…якщо я тебе любила, я тебе не залишу…
Все эти шапки футбольного клуба «Ливерпуль» на твоей дочери в Лондоне, вечная гигеническая на губах, руки в креме. Люди с дурацкими голосами и акцентами на улице перед вашей все еще съемной. Когда ты забываешь, что рожать ребенка у тебя на Родине принято в браке, и со своим жильем, твоей любимой темноволой дочери уже пять, почти шесть. Сэ ля ви. Ты перематываешь-пересматриваешь google images с фото озера Комо и Лаго Мажжора. В голове фейверками прошлого взрываются старые диалоги: — Что может быть лучше, чем два месяца в Париже?! — Только два месяца в Барселоне! И ты не там. И ты больше не дома. И вы с немужем так и не слетали в путешествие. Потому что сначала беременность, потом роды, потом отказ и принятие всех систем. И это тоже се ля ви. Так говорят французы, а тут их добрая половина квартала, и ты со своими предпочтениями сюда не вписываешься. И ты больше не флиртуешь с Лондоном. Просто наблюдаешь за ним и на этом все. В кармане твоего тонкого зимнего пуховика расчитанного на мягкую Барселонскую зиму всегда находятся звонкие десять крон. И ты мысленно в Дании с дорожными знаками South Denmark в зеленом поле, лежишь в траве. Ничего зеленого в реальности вокруг нет. Только серый камень внечной мостовой. И за душой у тебя ничего нет. И шарфа тоже нет. Задувает. Болезненное спокойствие уже не отзывается где-то в глотке, когда ты выключаешь свет в комнате в девять вечера и пьешь свои таблетки. Тебя больше не волнуют сорванные планы и забытый в тумбочке паспорт. Тебе даже не хочется бежать, бежать, чтобы — Первой сесть в самолет и взлететь. Не хочется бежать, не хочется назад на Родину и, пожалуй, даже не хочется в Париж. Тебе зимой в столици Англии не хочется ничего, тем более саморефлексии. Твоя дочь растет красивой кареглазой куклой в любви обоих родителей, и вы с Даном считаете, — это главное. Ты держишь слово и называешь ее — Виталина-Кара, а он держит свое слово любить вас обеих, когда ежедневно после работы (вы ведь больше не поете, только если ей) кружит дочь в вальсе, пока ты готовишь ужин, и говорит ей: — Дольче витта. Он зовет ее по-итальянски — «сладкая жизнь», и она краснеет, как кокетка. Такая искренняя, ваша, родная. Одна на двоих. В его цветовой гамме, но с твоим лицом. Сегодня ты пускаешься на уговоры дочери пройтись по центру города и встретить отца с работы прямо у дверей его офиса, и сейчас вы мило идете по берегу вдоль Темзы, и Виталина бросает мелкие камешки в ее волны с мостов. Ты любуешься на ее лаконичную черную шапку без страз и помпонов, и до сих пор не веришь, что получаешь шанс растить еще одно свое чудо вдали всех этих папараци, камер и чудотворных статей. Лондон — слошная эстетика, что расцветает яркими пятнами, едва ты щуришь глаза на яркий свет фонарей, и огней небоскребов так в далеке, у самого горизонта, что словно мираж. Ты ловишь странный вайб, отпуская руку драгоценной дочери всего на миг, чтобы поправить аирподс в правом ухо, и сделать громкость новой песни твоей старой знакомой чуть громче… а свое дыхание чуть ровнее. Малышка возмущается, цепляясь обеими руками за рукав твоего пальто, а ты тихонечко подпеваешь тексту, который уже слышала: «Будь мені, Вірною, сильною» Я живу у тобі И понимаешь, что эти слова становятся твоей панацеей в этом городе, и теперь ты веришь, что панацея от всех житейских бед существует. Пока у тебя за спиной есть такой надежный тыл — Дан и дочь, ты не сдашься, ты будешь счастлива. Виталина смотрит, как в твоих глазах отражается London Eye, и она, как и Дан когда-то, видит в бездонной голубезне глаз бога. Ваше солнце улыбается вам так правдиво, что тебе не верится. — Мам, пойдем, мы почти пришли. — Шепчет она, утягивая тебя детской силой за собой. Принцесса в черном, которая отказывается носить платья. И ты подчиняешься ее воле, шагаешь на встречу мужу в своих мыслях, и твоя сладкая девочка не отвлекает тебя, наслаждаясь городом.***
Они появляются перед тобой так неожиданно, едва ты покидаешь двери офиса и выдыхаешь в морозный воздух — ведь сегодня пятница. Они появляются перед тобой так неожиданно, что ты вздрагиваешь, до сих пор не понимая, чем заслуживаешь такой подарок, таких душевно светлых девочек рядом с собой. Они появляются перед тобой так неожиданно, будто вы просыпаетесь в другом мире, где нет ни коронавируса, ни самоизоляции, ни, вообще, кого-то, кроме вас. Дочь бросается в твои объятия быстрее, чем ты поцелуешь в щеку жену, но ты привычно ловишь ее, подхватывая на руки, спешно говоря: — Дольче Витта, как прошел твой день? Она нежно обнимает тебя за шею руками, широко улыбаясь, и принимается рассказывать тебе, что нового она выучила в школе всего за несколько часов, но ты, если быть честными, слушаешь ее в полуха, сосредотачиваясь глазами на жене. Свободной рукой привлекаешь ее к себе, и она утыкается тебе куда-то под сердце, засматриваясь то ли на твои глаза, то ли на чернильное небо, запрокидывая голову наверх. Целуешь ее бегло в уголок губ, и мысленно в очередной раз благодаришь за чудо в своих руках, за такую картинку мира. За то, что пять леть назад здесь — на миллениум бридж — все получилось. Где вы дымили ментолом в небо, а вас было уже трое. Двое на земле. Один внутри. Лондон почти улыбается Рождеством вам троим, пока вы двигаетесь в сторону дома через центр, а Виталина держит вас обоих за руки, напевая глупые школьные английские дразнилки. И вам явно идет этот семейный антруаж в кафешке, где вы ужинаете под куполом стратосферы, встречая лишь взаимнопонимание и любовь. Ты держишь жену за руку, и пальцами гладишь ее костяшкам, отчего с твоих плеч мнговенно падает невидимый груз усталости, и ты расстворяешься в моменте. И ты живешь. Кара улыбается тебе, напоминая, что все хорошо... и вам здесь действительно хорошо. — Что ты напеваешь, дочь? — спрашиваешь, замечая, что малышка не сбивается с одной и той же мелодии уже минут десять подряд, что для такой непоседы, как Виталина, уже достижение. Она краснеет, пряча лицо в бумажный стакан допитого горячего шоколада, и отвечает тебе: — Nimic. Чем заставляет рассмеяться маму, но не тебя. Ты ценишь ее кривую румынскую речь. Кара ласково гладит малышку по волосам, а ты мечтаешь, чтобы в будущем у твоей дочери были такие же изящные руки, как и у ее матери. О большем ты Вселенную и не просишь. — Вит, ну скажи ты папе. — Со смехом, но лаской мамы, просит твоя жена, зарываясь пальцами в густую копну волос дочери. И Виталина сдается, забирается ногами на свой плетеный стул и, раскинув руки в стороны, поет тебе ответ: — Boys go to Jupiter to get more stupider, girls go to mars and become rock stars! Едва твоя дочь заканчивает, как в модном кафе на миг стихают все голоса, и вы снова словно стоите перед публикой, как когда-то давно, когда вы еще пели. Хотели петь. Пока вы не стали ноунеймами в Лондоне. Но лишь на время. Пока дочка вырастет. Ваше медийное самоубийство имеет срок годности. А просто убиться дочь вынуждает вас прямо сейчас. Кара закрывает глаза рукой, сдерживая смешок, пока ты спешно одеваешь малышку и закрываешь счет. Ты понимаешь, что британская школа не всегда равняется прекрасному воспитанию, но вам сейчас слишком смешно, чтобы обсуждать это. И в такси вы с женой еще долго спорите, в кого же все-таки ваша дочь. Уже у дома приходя к выводу, что в вас двоих, И это чертовски красиво.