Zähne

1996 год       — Что-то ты совсем помрачнел, Рихард. Может, обидел кто? — Тилль сидел на небольшом диване рядом с Круспе, — ты только скажи, мы разберемся, — он по-дружески толкнул друга в плечо.       Сначала Цвен никак не отреагировал, просто отпивая из кружки пиво. Они сейчас сидят в клубе после небольшого выступления, который организовал их знакомый. Неподалеку сидели Пауль и Кристоф, а с ними несколько пьяных девушек, которые готовы были уже без стеснения лезть к мужчинам в штаны. У барной стойки стоял Кристиан. Он курил и разговаривал с длинноволосой блондинкой, которая казалась трезвой и, которая с увлечением слушала своего собеседника. Зал был небольшой, поэтому каждого участника группы было видно, ну, а Оливера не заметить было трудно. Он выпивал с организатором выступления. Все были чем-то увлечены. Чего греха таить, да и Тилль чуть было не подцепил красотку на ночь, но странное поведения Рихарда выбило его из колеи. Они были друзьями, и поэтому всегда держались друг за друга. Сейчас гитарист был чем-то расстроен.       — Эй, Круспе, смотри, будешь много хмуриться — морщину на лбу заработаешь. А тебе этого нельзя. Мы не можем потерять настолько дорогой секс-символ, — Пауль проходит чуть дальше, отдавая девушкам и Шнайдеру небольшой сверток и ключи, — идите, я сейчас к вам присоединюсь.       — Ландерс, не капай на мозги. Вот если бы ты пива принес, тогда бы и послушали твои причитания минуты две, а так вали, — Линдеманн вальяжно махнул рукой в сторону выхода, — тебя там ждут твои новые пассии и старый друг.       — Тилль, я прекрасно знаю, кто меня там ждет, и во сколько мне там нужно будет появиться, чтобы эти пассии закричали самым сладким сопрано. Но скажу я одно — мистер «я главная гитара в этой группе» должен вернуться в нормальное состояние, ведь так, Ришенька? — мимо Хайко пролетает стакан и разбивается, а Круспе лишь гневно смотрит сквозь мужчину. — Наша киска обнажила клычки, не хнычь, а то не встанет. Адьёс.       С минуту они сидели молча. 1980 год       — Эй! Цвен! Давно к стоматологу ходил? А пора бы, — кричит какой-то мальчик, но Круспе все равно, ведь он не так низок, чтобы быть наравне с такими шутками, — больше не улыбайся, а то твои кривые зубы всех распугают!       — Отвали Штольц! — кричит мальчик, бросая камень в задиру.       — Да тебе еще к офтальмологу надо, ведь ты и косой. И правда! Косой! Один глаз прямо, а другой на север, — подросток бегает вокруг Круспе, иногда кидая в него мелкую гальку, — ни одна девочка тебя не полюбит, уродец!       В тринадцать лет мальчики не должны плакать. Мальчики вообще не должны плакать, но он не может удержаться. Когда хулиган пропадает из поля зрения, вдруг вспомнив, что надо идти помогать отцу, Цвен вытирает нос и тихо хнычет. Он некрасивый. Он никому не понравится. Он не такой, каким должен быть.       Идя домой, мальчик видит небольшую лужицу и подходит к ней, робко смотря в искаженное рябью отражение. Действительно: один глаз слегка косит. Недолго думая он проводит пальцем по рельефу зубов. Кривые. Он уходит, кинув в воду большой камень. 1985 год       — Привет, красавица, — Круспе находится в небольшом сквоте, где они с ребятами решили устроить небольшое шоу, которое окончилось успехом, — скучаешь?       — Привет. Есть немного. Видела тебя на сцене, неплохо выступили, — девушка заводит прядь волос за ухо, показывая, что готова познакомиться ближе, — я Марта, а тебя зовут…       — Рихард. Раз ты одна, то может, прогуляемся до ближайшей свободной комнаты?       — Прямо так сразу, хотя тут и так скучно, — она немного мешкается, но после все же догоняет юношу, — все равно уже подцепить никого не успею. Всех самых хорошеньких разобрали.       — Так я для тебя не слишком хорош?       — Нет, пойдет. А ты что, обиделся?       — На такие слова не обижаются, дорогуша, — они входят в комнату, и Рихард закрывает ее на шпингалет, а потом на защелку, — надеюсь, ты послушная. 1996 год       — Тилль, пойдем на перекур. Лучше уж забивать легкие сигаретным дымом, нежели здешней духотой, смешанной с ужасным перегаром, — Рихард улыбается лишь слегка, не обнажая зубов.       — Как скажешь. Надоело просто сидеть и слушать это нытье уходящей ночи, Линдеманн встает и накидывает себе на плечи куртку, — порой убивать себя намного приятнее, нежели быть здоровым.       Они вышли на небольшое крыльцо, а потом спустились к лавочке, которая стояла у соседнего дома. Фонарей как таковых не было, так что чистоту пристанища проверили с помощью зажигалки.       — Что для тебя красота, Тилль, — Рихард роется в карманах, пытаясь найти сигареты, но вдруг вспоминает, — черт, я же остаток вместе с пачкой Паулю с Флаке отдал. А меня еще заядлым курильщиком зовут.       — Красота? Смотря, что ты от меня хочешь услышать, — он протягивает другу сигарету, — лес красивый, но не красивее ночного неба. Девушки красивые, но не красивее леса. Красота это относительное понятие. Вот ты красивый, однако, кто-то так не считает. Каждому свое.       — Спасибо тебе.       — Я ничего не сделал и не сказал. Ты спросил — я ответил. Тем более надо было как-то убрать это кислое выражение лица, а то как-то самому неудобно. Сейчас ты хотя бы в смятении, а не в печали.       — Ты большая блохастая псина, Тилль. Но от этого я люблю тебя все больше, — Круспе толкает собеседника в бок и придвигается ближе, кладя голову на плечо, — неплохая ночь, жаль звезд совсем невидно.       — Они с нами, только вот извечная испарина города, бесконечный свет фонарей и надоедливый дым скрывают все это. Вот поедем летом ко мне, там и насмотримся на безграничность неба, — Линдеманн немного отряхивает плечо, наблюдая, как Рихард разворачивается и вопросительно на него смотрит, — у тебя красивая улыбка, да и глаза тоже. Не смей каким-то блядям портить о себе мнение. И не слушай никого. В космосе полно звезд. Некоторые красные, некоторые синие, некоторые белые, а некоторых уже и в помине нет. Но каждая из них прекрасна по-своему, какой бы она не была.       — Умеешь ты утешить, мистер поэт и романтик.       — Пошли внутрь, а то становится прохладно.       В клубе все также. Кто-то пьет, кто-то мило беседует. Тилль и Рихард садятся все на тот же диванчик и заказывают по пинте пива. Флаке уводит на улицу ту милую девушку, а Оливер беседует уже с другим мужчиной, иногда позволяя себе излишне много жестов. В углу сидит довольный Шнайдер и также пьет пиво.       — Поворковали, голубки, — Пауль спускается с лестницы, застегивая ширинку, — надеюсь Рихард пришел в себя, а то завтра не смог бы играть.       — Пошел ты, Ландерс, — Круспе улыбается во все тридцать два, — вижу ты слишком уж быстро управился с той девушкой. Не пора ли тебе к доктору?       — Нет еще.