в учебнике сольфеджио, так что сейчас смотрел на нее с неприкрытым изумлением и не мог поверить своим глазам. — Это. это же. — Страдивари 1711 года, — гордо произнесла Лорейн, не без удовольствия наблюдая восторг молодого человека, — он не хотел ее продавать, потому я ее выменяла взамен на кое-что поинтереснее. Николя не хотел обращать внимания ее бредни, ведь ему впервые довелось держать в руках что-то настолько прекрасное. Он никогда в жизни не мог представить, что его мозолистые, рабочие руки когда-нибудь прикоснутся к такому чуду, и неважно, что это произойдет в доме у какой-то сумасшедшей дуры. Его любования прервал ее низкий голос. — Играй же, мой соловушка. Он поднял на нее глаза, и, секунду колеблясь, приложил инструмент к щеке и коснулся смычком по струнам. Его словно пронзила электрическая струя тока, и спустя пару мгновений, он уже не смог остановиться. Звук этой скрипки был такой чистый, что проносился в ушах, словно весенняя капель, и ему впервые захотелось заплакать от музыки, которую он играл. Вернее, от того, на чем он ее и7грал. Музыка Вивальди всегда восхищала его до кончиков пальцев, и каждый раз, играя ее, он будто переносился в иной мир, полный образов, прекрасных видений и невероятных картин. Вибрации от прикосновений к струнам скользили по его пальцам и вверх, по рукам, и все дальше, к самому его сердцу, и сжимали его, словно в большой, крепкий хомут, будто стальные кольца Железного Генриха. Он играл самозабвенно, словно находясь не у чокнутой богачки в особняке, а где-нибудь на небесах, словно он уже убит ею и теперь может играть целую вечность только на этой скрипке. Ему подумалось, что, возможно, это не так уж и плохо: эта сумасшедшая явно неравнодушна к нему и к музыке, так что он даже сможет ужиться с ней какое-то время. Затем можно будет втереться к ней в доверие и тихонечко убежать, и он останется цел и невредим, где-нибудь подальше отсюда. Но стоит ли ему вообще сбегать от этого всего? Мадам недурна собой, здесь к нему хорошо относятся, кормят, дают кров и все, что он должен делать — играть любимую музыку на любимом инструменте. Чего же он еще хочет? Музыка окончилась, к большому сожалению всех присутствующих в помещении. Николя опустил смычок и глубоко вдохнул, пытаясь отдышаться: он так напряженно играл, что немного устал. Он поднял глаза на Лорейн, и та, застыв в немом восхищении, вдруг захлопала в ладоши, так же изящно, как делала все остальное. — Ты играешь точно так же, как и этот чудак Антонио, — улыбнулась она и окинула юношу каким-то странным взором, — ты чем-то похож на него. Разве что не носишь этот странный парик. Она усмехнулась, и Николя усмехнулся в ответ. Вдруг, что-то больно кольнуло его пальцы и он вдруг увидел, что запачкал струны и верхнюю деку кровью. Он почему-то не заметил, как с непривычки разодрал пальцы, так что теперь чувствовал себя ужасно, ведь испортил такой невероятный инструмент. Он с волнением повернулся к Лорейн иначал судорожно извиняться, готовясь к тому, что его сейчас впечатают в стену, но никаких ругательств не последовало. Мадам Дюброль просто накинулась на него и повалила на пол, диким зверем вцепившись в его руку. Николя вскрикнул от неожиданности и чуть не выронил инструмент, но в последний момент поймал его, и вскрикнул вновь от жгучей боли в поврежденной руке. Он не поверил своим глазам и замер, не имея сил пошевелиться. Он ясно видел, как изящная, элегантная мадам Дюброль впилась в его руку клыками и жадно сосет его кровь. Элен, стоявшая в стороне, предприняла попытку подойти, но решила не мешать госпоже, потому осталась на месте. — Но, мадам, как же ваш ужин? — с непоколебимым спокойствием спросила она, будто сказав это «между прочим». Как ни странно, Лорейн это отвлекло, и она отпустила уже знатно побледневшего Николя, подняв голову и вытерев пару капель крови с алых губ. — Ох, я, кажется, перестаралась, — юноша был бледен, как стена, и явно обескровлен, — он сейчас потеряет сознание. Глаза Николя вновь закрылись против его воли, и он погрузился во тьму.2
Стоило старым часам прозвенеть девять вечера, как послушная Элен открыла все шторы в замке и принялась за готовку ужина. Николя до последнего не хотел вставать с постели, и даже не стал пускать в комнату служанку, просто промолчав и не открыв дверь. Он надеялся, что сегодня о нем просто позабудут, потому, поднявшись, он сел на кровати и уставился на стену напротив. Она вся была увешана самыми красивыми и необыкновенными скрипками и гитарами, в следующем углу стояли контрабасы и арфа, десяток духовых разных видов, три ящика редких пластинок, проигрыватель, и, наконец, огромный рояль. Оглядывая все то, что он теперь в праве был назвать «своим», он почему-то чувствовал только ужасную, смертельную тоску. Все композиции были сыграны, все симфонии уже были написаны, и больше он не чувствовал ничего, что держало бы его на этой земле. Николя не знал, как долго он находится здесь: уже спустя неделю он перестал ждать, что его кто-то отыщет и вернет назад, спустя месяц перестал пытаться сбежать, а сколько прошло времени потом? Этого он не замечал. После того, как его похитили, жизнь превратилась для него в сплошной повторяющийся порочный круг: днем — сон, ночью — он играет для мадам. Он ужинает едой, она ужинает им. Затем он творит в своей комнате, после — приходит к ней. Мадам Дюброль ждет его каждую ночь в своей огромной комнате, ровно три часа, и каждый раз делает с ним все, что пожелает. Она никогда не бывает с ним жестока, наоборот, всегда обращается с ним, как с хрустальной статуэткой и боится разбить, словно он действительно важен для нее. Он же послушно выполняет все ее прихоти, делает все, что прикажет мадам. Ее тело совершенно, она умеет делать невероятные вещи в постели лучше любой куртизанки, и поначалу, Николя не мог нарадоваться своей удаче. Чего же ему еще нужно? Он живет в прекрасном доме, есть лучшую еду, спит с такой красивой женщиной и может получить любой инструмент, какой только пожелает. Но вот, спустя время, он сидит в постели, не пускает в комнату служанку и молча сверлит взглядом стену, думая, чего н хочет больше: повеситься или вскрыть вены. Первое звучит приятнее: благо у него достаточно ресурсов для этого. Он носит одежду каких-то великих господ, что готовы были продать душу дьяволу за одну ночь с мадам Дюброль, а эти пижоны любили добавить себе хлопот в виде разнообразных шарфиков и подвязочек. Из этого ничего не стоит сделать виселицу. — Соловушка, — ласково пропела Лорейн возле двери своего фаворита и затянулась дымом сквозь деревянный мундштук. Она прислонила ухо к мощенной двери, ожидая услышать хоть что-то в ответ, но там явно стояла тишина. Она немного занервничала, и ее тяжелое дыхание вздымало ее округлую грудь сквозь тонкий шелк домашней накидки. — Мальчик мой? — вновь позвала его мадам, но в ответ снова услышала тишину. Волнение несколько овладело ей, потому она стала решительнее. — Николя, если ты мне не ответишь, то я сломаю эту дверь и убью тебя, — нежно пропела она и вновь прислонила ухо к двери. Вновь тишина в ответ встретила ее жадный интерес, потому ее терпение лопнуло и она с силой ударила коленом дверь, отчего та с грохотом рухнула внтурь комнаты. — Ну вот, я же предупрежда… — едва Лорейн подняла глаза, как не смогла их отвести от того, что увидела под потолком. Тело ее любимого соловушки Николя висело под потолком на самодельной виселице из подвязок и ярких, дорогих платков, вручную вышитых золотыми нитками. На секунду, мадам Дюброль замерла, в недоумении разглядывая каменеющее тело юноши, когда вдруг двинулась с места и поспешила его снять. — Мой маленький, глупый мальчик, она ласково поцеловала его в лоб и погладила по щеке, — вот подрасти ты еще немного, это был бы идеальный возраст. Она тяжело вздохнула и вновь оглядела его лицо. Мозг начал отмирать, потому она решила поторопиться. Быстро укусив себя за запястье, она осторожно направила багровую струю в пересохшие, бледные губы Николя и дождалась, когда они покатятся по его горлу вниз. Она прекрасно понимала, что все успевает до крайнего срока, и что у нее в запасе еще есть несколько минут, но почему-то, волновалась об успешном исходе. Удивительно, как быстро этот мальчик стал дорог ей, будто бы за эти пятьсот лет не было для нее достойных кавалеров. Она улыбнулась своим мыслям: должно быть, маленький простой Коля лучше всех этих графов и рыцарей только лишь тем, что никогда ни о чем ее не просил. Даже освободить его не просил, если не считать первоначальную истерику. Все эти удивительные и редкие инструменты она дарила ему сама, потому что улыбку на его лице видела только лишь когда в его руки попадал какой-то новый, необыкновенный инструмент. Это восторг, огонь в глазах всегда заставляли ее уже давно мертвое сердце вновь загораться вместе с ним, и вновь и вновь что-то для него делать. Возможно, этот мальчик ещеполюбит ее, когда поймет, насколько хорошо оставаться живым, и насколько глупо он решил убить себя в таком возрасте. Элен и Жак молча стояли у входной двери и ждали, когда процедура подойдет к концу. Наконец, Николя сделал первый вдох и открыл глаза. Его голова лежала на коленях мадам Дюброль, а ее нежная, холодная рука гладила его по голове. Капля крови упала ему на нос, и он резко вскочил с места и, словно зверь, набросился на Лорейн. Жак уж было собрался оторвать его от госпожи, но та, улыбаясь, остановила его: Николя впился клыками в бледную шею мадам Дюброль и принялся жадно пить ее, будто мечтая иссушить до последней капли. Лорейн обняла его, как сына, и, улыбаясь, нежно поцеловала в висок. — Ты никуда от меня не денешься, соловушка. Теперь они оба ужинали полным бокалом красной, соленой пищи. Николя стал сильнее и способнее, он стал играть куда лучше, что, несомненно, радовало и его, и мадам. Музыка теперь стала совсем другой, менее воодушевленной и наивной, но более мудрой, спокойной и проникновенной. Николя перестал пытаться сбежать или покончить с собой: то ли от нежелания, то ли от осознания, что у него все равно ничего не получится. Он стал читать больше книг, изучать языки и всячески развиваться, в чем ему весьма помогала мадам Дюброль. Он чувствовал благодарность к ней, ко всем ее стараниям и помощи, к ее любви. Они проводили все больше времени вместе, у них появилось больше тем для разговоров и дискуссий, да и обоим было, что друг другу рассказать. — Я тогда был очень зол, — смеясь, рассказывал Николя, — так что тарелка с макаронами полетела прямиком в другой конец кухни. Лорейн расхохоталась и подняла глаза на юношу. Они лежали на полу в одной из комнат, но холод каменного пола больше не угрожал им. — А что они? — с неподдельным интересом спросила она. — Ну, а что им оставалось: собрали и вынесли тому придурку в зал, — непринужденно закончил свой рассказ он, и Лорейн рассмеялась снова. — Боже правый, прямо с пола? — не веря своим ушам, переспросила она. — Да ты сущий дьявол, милый! — О, нет, по-моему мы оба знаем, кто из нас дьявол, — иронично заметил он и затянулся сигаретой. Лорейн немного поерзала на месте и ехидно улыбнулась. — Думаешь, мне должно быть стыдно? — спросила она и достала мундштук. Николя пожал плечами. — За что? Твое разгульное прошлое или настоящее? — усмехнулся он и она ответил ему тем же, поджигая сигарету. — За то, что украла тебя и держу взаперти, как принцессу, — она подняла глаза, и Николя прекрасно видел ее блеф. — Я мог уйти в любое время, — невозмутимо ответил он и вновь затянулся, отводя взгляд, — в особенности после того, какты сделала меня таким же. Но… — …почему-то не ушел? — закончила его слова она. — Почему-то не ушел, — подтвердил он. Лорейн осушила бокал и поставила его на стол. Николя читал какую-то немецкую литературу, потому его ужин оставался почти нетронутым, а отпивал он его небольшими глотками. Мадам Дюброль молча наблюдала за ним какое-то время, и спустя пару минут, Николя поднял на нее глаза и та улыбнулась. — Следишь за мной? — спросил он с ноткой иронии в голосе. Лорейн усмехнулась в ответ и опустила глаза на пустой бокал. — Нет, это ты можешь сделать и сам, — она провела пальцами по ободку стекла и вздохнула. Николя отложил книгу и сложил руки на столе, наблюдая за женщиной. Увидев, что теперь все его внимание принадлежит ей, она, наконец, начала. — Видишь ли, мне становится все сложнее добывать нам пищу, — она сделала небольшую паузу, словно собираясь с мыслями, — так часто бывает, когда слишком много времени живемшь в одном месте. Николя кивнул, показывая, что слушает ее предложение. — Поэтому, приходится иногда покидать замок, -наконец, закончила она и, будто бы с облегчением, выдохнула. — Не понимаю, зачем ты говоришь об этом, — ответил Николя и сделал глоток из бокала, — ты часто покидала особняк, и я никуда не сбежал. — Все верно, милый, — ее голос начал обрамляться в сталь, — но ты, мне кажется, не понял: я покину особняк надолго. Николя поднял на нее глаза и внимательно посмотрел на нее. — И на сколько же? Мадам Дюброль вздрогнула и резко поднялась с места. Она будто снвоа покрылась шипами и иглами, и ее глаза казались такими холодными, что от них начал мерзнуть пол. — Надолго. Николя сделал последний глоток и спокойно встал следом за Лорейн. Он посмотрел на нее своими прозрачными серыми глазами и взял со стола книгу. — Что ты хочешь от меня услышать? Звук пощечины прогремел и отбился эхом от стен столовой. Элен и Жак одновременно вздрогнули, а Николя прикоснулся к ошпаренной щеке. Мадам Дюброль тяжело дышала и явно не могла совладать со своими эмоциями, которые впервые взяли верх над ее разумом. Она не понимала, почему злится, и почему решилась ударить его впервые за все это время. Ее душа не находила себе места, а ладонь, которой она только что ударила юношу, адски болела не понятно, почему. Она хотела бы попросить прощения. Она хотела бы, чтоб этой пощечины не было. — Ты ударила меня. — Да, я это сделала, — ее голос дрогнул, но она попыталась изобразить равнодушие. Николя поднял на нее безучастный взгляд. — Зачем? Лорейн не знала, зачем. Лорейн ничего не ответила и улетела из комнаты, шурша шелковым платьем. Все почему-то стало совсем не таким, как она хотела. Часы прозвенели без четверти три, и в комнате николя загорелся свет. Он поджег свечу и подошел к своей любимой стене, увешанной самыми редкими и прекрасными инструментами в мире. Отчего же они вдруг перестали его восхищать? Отчего же тогда, впервые взяв в руки вещь, которой касалась рука Страдивари, он почувствовал такой удар током по телу? Почему теперь, взяв ее в руки, сыграв на ней симфонию, он не чувствует того же? Он провел пальцами по деке и нежно оглядел инструмент. — «Ева Пирацци». Так вот, что тебе должно понравиться, любовь моя. Часы прозвенели три часа ночи, и дверь спальни Николя скрипнула, озарив коридор светом его свечи. Николя осторожно прикрыл дверь ногой, держа в одной руке скрипку и смычок, а в другой — канедлябр, чтоб освещать себе путь. Каждый шаг звучал для него, будто в первый день, когда он в итсерике падал к ногам Жака и умолял его помочь. Как он впился мадам в горло и мечтал задушить. — Ты ждала меня? — он вошел в комнату и тихонько прикрыл за собой дверь. Лорейн сидела на постели, накрывшись покрывалом, и ее изящная фигура выглядела невероятно утонченно в этой шелковой накидке. — Ты все-таки пришел, — прошептала она и подняла глаза на вошедшего, — зачем тебе инструмент? — Хотел сыграть тебе то, что написал… — он запнулся на секунду и поднял на нее взгляд, — …для тебя. Мадам удивленно подняла на него глаза и ее лицо вдруг просияло. -Правда? — Она протянула руки, приглашая Николя к себе. — Может мой соловушка для начала поцелует меня и тогда я с радостью послушаю. — Конечно, милая. Николя наклонился к ней и нежно коснулся губами ее холодным, алых губ. На самом деле, их делала алыми какая-то помада с приятным запахом, но Лорейн красилась ею чересчур густо,. Так что ее следы часто оставались и на ее возлюбленном. Их поцелуй был долгим и чувственным, так что мадам Дюброль оторвалась, чтоб отдышаться. — Ты любишь меня, соловушка? — спросила она, заглянув в его глаза. — Люблю, — шепотом ответил Николя и рывком перерезал ее прекрасное белоснежное горло смычком с натянутой на него струной. Красный фонтан хлынул в юное, красивое лицо юноши, и он нежно обнял Лорейн, оперев ее обмякшую голову о свое плечо. Он ласково провел пальцами по ее окровавленным волосам и закинул безжизненную руку себе за плечо. Кто же мог знать, что «Ева Пирацци» делает одну струну в наборе серебряной? Николя снова коснулся ее горла смычком и принялся играть. Он впервые играл музыку так самозабвенно, словно музыка льется из его души, из самого сердца течет пульсирующими потоками по венам, и наружу, прямо в раскаленный воздух. Музыка текла в его голове, душе и мыслях, словно теплое молоко, словно мед, словно кровь, что сейчас мешает смычку скользить по горлу плавно, пальцы то и дело соскальзывают, и приходится начинать снова. — Но эта симфония, — Николя поднял глаза на труп мадам Дюброль и нежно улыбнулся, — как и я, принадлежит только тебе. Последняя нота звучит эхом в комнате и отбивается от позолоченных стен, как только серебряная струна доходит до хребта. Концерт закончен.