***
Каждый новый день — это фестиваль. Громоздкие, блестящие маски, которые напудренные лорды и леди носят на лицах или на своём характере. Миллиарды кружев и драгоценных камней, нужные лишь для того, чтобы покрасоваться перед другими и, возможно, отвлечь внимание от чего-то неприглядного. Вроде толстых пальцев или скверного характера. Красивые наряды, не созданные быть практичными и удобными, назойливые, вызывающие головную боль запахи духов, громкий хохот и едва слышный шёпот, хранящий в себе страшные тайны — всё это утомительное буйство красок, звуков и неприятных персон составляет его жизнь как Инквизитора. Всё это надоедливое и паршивое дерьмо, которое Кайл ненавидит всю свою жизнь, теперь оно наполняет его существование всякий раз, когда он возвращается в Скайхолд. Теперь его лицо — это маска, даже несмотря на то, что маску он не носит. Лёгкие улыбки, смех или ледяная строгость — это кружева и блёстки, призванные, чтобы скрыть его настоящую личность. Притворство — уже не просто образ жизни, скрывающий всё то, что ему не нравится в себе, а обязанность, от которой невозможно отказаться. Кайл ненавидит политику, ненавидит толпы дворян, перед которыми ему приходится изображать вежливость и ползать на коленях. Он ненавидит наряжаться в дорогие одежды, чтобы казаться солидней и заставлять на себя смотреть. Быть в центре внимания, ловить чужие взгляды и выделяться. Всё то, что он никогда не умел. Одновременно и его страстное желание и страх, заставляющий внутренности скручиваться, а конечности — слабеть. Он никогда не умел заставлять других замечать его, не умел выделяться и заполнять собой пространство, чтобы обозначить своё присутствие. Его максимум — это глупый смех и парочка улыбок, которые появлялись на его лице независимо от того, был ли он рад, грустен или смущён. Как жалкая попытка закричать «посмотрите на меня» из последних сил. Он может приковать к себе внимание шутками, заставив других смеяться над ним или вместе с ним. Может проявлять участие к чужим эмоциями, чтобы помочь. И, конечно же, эти способы совершенно не подходят для того, чтобы общаться с аристократами из высшего общества. Со всеми этими снобами, наряженными в пышные платья и дорогие шубы, он не может широко улыбнуться, прищурив глаза, и выдать какую-то глупость или пошлость. Не может что-то сказать смешным голосом. И практически никому из них не нужно, чтобы он действительно превращал себя в ящик для их проблем и эмоций, грызущих их изнутри, чтобы он говорил им слова поддержки и изображал участие. Проблемы и переживания, настоящие чувства — всё это вещи, которые аристократы оставляют у себя дома, запечатав за десятью замками, потому что они являют собой их слабости и уязвимости, за которые можно потянуть, чтобы их опозорить или раздавить. Мусор. Всё, что он может, когда его в очередной раз бросают в беспощадную бурю празднеств и дворцовых интриг, — это натягивать на себя серьёзное выражение лица и изредка его изменять, чтобы его реакция соответствовала ситуации. Превращать свою личность в нечто запретное, сокрытое за блестящим фасадом, уподобляясь аристократам, тонущим в жадной, прожорливой пучине Игры. Всё это для него привычно. Это очень отдалённо напоминает обычное общение, но с большим количеством ограничений и правил, установленным уже не им самим. И от того куда более утомительное и неприятное, сосущее из него энергию со страшной силой. Он не против, если вся его жизнь будет фальшивой игрой, но только лишь если это будет его сознательный выбор. Если это будет нежеланием показывать свою слабость, чтобы над ней не смеялись, чтобы по ней не били. Если это будет просто способ создать лучшего себя, чтобы казаться успешней, сильней и спокойней, чтобы обрести некое подобие уверенности, потому что все его миллиарды минусов спрятаны за красивой картинкой. Но ему совершенно не нравится превращать себя в кого-то, в ком не будет даже следа его настоящего. Не нравится, если кто-то говорит, чтобы он притворялся, а не он решает это сам. Инквизитор — это образ, который был им старательно соткан изо лжи и обмана собственноручно. Его решение, чтобы максимально обезопасить себя. Но это решение, которое его вынудили принять. Тяжёлое бремя, нагло и стремительно ворвавшееся и изуродовавшее унылую, но спокойную и этим полюбившуюся обыденность. Бремя, которое рушит и сдавливает его со всех сторон, превращая в раба всех этих противных ему богатеньких лордов и леди, которым он вынужден улыбаться каждый день, когда попадает в Скайхолд или на деловое мероприятие за его пределами. Кайл чувствует себя так, словно к его рукам и ногам присоединены тонкие нити, и кто-то сверху, властный и жестокий господин, дёргает за эти верёвочки, заставляя его двигаться и шевелить губами. Его тело — теперь это лишь оболочка, вещь, которую и он, и вся Инквизиция в целом, продаёт изо дня в день разинувшим рот верующим дурачкам. И этот товар тоже требует сил. Ещё больших, чем поддержание лживых личностей-масок, потому что его необходимо мыть, причёсывать и наряжать, чтобы содержать в презентабельном виде. Однако притворство и изображение эмоций, которые он не испытывает, для него — это практически как вдыхать воздух, как миллиард раз поднимать и опускать веки изо дня в день, нечто совершенно естественное, что он делает уже на автомате. Ухаживать же за своим телом — это тяжёлая, утомительная работа, к которой он не привык. Питательные каши, ароматная выпечка, тёплые бульоны и супы, сладкие сочные фрукты и десерты, наполняющие его рот калейдоскопами вкусов, дающие его организму энергию. Десятки блюд, которые озаряют его существование новым смыслом и становятся ещё одним способом для избегания проблем. Или приятное чувство дрёмы, уносящее его от реальности в умиротворяющую темноту сна. Необходимость есть и спать — потребности организма, которые он может, не покривив душой, назвать приятными, даже несмотря на то, что часто он жертвует сном, чтобы заняться другими делами. Это настолько просто, что он даже практически не думает, когда его тело просит дать ему еды или позволить отдохнуть. Мытьё тоже не представляет собой проблем, пускай зачастую ему и хочется потратить время на что-то другое. Может, он и забывал бы о том, что ему необходимо следить за этой стороной своей жизни, если бы ему не приходилось контактировать с людьми, терпеть прикосновения их грязных рук и чувствовать на коже теплоту их влажного дыхания. Каждое поглаживание, каждый хлопок, смех и каждое приближение губ к его уху — это как бомба из пыли, слюней и ещё противного-непонятно-чего, которое лапали чужие руки перед встречей с ним. Гадости, которые прилепляются к его коже, заставляя его чувствовать себя максимально грязным, словно его бросили в мутную лужу, а затем тщательно изваляли в песке, превратив в шероховатое чучело. Маленькие вещи, которые заставляют его помнить о том, что сегодняшним вечером его сперва ожидает тёплая вода, а не постель. Быть сытым. Чистым. Чувствовать себя отдохнувшим. То, в чём он нуждается без всяких подсказок со стороны, то, что он требует от самого себя, чтобы существовать максимально беззаботно, не думая о мучительном ощущении пустоты в животе или других неприятных вещах, которые он обычно стремится просто вытеснить из своей картины мира. В этом списке не было никаких «подобрать для себя красивую одежду», не было «научиться сочетать цвета и вещи», не было «десяти вилок и ложек разных размеров, необходимых, чтобы съесть одно блюдо самым извращённым способом». Не было возни с расчёской, которую можно было заменить парой движений пальцев, чтобы заставить волосы не торчать в разные стороны. Не было. Но теперь есть. Кайл не понимает ничего в обилии сверкающих дорогих тканей, не понимает, почему какие-то узоры смотрятся лучше с другими, почему серый цвет внезапно подходит лучше к его светлым волосам, нежели коричневый. И понимать не особо хочет, потому что его собственные требования к одежде ограничиваются комфортом и желанием, чтобы одежда просто нигде не тёрла и не давила. Обилию разных цветов он предпочитает парочку тёмных. Чёрный, серый, тёмно-синий. И за очень редким исключением белый. Пускай это и не тёмный цвет. Он прекрасно понимает, почему он должен выглядеть хорошо, почему в данной ситуации нельзя ограничиться какой-нибудь свободной рубашкой и штанами. Размалёванные лорды и леди, они этого точно не поймут и не примут. Они будут морщить носики и кривить губы, измазанные помадой: они готовы уважать только тех, кто, как им кажется, находится «на их уровне». Тех, кто, если не сверкает и блестит, то выглядит хотя бы строго и богато. Все эти герцоги, банны и прочие «ваши величества», они любят глазами, а не ушами. Можно совершить чудо, но, если ты выглядишь как какой-нибудь простолюдин, всё твоё величие и слава в их глазах просто померкнут, превратившись в интересный, но… уже не восхищающий звук. Поэтому Кайл позволяет наряжать себя. Позволяет подобрать себе красивые, но не слишком удобные вещи, в которых, как ему говорит Жозефина, он выглядит просто великолепно. Словно это великолепие сможет искупить своё неудобство и оправдать тот факт, что кофта и штаны обтягивают его тело, как вторая кожа. Словно его действительно должно утешить то, что он выглядит красиво, несмотря на то, что ему неудобно ходить. Ему действительно не нужно много, чтобы чувствовать себя комфортно. Только маленькие, самые основные потребности. И он будет настолько доволен, что совершенно забудет о том, что у него есть тело или лицо. Что он как-то выглядит. Быть Инквизитором — это действительно колоссальная работа. Огромный, титанический труд, за который его практически никто не благодарит. Как будто бы он кому-то обязан делать всё это дерьмо. Рисковать собой, притворяться, привыкать к неудобствам и, прости господи, пользоваться целым миллионом ложечек и вилочек, когда спокойно можно обойтись всего одной. Он воистину не понимает людей, готовых обменять практичность и комфорт на нелепую, бесполезную красоту. Он может представить, почему они это делают, может даже предположить, что они чувствуют, для него никогда не было трудным рассматривать ситуации со всех сторон и анализировать все точки зрения. Но даже так, он всё равно не может понять. Их поведение — это как настоящее безумие. Полная победа каких-то капризов над здравым смыслом, которая настолько не вписывается в его картину мира, что ему начинает хотеться блевать. И всё же, он позволяет превратить себя в раба этой нелогичной, дикой катастрофы. Подчиняется дёрганью за ниточки, абсолютно не желая пытаться хоть как-то сражаться против системы, делающей людей вещами, а вещи людьми: это было бы как война с огнём с помощью куска древесины. Очередное глупое, непрактичное и бесцельное дело, с котором он не справился бы. Люди обязательно находят способ, чтобы создать из самих себя товар и жить, упиваясь с наслаждением своей тупостью. Снова и снова, снова и снова. Неважно в чём и когда. Так было, есть и будет всегда. Кайлу наплевать, что, надевая маску Инквизитора на своё лицо, он позволяет себя использовать. Продаёт свои слова и улыбки, подхалимство и ложь. Это выгодная сделка, гораздо более полезная, чем если бы он попытался высказать своё «нет», пускай в чём-то и неудобная. Крестьяне сажают растения, портные шьют одежду, а повара готовят еду. У каждого есть своя работа, и эта — далеко не самая плохая. Пока им пользуются, он может пользоваться другими в ответ. И, пока всякие лорды и леди как-их-там продолжают жеманничать и красоваться друг перед другом, манерно растягивая слова и демонстрируя блестящие кольца на своих холёных ручках, он даже находит своё утешение в виде столов, ломящихся от вкусной еды. Может, какой-то графчик сегодня или завтра вновь нассыт ему в уши какой-то глупой ерундой, а он будет вынужден улыбаться или хотя бы не показывать своё недовольство, потом он всегда сможет вытеснить эмоции из своего сознания с помощью сладости пирожных или воздушной мягкости свежих булочек. Хотя злость и недовольство практически всегда исчезают практически без следа, стоит только объекту раздражения исчезнуть в жадной толпе его клонов-аристократов, Кайл считает, что ему полагаются маленькие радости за работу, которую он проделывает. Может, звонкие монеты из карманов наглых снобов и попадают в казну Инквизиции благодаря его и Жозефины стараниям, но он хочет получать и какие-нибудь поощрительные призы. Чтобы не просто знать, что его неудобства и страдания окупаются где-то там для чего-то там, но и чувствовать это.***
Кайл ненавидит принимать решения. Ненавидит нести ответственность и тем более выбирать за других. Нехватка воздуха, липкий, сводящий судорогами конечности страх, ощущение, словно земля уходит из-под ног — именно это он чувствует, когда судьба в очередной раз безжалостно ставит его в ситуацию, в которой обязательно нужно принять какую-то сторону. Когда мир замирает в ожидании его слова. Необходимость выбора — это как медленная и очень мучительная пытка, придуманная извращённым и безжалостным безумцем. Страшная штука, словно выбравшаяся из самых пугающих ночных кошмаров, после которых утром хочется проблеваться от ужаса в надежде, что захлёстывающее тебя гадкое чувство окажется лишь мерзким паразитом, забравшимся в твоё тело и уютно устроившимся в твоём желудке. В надежде, что оно просто выйдет вместе с рвотными массами и больше никогда-никогда не сможет добраться до тебя вновь, погребённое под теплом желудочного сока. Каждый раз, когда Кайлу приходится выбирать, он делает глубокий вдох, закрывает глаза и сжимает руки в кулаки, пытаясь не сойти с ума от страха и не съёжиться прямо на полу перед заинтересованной публикой. Чувствуя, как будто сердце срывается и ухает в пустоту, а затем, вновь оказавшись на своём месте, начинает судорожно биться, отправляя по телу леденящие волны странных ощущений, как лицо обдаёт жаром, он перебирает в голове разные варианты развития событий, пытаясь определить для себя, что может принести большую пользу, безопасность или стабильность. Скрупулёзно обсасывает каждую деталь, искренне не понимая, чего ему хочется больше. Он может знать, чего он, вроде как, не хочет. И даже примерно представлять, что из возможных последствий для него выглядит более желанным. И всё равно не решаться совершить рывок в какую-то сторону, чтобы окончательно сделать выбор. Как загнанный в клетку дикий зверь, он просто беспомощно мечется внутри стен своего разума, нелепо натыкаясь на них, как будто бы это может помочь ему сбежать от необходимости брать ситуацию в собственные руки. Множество вариантов, зыбкие и нестойкие дорожки из возможностей, которые выглядят так, будто вот-вот рухнут, стоит ему на них наступить. Разные пути, отличающиеся количеством препятствий и ужасов, но все как один ведущие к горькому осознанию собственной ничтожности и бессилия. Даже если у него что-то получится, и это что-то внезапно подарит ему блаженные мимолётные секунды самодовольного чувства победы и получения пользы, он знает, что этот желанный финал практически недостижим. Как далёкая награда, скрытая за непреодолимой прозрачной стеной. Абсолютно недостижимая, но по-прежнему издевательски манящая и завлекающая. Ему не нужно даже начинать, чтобы понять, что он не справится, не нужно много думать, чтобы увидеть, что будущее — это лишь пустота, жаждущая его поглотить и сожрать. Пульсирующий сгусток черноты, жадно разинувший свою бездонную пасть в ожидании сочного мяса очередной своей жертвы. Не сделать хуже, не разломать всё окончательно, подвергнув хрупкую реальность слишком большому риску. Это то, что Кайл стремится сделать, сжимая зубы и, трясясь от страха, принимая решения. Обливаясь потом и стараясь не обращать внимания на жрущую его изнутри панику, он старается собрать себя из обломков и как-то впихнуть себе в голову, что избранный им путь был самым верным и безопасным. Но, даже понимая это, он не может избавиться от ощущения, что он сделал что-то неправильно, повернул штурвал и своей, и чужой жизни в сторону хаоса и мучительных страданий, в которых им теперь остаётся разве что захлебнуться. Неизвестность действительно пугает его. Будущее, варианты, кучи дорожек из тысяч «возможно». Разные названия с одинаковым безнадёжным смыслом, потому что жизнь — шлюпка, которой практически невозможно управлять, даже если ты пытаешься приковать себя к рулю и контролировать каждый свой вздох. Что-то обязательно, просто непременно идёт неправильно, совсем не так, как тебе было нужно, и все планы и идеи превращаются в жалкую груду блестящих осколков, которые уже никак не восстановить. Ох, как бы ему хотелось взять свою жизнь и загнать в рамки какой-нибудь определённой истории. Скучной, даже в какой-то степени унылой, но совершенно спокойной и простой. В строгий поток серости, где всё решено и предопределено, где у него может быть только одна судьба без каких-то там «но» или пугающих неожиданностей, где он знает каждый свой следующий поворот, потому что будущее — это не тайна, скрытая за семью печатями, а чёткий снимок, на котором можно разглядеть каждую деталь. Каждый день Кайлу кажется, что мир вокруг него рушится и рассыпается, и он чувствует себя совершенно бессильным для того, чтобы протянуть руку и остановить это. Поэтому он просто съёживается, позволяя одиноким осколкам, отлетающим в его сторону, вгрызаться в своё тело и терзать его, глубоко ненавидя себя за отсутствие сил и решимости. «В нашем обществе лидерами делают не самых сильных или умных, а тех, кто может жить с грузом последствий принятых решений», — Кайлу хочется смеяться после слов Железного Быка: его нельзя назвать ни сильным, ни умным, ни уж тем более тем, кто смог бы справиться с осознанием своих ошибок. Инквизиторская корона на его голове — лишь новый глупый груз, возложенный на него исключительно благодаря сверкающей и горящей огнём метке на левой руке. «Благословение Бога и его пророчицы», «символ надежды мира на спасение», а на деле — неправильно сработавшее заклинание. В какой-то степени чудо, но совсем не божественное, лишь простая случайность. Ещё в самом начале, не зная никаких подробностей, он думал, что, если Создатель действительно существует и дал ему эту метку, то у него весьма изощрённое чувство юмора. Потому что нет и не может существовать худшей кандидатуры на роль героя и фигуры для поклонения, нежели он. Он и решительность, отвага и жертвенность — это как антонимы, полная противоположность. Это как пытаться соединить два кусочка пазла, совершенно не подходящих друг к другу. Он в принципе словно воплощает набор противоречий. Запутавшийся, неуверенный в себе и своих желаниях, он всё равно старательно стремится вытеснить из своей жизни тех, кто пытается что-то за него решить. Тянется к самостоятельности, но всё равно отчаянно желает получать одобрение со стороны, как будто бы без чьего-то «ты сделал всё правильно» реальность исказится и изменит своё направление. Как будто бы без похвалы любое действие теряет весь смысл от начала до самого конца. Он ненавидит рамки и ограничения, но сам ставит их для себя чуть ли не всюду. Хочет превратить свою жизнь в свод законов и определённостей, но сам же отступает от своих собственных планов и ограничений, словно они не значат для него ничего, а потом терзается осознанием, как будто бы они внезапно становятся всем его миром. И всё равно не двигается с места. Застывший, обессиленный и полностью сломанный. Запутавшийся в лабиринтах самого себя и не решающийся даже слегка шевельнуть пальцем, лишь бы не сдвинуть реальность ещё ближе к пугающей пучине страшных последствий. Он мечтает сбросить с себя ответственность, переложить тяжесть сомнений и выборов, возложенных на него Инквизицией, на чьи-то чужие плечи, но одновременно понимает, что, скорее всего, просто не сможет смириться с тем, как кто-то будет принимать решения, с которыми он будет совершенно не согласен. Судить со стороны всегда проще. Когда он судит, то совершенно не мучается от неопределённости, как будто бы точно знает, как будет лучше. Может ли он позволить решать что-то… Кассандре? Этой помешанной фанатичке, не видящей ничего, что лежит дальше её носа, практически не способной выйти за пределы своей ограниченной картины мира, состоящей лишь из «правильных» и «неправильных» вещей, без каких-либо серых оттенков и возможных отступлений от «нормы». Этой женщине, словно бы стремящейся решительно и безжалостно раздавить всё непонятное и неприятное, просто силой впихнуть это на полки своего сознания, лишь бы заполнить пустоту и не пытаться что-либо осознать, потому что это "что-либо" противоречит её привычной картине мира. Этой женщине, совершенно не способной на какие-то хитрости и дипломатию, всегда напролом идущей к цели и не осознающей, что могут быть какие-то другие пути. Или, может быть, Лелиане, кажущейся куда более смышлёной, но всё равно проявляющей чудеса глупости и не осознающей противоречий и опасностей своих идей? Живущей словно в своём собственном выдуманном мирке, где кровавая жестокость каким-то образом умудряется сосуществовать с почти святой готовностью людей прощать, понимать и идти на уступки. Лелиане, тоже глубоко погрязшей в болотистых топях фанатичной веры, определяющей её жизнь? Или Жозефине, не желающей проявлять силу и агрессию даже тогда, когда это жизненно необходимо? Как будто бы доброта и уступки могут решить всё на свете. Нет. Конечно же, нет. Ему кажется, что он сошёл бы с ума, глядя на то, как они разрушают всё то, что следовало бы спасти. Это похоже на замкнутый круг, из которого нет выхода. На клетку, за которой маячит сладким призом беззаботная, красивая жизнь, где люди, уверенные и свободные, плывут к своим целям, строят свою жизнь и обзаводятся друзьями и семьёй. За которой они дышат одним с ним воздухом, греются в лучах одного с ним солнца, но отличаются настолько, что кажется, что они — это какой-то другой, улучшенный, вид существ. Как будто бы они из разных двух миров, боги и низшее, недостойное и жалкое существо. И каждый день Кайл наблюдает за непонятной непоколебимостью и решимостью этих далёких от него сверх-людей, совершенных даже в своих несовершенствах. За их уверенностью, с которой они вечно побеждают, несмотря на то, что, вроде как, не обладают теми качествами, с которыми могли бы победить. Они рискуют, выбрасываются из уютной безопасности определённости и уносятся вперёд, словно для них просто не существует преград, и Кайлу кажется, что он и эти люди — это действительно нечто совершенно разное. Может, они и ходят по одной земле, едят одну пищу и вдыхают один воздух, но их земля как будто бы прочнее и твёрже, еда вкуснее, а воздух свежее. У них внутри органы, как у него, есть руки и ноги. Они страдают от недосыпа, чувствуют боль, голод и иногда даже волнение. Как он. Но он всё равно видит их совершенно другими, даже понимая, что они никакие не Боги. Просто всё дело в нём. В гадости, расползшейся в его сознании, сломавшей и раскрошившей его на неидеальные кривые куски. Сделавшей его кем-то, лишь отдалённо напоминающим личность. Но самое забавное, что все эти сверхлюди, неземные существа, которых он может лишь представлять объёмными моделями в своей голове, собирая их образ из зыбких клочков и деталей, слов и обрывков эмоций, они смотрят на него и видят в нём земное воплощение Бога, соизволившего спуститься из своей спрятанной обители на обычную землю, провонявшую из-за обилия пороков и грехов. Это Кайл действительно находит смешным.***
Знакомые, друзья, любовники — это слова, которые Кайлу практически незнакомы. Он знает их смысл и даже представляет, как они должны работать, но практически не умеет пользоваться этими своими знаниями в реальной жизни. Сильно ли может помочь знание, что друзья помогают друг другу, чтобы завести этого самого друга? Не очень, если у тебя не получается даже нормально поговорить и понять, что в тебе видит человек, с которым ты пытаешься создать хотя бы что-то вроде знакомства. Общаясь с людьми, Кайл судорожно ловит факты, пытаясь соединить их в единую картину, которую он смог бы понять. Каждое слово — для него это зацепка, сложный шифр, который необходимо разгадать, как игра, в которой он не может победить. Каждое действие — как улика, способная привести его к преступнику и раскрыть преступление. Если кто-то смеётся с кучкой своих товарищей, хлопает их по плечам, а с ним ведёт себя совершенно иначе, что это означает? Насколько это плохо? Что он о нём думает? Что чувствует? И что самому Кайлу думать об этом человеке? Что чувствовать? Он плохо это понимает. Это как рулетка, где нужно делать ставку, где ты с большей вероятностью проиграешь и останешься с носом. Ему кажется, что дружба — это какая-то фантастическая история из другого мира, сказка, которую люди, проникнувшись её красотой, подхватили и разнесли по свету, попытавшись натянуть на своё собственное общество. Но вместо этого создали лишь какое-то жалкое подобие, искажённое пороками человеческой сущности. Кайл не верит, что кто-то реально может проникнуться другим человеком настолько, что будет готов жертвовать чем-то действительно значимым ради него. Или вообще собой. Он может представить: вообразить у себя в голове странных людей из сказок и чужих историй, выстроить их личность, отталкиваясь от взглядов и каких-то эмоций. Пускай он знает не всё, но он может представить себе вещи, которых ему недостаёт, пользуясь уже известными фактами. Эмоции и отношения — лишь следствие чего-то, слов, событий или действий. Если тебе говорят гадость, ты чувствуешь неприязнь, если умирает кто-то, кто тебе дорог, ты грустишь. Всё просто и ясно. Как дважды два. Представляя этого странного человека, Кайл может даже почувствовать эмоции, которые, как он думает, может тот испытывать в разных ситуациях. Лёгкие чувства, их отголоски, но этого вполне достаточно, чтобы полностью завершить этот чудаковатый портрет из домыслов и предположений. Этого достаточно, чтобы он мог понять. Но понять и принять — разные вещи. Общаясь с людьми, Кайл словно бредёт с завязанными глазами в облаке темноты, из-за чего не видно даже смутных очертаний предметов. Натыкается на углы, ударяется об стены и судорожно шарит руками перед собой, надеясь нащупать что-то, что могло бы ему помочь. И каждый раз, когда, как он думает, находит такую вещь, оказывается, что это какая-то ерунда, которая выскальзывает из дрожащих и скользких от пота пальцев, оставляя его вновь в окружении темноты. Общаясь с людьми, Кайл невольно растягивает губы в улыбке и глупо смеётся, пытаясь хоть как-то расположить к себе собеседников. Его лицо оживает от эмоций, некоторые из которых даже не принадлежат ему самому. И иногда ему даже кажется, что он нравится людям, что в некоторые моменты он становится центром, занимая чужое внимание, наконец-то переставая быть мальчиком-мебелью, которого могут не замечать, даже если он стоит рядом. И всё же он всё равно не уверен, что это верное наблюдение. Действительно ли он центр? Или, может быть, дело в том, что другие просто молчат из вежливости, чтобы не перебивать? Порой он ощущает себя глупо из-за своих кривляний и того потока эмоций, что выходит из него наружу. Он не понимает, каким образом людям удаётся так легко сближаться и начинать доверять друг другу, несмотря на вполне очевидные угрозы быть использованными и обманутыми. Ложь и притворство, эгоизм, презрение — всё это даже не паразиты, а вещи, естественные для людей настолько, что их можно считать сутью всего мироздания. Кайл вливается в общение, скромно занимает свободное место рядом со своими знакомыми(?), смеётся и веселится и порой даже открывается, но он не доверяет. Позволяет тянуть себя, а иногда пытается делать это сам, когда ему не хочется признавать, что здесь он больше не нужен. Любое общение — это как игра, в которой ты занимаешь место и ждёшь, когда тебя выкинут и забудут, словно тебя никогда и не было. Начинание, заранее обращённое на поражение. На балах и приёмах это в какой-то степени проще: нужно лишь следовать примерным правилам поведения в обществе. Почти как действие по инструкции, хотя и сложнее. Но все эти люди перед ним, все эти лорды и леди, горы кружев, шёлка и драгоценностей на ножках, они для него почти как предметы. Как живые вещи, внутрь которых вшиты разные мнения и немного отличающиеся реакции. Куклы, марионетки. Ходячие кошельки. Он сам на таких приёмах ничего больше, чем вещь. В этом нет ничего странного или неправильного. Это просто удобный метод, позволяющий затолкать своё капризное «я» как можно подальше, чтобы оно не брыкалось, и выдавать заказные улыбки. Как будто бы его не существует. Но среди обычных людей, среди своих спутников он снова становится просто Кайлом. Не товаром, не куклой, а настоящим человеком: обратное превращение вещи в личность. И хотя на его лице по-прежнему находится маска, стойко скрывающая его уязвимые места и недостатки, это уже в куда большей степени он, нежели до зависти серьёзный и сдержанный Инквизитор на недавнем ужине со знатной орлесианской парочкой. Само собой, его отношения со всеми разные. Он не может дружить одинаково с милым, приветливым и добрым Коулом и громким, самовлюблённым и вечно стремящимся стать центром вселенной Дорианом, рядом с которым ему тяжело даже просто находиться. Само собой, нет. Это было бы похоже на глупую, несуразную шутку, высосанную из пальца непонятно зачем. Его отношение — это следствие приятных факторов, следствие эмоций и следствие чужих точек зрения. Дружба с человеком, чьё отношение к жизни, чьё поведение или мнение ты находишь отвратительным, кажется ему в какой-то степени вещью противоестественной. Разве можно чувствовать себя комфортно рядом с тем, кого ты почти ненавидишь или терпишь из последних сил? Это как пытаться соединить два совершенно неподходящих друг к другу кусочка пазла. — Вонючая жопа! — именно так Сэра зовёт его за спиной или когда взрывается бурей ярости и злости, как какой-нибудь огненный шар, недовольная его замечанием, точкой зрения или ещё чем-то там «невероятно важным». «Эльфячущий придурок», «Кайл Любитель-лизать-знатные-яйца», «Лорд Кайл Занудли» — теперь это его новые прозвища, которыми она плюётся в него, словно разъярённая драконица, явно не пытаясь сдерживать эмоции. Громкая и шумная, не понимающая грани дозволенного и, как и Кассандра, ограниченная настолько, что не может допустить и мысли, что её мнение — не мировой закон, она раздражает Кайла настолько, что превращается в его глазах в неприятную деталь мебели. Он не пытается с ней спорить или что-то доказывать: он в принципе не любит это делать, хотя ему в какой-то степени нравится анализировать вещи и составлять своё мнение. Но тратить своё время на человека, не желающего слышать то, что хоть сколько-нибудь противоречит его словам, он находит просто бессмысленным. Логика, размышления, здравомыслие и Сэра — вещи совершенно несовместимые. Кайлу даже не нужно напрягать воображение, чтобы представить её лицо, когда она пытается думать: в такие моменты она словно застывает, смешно скорчившись. Кажется, что ещё немного, и она начнёт кряхтеть, как будто бы у нее запор, и она не может сходить в туалет. Но чаще всего, от нее не стоит ожидать даже этого: она просто отмахивается и ворчит, что ей не хочется возиться с очередным «маго-храмовнико-эльфячим-или-ещё-каким-то» дерьмом. В любом случае, это не его проблема. Ему нет никакого дела до того, что она там у себя думает или во что верит, пока она не пытается совать ему это под нос. Периодические ехидные подколки — это уже ерунда, практически безобидная, пускай и несколько раздражающая шалость. Лестное «Ты занудный и душный», брошенное в него после первой же попытки открыть рот и что-то сказать, звучит практически как комплимент, и каждый раз Кайл слегка улыбается и тихо хихикает. Однако всё же, если бы её Рыжие Дженни не были полезны Инквизиции, он бы её и вовсе прогнал. Он во многих находит то, что ему неприятно. Излишняя холодность и чёрствость, самовлюблённость, совершенно непонятные ему жизненные ценности, среди которых он не находит, за что вообще можно зацепиться, чтобы найти общие темы для разговоров. Небольшие детали, запечатывающие его интерес к этим людям. Иногда ему достаточно просто немного понаблюдать, чтобы сделать вывод, что он не хочет видеть человека рядом с собой. Есть вещи, которые нельзя так просто опустить во время разговора и просто сделать вид, что их не существует. Они никуда не исчезнут, не испарятся и не будут забыты. Они будут висеть над головой, как гильотина, покорно выжидая своего часа, чтобы стать великим камнем преткновения. Как неопытный маленький маг без учителя и возможностей получить хоть какие-то знания, который однажды будет укушен своим собственным пламенем настолько сильно, что магия вырвется из него наружу подобно мощному взрыву, сметая всё вокруг. Нужно только засечь время и немного подождать, и эти детальки, эти почти-мелочи накинутся на тебя и начнут жрать. Жадно, по-свински, накидываясь при каждом удобном моменте и с наслаждением смакуя слизанную с костей плоть. Кайл знает, что в любых отношениях именно он первый идёт на уступки. Знает, что собеседник, наверное, даже не замечает, что он с чем-то там смиряется, если он, конечно, хмурясь и недовольно ворча, не заявляет прямо, что его что-то бесит. И он знает, что практически никто не пытается ничего сделать с этими пресловутыми «камнями преткновения», словно все его слова просто влетают и вылетают из головы собеседника, как если бы эта самая голова была просто дырой в стене. Снова и снова, капля за каплей, и чаша недовольства оказывается переполнена. Сначала её содержимое просто стекает по стенкам одинокими неряшливыми разводами, но потом она просто взрывается миллиардом брызг. Как тихий и спокойный пруд, в который швырнули приличного размера камень. Бултых, и всё дерьмо, что в тебе накопилось, оно внезапно оказывается снаружи, постыдным потоком обляпав всё вокруг. И дальше ты либо старательно всё это убираешь и снова терпишь-терпишь-терпишь, либо теряешь какое-либо желание даже просто попытаться смыть и спрятать весь этот ужас, что, оказывается, прятался внутри твоей головы, и просто уходишь, решив, что это совершенно не стоит каких-либо сил. Именно так эти детальки, которые нельзя спрятать или проигнорировать, сделав вид, что их не существует, и работают. Прячутся в тени и изредка выпрыгивают на тебя, словно стукают молотком по пальцам, заставляя морщиться и терпеть, а потом оборачиваются здоровенным булыжником, разбивающим твою голову и отправляющим твои мозги неаккуратным рисунком валяться на земле и засыхающих зарослях травы. Он не может простить Дориану его омерзительные взгляды на рабство и духов, не может закрыть глаза на снисходительное отношение Соласа к тем, кто пытается с ним поговорить, потому что для того существует только его мнение и неправильное. Не может сделать вид, что одобряет наивные мечты Лелианы, грозящие превратить мир в хаотичное чудовище. И не может постоянно игнорировать буквально сквозящие осуждением слова и взгляды Кассандры, прожигающие его спину после того самого дня, когда он признался, что у него нет какой-то однозначной точки зрения на счёт существования Создателя: никакого чёткого да или нет, а лишь расплывчатое возможно. Он в принципе не любит делать однозначные выводы в вопросах, которые невозможно доказать или отвергнуть со стопроцентной точностью. Но для неё, с детства впитывавшей сладкие церковные речи и нравоучения, подобное отношение является страшнейшим преступлением. А стоит добавить к этому и то, что их отношение к жизни и подход к вещам практически полностью отличается, и их взаимоотношения становятся похожи на нестойкую алхимическую смесь, готовую разнести всё вокруг при малейшем неправильном прикосновении. Он не может подобрать слов, общаясь с Жозефиной, потому что просто не понимает, о чём ещё с ней можно пообщаться, кроме работы. Она напоминает ему какой-то механизм, беспрестанно работающий и каждую секунду стремящийся к какой-то цели. Она мягкая и милая, но одновременно настолько твёрдая и стойкая, что Кайл на её фоне превращается просто в какое-то поблёкшее, растрескавшееся нечто, едва умудряющееся не позволить своему телу рассыпаться в пыль. Она кажется ему общительным торнадо, тонко и умело чувствующим любую перемену в беседе и эмоции собеседника. Люди для неё — смысл жизни, она словно дышит и пропитывается ими, и он совершенно не понимает, как так можно существовать вообще. Это как странное явление из сказки, которое невозможно объяснить, хотя и можно представить. Каллен в чём-то его откровенно пугает: он кажется куда более спокойным, приятным и сдержанным, чем та же Кассандра, но его собственные признания о том, как сильно он ненавидел магов и желал, чтобы они поголовно исчезли, обжигают Кайла, как кипяток. Рассказы о свершениях и абсолютной безразличности к жестокости и насилию, они повисают между ними как стена. Кайл и сам всецело поддерживает круги, понимая, почему магию считают опасной, но он никогда не считал, что у храмовников в руках должна находиться вся власть, никогда не считал, что они должны иметь право издеваться над теми, за кем должны были просто наблюдать. Может быть, Каллен меняется и пытается выстроить себя заново, но его слова заедают в голове Кайла, как болезненная заноза, глубоко вгрызшаяся в плоть. Тема событий в Киркволле — для них это как негласное табу, о котором нельзя даже думать. Кайл старается прогонять неприятные мысли из головы, старается в чём-то понять, но их отношения сдвигаются в сторону дружбы лишь на парочку коротких шагов: это чуть больше, чем просто знакомство. И даже оно потом растекается между пальцев, когда Кайл узнаёт, что Каллен пытается бросить лириум, чтобы навсегда разорвать свою жизнь с орденом храмовников. Он находит это стремление весьма похвальным, но в его глазах оно меркнет и скукоживается как оторванный цветочный лепесток, когда он думает о том, какие последствия оно может обрушить на Инквизицию и людей, вверивших им свои жизни. Он поджимает губы, скрещивает руки на груди, обтянутой чёрной кожаной жилеткой, и даже немного выпрямляется, словно стараясь занять больше места и напомнить о своей силе и влиянии. В его голове, под мягкими белокурыми локонами крутятся переживания и образы, выстраивающиеся в картины, отправляющие по спине холодок. Главнокомандующий Инквизиции — страдающий от ломки наркоман, человек, чувствующий себя настолько плохо, что с трудом может стоять и думать. Рука, направляющая всю их армию, отвечающая за ход боя и безопасность не только военных, но и гражданских, находящихся в Скайхолде. Как чистое, концентрированное безумие. — В таком состоянии ты недееспособен, — Кайл говорит немного холодно. — Тебе не кажется, что ты выбрал ну слишком неподходящее время для таких вещей? Нет? Как думаешь, наши солдаты обрадуются, узнав, что их командир на протяжении месяцев с трудом может соображать? Может, тебе самому хотелось бы попасть на их место? Или на моё, чтобы потом нести ответственность за чужие ошибки? Кайл знает, что Каллен его понимает. Знает, потому что тот и сам просит его заменить: Кассандра ему рассказала про их весёлые разговоры. И даже больше, она рассказала ему так много о куче разных вещей. О страданиях храмовников, о её желании что-то показать им, чтобы они смогли сдвинуться с места и заявить о своих проблемах. И между словами чётко дала ему понять, что в этом вопросе она не будет объективна, что даже в ситуации, когда Каллена потребуется заменить, она будет верить, что он справится, просто потому что ей хочется, чтобы реальность была такова. Кайл всё понимает. И их чувства, и их желания, и последствия, которые потянутся за их решениями. Понимает, что они не могут вот так вот взять и найти где-то талантливого человека, которого можно поставить во главе их армии, тогда как Каллен, чуть не разбивший пустую склянку из-под лириума о его лицо в порыве неконтролируемого бешенства, дрожащий всем телом и держащийся за стенку, чтобы не упасть, практически сломлен уже сейчас. Некоторые решения необходимо принимать, даже если они не нравятся. Даже если они жестоки. Война — это не игрушка, на которой можно совершать глупости и закрывать глаза, видя, что земля под твоими ногами покрывается трещинами, рискуя отправить тебя куда-то далеко вниз, прямо под пятку твоего врага. После этого стена между ним и Калленом становится настолько толстой, что через неё никогда не будет возможно пробиться. Это осознаёт даже он, со всей его слабой способностью понимать, что думают о нём люди. Весёлый, подвижный и любящий веселиться Варрик становится для него просто «тем самым парнем, которого он знает». Кайл не любит ни пить, ни играть в азартные игры, ни отступать от правил (может, ему и не нравятся ограничения, но ещё больше ему не нравится отступать от ограничений, которые он находит необходимыми для того, чтобы их общество окончательно не превратилось в смердящий ком дерьма и грязи). «Правильный», медлительный, отчаянно старающийся сделать свою жизнь максимально стабильной и неизменной, он просто не понимает необходимости пьяных гулянок, дурных шуток и попыток специально поддать своей жизни огня. Когда он находится рядом с Варриком, ему чудится, что его пытаются утянуть в мир, который ему совершенно непонятен и несвойственен. В мир, похожий на пасть хищника, войдя в который, он вернётся весь истерзанный, рваный и покрытый зловонными склизкими слюнями. Глядя на Варрика, кажущегося многим просто задорным и несколько невежливым, но всё равно приятным собеседником, он смотрит в первую очередь на вещи, которые другие просто забывают, оставляя в тени. У Варрика есть собственная шпионская сеть и так много криминальных связей, что кажется, будто у него глаза повсюду и везде, что от него тянутся нити к каждому преступнику, начиная от мелких воришек и заканчивая Обществом. Кажется, что он просто по-хамски стремится влезть в каждый уголок твоей жизни, чтобы превратить её в набор забавных сплетен и баек, которые можно потравить за кружкой дешёвого пива. И если на первые два пункта Кайл может закрыть глаза, потому что они могут быть весьма полезны для дела Инквизиции, то последний становится той самой последней каплей, вызывающей в его душе пожар. Для него, стремящегося прятать свои недостатки и ошибки, по-настоящему открывающегося лишь единицам, которым он почти доверяет, подобное поведение является звонкой пощёчиной. Бесцеремонной попыткой стащить его ношеное бельё и превратить его мерзкую, отвратительную жизнь во всеобщее посмешище, выставив его полным дураком. Худшее оскорбление: даже худшее, чем вульгарные ругательства, брошенные прямо в лицо. И всё же, со временем он внезапно замечает, что в его окружении есть те, кому интересен… именно он. Это кажется странным, немного непонятным, но всё равно отчаянно приятным. Ещё до этого, когда он жил в клане, у него был… он хочет думать, что всё же друг. Но он не уверен: у этого смешливого и добродушного эльфа по имени Ленве была целая куча знакомых, с которыми он каким-то образом успевал постоянно общаться. Казалось, что он буквально настолько напичкан энергией, что ему приходится отдавать её всем вокруг, чтобы усидеть на месте. Кайл до сих пор не совсем понимает, что заставило Ленве заинтересоваться им, малозаметным и блёклым «плоскоухим» чужаком, ещё совершенно ничего не знавшем о долийской культуре: искренний интерес или всё-таки жалость к убожеству. Тут даже воображение мало могло ему помочь, потому что Ленве не только любил общаться, но и стремился помочь почти всем и каждому. Подобные неопределённости Кайлу не нравятся. Это не просто то, что он никак не может для себя разобрать, это одна из тех частей его жизни, в которой он чувствует себя максимально беспомощным и слабым. Но с новыми... друзьями ситуация кажется проще. Шумный, занимающий собой всё пространство и приковывающий к себе взгляд Бык сначала кажется Кайлу ходячей занозой в заднице из-за своей любви к пьянству и любви всё крушить, но между тем, он оказывается приятным собеседником, с которым можно поговорить как о ерунде, так и о чём-то важном, получив некоторую долю поддержки. Он кажется суровым и грубоватым, но он не давит и не пытается выстроить Кайла заново, переделав его под себя, не пытается ему ничего навязать, даже если они в чём-то несогласны. А потом, когда его прежняя жизнь исчезает, взрываясь вместе с кунарийским дредноутом во время миссии на Штормовом берегу, Кайл с удовольствием протягивает ему руку помощи и помогает встать на ноги, как когда-то Ленве и хранительница Истиметориэль помогли ему, глупому и запутавшемуся бывшему рабу, впервые оказавшемуся в мире за пределами своей холодной клетки. Пугающе-непонятный Коул напрягает его не только загадочностью своей природы, но и возможностью читать хитросплетения чужих эмоций. Маски и ложь — для него это ничего не означающие преграды, которые он обходит с такой лёгкостью, словно их не существует вовсе. Как оживший ночной кошмар, как чудовище, способное выдрать из него всё самое сокровенное против его воли. Чудовище, от которого никак невозможно защититься, не понимающее слово «нет». И… оказывающее ему поддержку, в которой он так нуждается. Вещи, которые он не находит в себе силы озвучить, страшные и постыдные факты. Кайл чувствует себя голым, как будто бы всю его одежду разодрали в клочья, а потом вытолкали его на середину набитой людьми площади, когда Коул вылавливает в его голове очередной болезненный сгусток ненависти и отвращения к самому себе и своей жизни, наспех слепленной из неудачных обстоятельств и поворотов судьбы. Но Коул не смеётся над ним, не пытается обидеть или уколоть побольнее. Он робко тянется к нему и пытается помочь, не прося ничего взамен, и через какое-то время Кайл, окончательно смирившись с его магической природой и способностями, перестаёт сопротивляться, благодарно принимая его поддержку и позволяя себя спасти уже во второй раз: от демона зависти в цитадели Теринфаль и от собственной разрушительной натуры. Может, то, что Коул никогда не спрашивает разрешения, чтобы читать людские эмоции, и нетактично, но в этом и заключается суть его природы, как духа. Он просто не может не помогать. И Кайл, вопреки своим ожиданиям и теориям, смиряется с этой его стороной, привыкнув к тому, что порой Коул узнаёт больше, чем ему хотелось бы. Даже горделивая и самовлюблённая Вивьен, пусть и не становится для него прям другом, но и не остаётся просто знакомой. В ней много того, что Кайлу трудно назвать приятными людскими качествами, но вместе с тем есть и то, что он просто не может не уважать. Она вызывает в нём восхищение, и он находит её общество в чём-то весьма интересным. Они разные и в каких-то вещах не одобряют друг друга, но одновременно их мнение во многом оказывается схожим. Кайл невольно смеётся, с удивлением отмечая, что понимание можно отыскать даже в совершенно непохожих на тебя людях. И это чувство ему определённо нравится: оно как тот самый момент, когда ты перестаёшь быть вещью, превращаясь обратно в человека, когда другие из мебели и декораций становятся живыми прямо на твоих глазах прямо по волшебству. Он умудряется даже вляпаться в дерьмо, называемое людьми «любовью». Врезается в стену собственного разума, с ужасом осознавая, что странное, нежное чувство, возникающее в нём в обществе Блэкволла, эта немного противная привязанность — как раз та самая штука, которую он не понимает и которой хотел бы избежать. Но ловушка уже захлопнулась, и ему остаётся только метаться внутри себя, плюясь и вспоминая причины, которые могли вызвать это дурацкое чувство, превращающего его в мягкое и ещё более уязвимое нечто. Общество Блэкволла нравилось ему ещё с самого начала: спокойный, сдержанный и вежливый, он всегда думал о чувствах человека, с которым говорил, всегда стремился поддержать и помочь, хотя Кайл, если честно, находит его стремление спасти всех вокруг несколько наивным. На этом фоне всеобщего эгоизма, безразличия, злобы и жестокости Блэкволл кажется настоящей находкой, вымирающим видом людей. Конечно, со всеми своими благородством и вырезанными из дерева игрушками для деревенских детишек, он всё ещё остаётся человеком, внутри которого отвратительной жижей плещутся недостатки и минусы, и Кайл понимает, что эта доброта и обеспокоенность другими имеет несколько искусственный характер, что где-то под коркой, под слоями одежды кроется истинная причина того, что Блэкволл пытается вылепить из себя всеобщего доброго папочку. Это сквозит между строк его слов о том, что он «хочет верить, что он готов пожертвовать собой ради других», просматривается в глубокой ненависти и стремлении наказать себя. Но это влечёт Кайла даже сильнее, потому что доброта и стремление к лучшему, взращённые в человеке самостоятельно путём работы над собой, куда привлекательней, чем наивная добродетель, вызванная глупостью и беспредельной сентиментальностью. Эта сторона Блэкволла напоминает Кайлу самого себя. Он далеко не святой и, возможно, его даже нельзя назвать добрым, потому что он жаден и всегда стремится отыскать для себя выгоду, как материальную, так и любую другую. Каждое его действие — это как план для получения чего-то от кого-то. Денег, одобрения, тишины. Бесконечный поиск выгоды. Порой он бывает жесток, порой его заносит, и он прикладывает больше силы, чем этого требует ситуация, стоит только чаше его терпения наполниться и лопнуть. Хорошо или плохо — для него эти понятия лишь относительны, потому что он прекрасно понимает, что разные ситуации можно трактовать разными способами. Для кого-то плохо — это холодный расчёт и логика, а для кого-то — бездумное следование эмоциям и принятие непрактичных решений. И он отчётливо знает, что его «хорошо» многим покажется жестоким и чёрствым: иногда, чтобы добиться успеха, необходимо идти на жертвы. Убей, чтобы спасти. Жизнь — не милая сказка, но шахматное поле. И всякая прочая умная хрень в таком духе. Но он хотя бы старается стремиться к добру и делать вещи, способные сделать его близким приятно. Блэкволл кажется одиноким, глубоко погрязшим в своих переживаниях и не способным простить себя. И Кайл невольно стремится ему помочь и как-то понять, чтобы оказать поддержку. Возможно, его привлекает эта вселенская грусть, потому что она для него почти как зеркало, но он и не против. Хотя, конечно же, вся эта любовь и прочая херня — это почти прямая дорога на кладбище отношений, сорняк, разъедающий дружбу и заставляющий терять вообще всё. Но он знает, что вытащить из него эту дрянь, словно паразита, просто невозможно, и в итоге он просто смиряется и даже решает попробовать: возможно, они вообще все скоро умрут, потому что мир находится на грани уничтожения. Может быть, рискнуть — это не такая уж и плохая идея? Его тихое и нечёткое «ты мне нравишься», звучит даже как-то смешно. Он смущённо отводит взгляд в сторону, опускает голову и зажёвывает слова. Показывать обычные эмоции — это одно, а выражать симпатию — совсем другое. Это непривычно, странно и страшно, но он плохо представляет, зачем как-то изощряться и специально пытаться намекнуть на свои чувства, если можно просто сказать. Хотя он совсем не уверен, что своим поведением где-то не выдал себя раньше. По крайней мере, он надеется, что не выдал, потому что о нет, он не переживёт, если об этом узнает кто-то ещё. Вопреки всем опасениям, ему отвечают согласием. А дальше их отношения превращаются в странное непойми-что, потому что Блэкволл, терзаемый своими эмоциями, мечется между желанием остаться вместе и оттолкнуть его, потому что «он в чём-то там ему не подходит». Кайл на это только вздыхает, понимая, что со всем этим безумием придётся разбираться именно ему. Как-то пытаться переубедить, дать понять, что он и сам может решать, что ему нравится, а что нет, а ещё докапываться до сути, чтобы добавить новую парочку кусочков-пазлов к объёмной модели своего «то ли парня, то ли бывшего» в голове. Сложный научный эксперимент, с которым он, возможно, не справится. Если честно, такие метания его немного раздражают. И дело совсем не в эмоциях и внутренних конфликтах: он действительно совсем не против помочь, слушать и поддерживать других — для него это не так уж и сложно. Но он не любит неопределённость, не любит, когда его заставляют волноваться и переживать, терзаясь сомнениями. Нужен ли он или нет? Просто ли это забота или дело в чём-то ещё? Кайлу кажется, что он и сам уже ни в чём не уверен. Блэкволл по-прежнему ласков и заботлив, но всё равно как-то отстранён. Он словно пытается спасти его от самого себя, и Кайл теряется, тормозит перед чужой решимостью, не зная, что сделать или сказать. В его голове миллионы мыслей, выстраивающихся в связки предложений, миллионы вопросов, один похожий на другой, но говорит он на удивление мало: спрашивает немного робко, боясь задеть или потревожить нечто нежелательное внутри. Мягко тянется, и всё же не позволяет себя оттолкнуть, чётко обозначив, что он никуда не уйдёт, что он хочет остаться и быть рядом. Помогать и слушать. Он заботится почти уверенно, но немного неловко. Его вопросы сопровождаются прикосновениями, словно каждый раз он хочет напомнить и показать, что он находится рядом и готов делиться нежностью и теплом. Нужно только попросить и довериться, а дальше он сам. Примет и поможет. Прикосновения и слова. Банальные ответы в стиле «всё будет хорошо», которые он повторяет снова и снова, потому что просто не знает, что ещё можно сказать. Он ценит беспокойство и желание Блэкволла его уберечь, но у всего должна быть своя мера. Ему вовсе не нужно, чтобы тот всё решал за него, скорее наоборот, он никогда не примет заботу, которая загонит его в какие-то рамки и лишит права голоса. Стены Блэкволла крошатся и ломаются под тяжестью чувств и времени. Старания Кайла точат их, как крошечные термиты древесину, уничтожают и стирают, заставляя настоящие желания выплёскиваться наружу и править бал. И всего того, что было раньше, всех этих немного глупых споров и молебных попыток сказать «не уходи» как будто и не было: Кайлу кажется, что их начинает окружать умиротворяющие спокойствие и тишина. Их отношения — не средоточие пламени жаркой страсти и безумных порывов, а медленное и умиротворяющее течение. Но ему и не нужны никакие вспышки и безумие, застилающее разум: в его понимании любовь — скорее результат привычек и привязанности, нежели безбашенный поток чувств, сметающий всё на своём пути, а потом стихающий и не оставляющий после себя ничего. В Блэкволле всё ещё чувствуется неуверенность. Она сочится из его слов и поступков, но Кайл рад уже тому, что предыдущий этап был пройден, и они теперь наконец-то по-нормальному вместе. И он всеми силами старается показать, насколько Блэкволл ему дорог, чтобы вымести из его головы эти странные переживания, нормально говорить о которых тот до сих пор не желает. Насчёт последнего Кайлу даже хочется ворчать, потому что ему не нравится, что ему не доверяют, но он по собственному опыту знает, что бывают вещи, о которых не хочется говорить никому, несмотря ни на что. Страх и смущение, перед которыми не может устоять никакая любовь, близость или что-то ещё. Маленькие, гнилые пазлы, настолько мерзкие и отвратительные, что о них не хочется помнить и знать даже самому. Хотя кто-то другой запросто мог бы посчитать их милыми или приятными. Но это уже не важно. Утренние поцелуи, милые тёплые объятия, в которых хочется перестать думать о неприятностях, и Кайл даже начинает думать, что его симпатия — это не ошибка, а нечто, что, вопреки всем его ожиданиям, заставило его жизнь расцвести новыми красками. Хотя это совсем-совсем на него не похоже. Он даже не возражает, когда их отношения доходят до секса: просто позволяет рукам Блэкволла трогать его больше, чем обычно, скользить дальше и касаться мест, от которых по телу бегут мурашки. Сладкая тяжесть возбуждения, превращающая его в озабоченное животное, ловящее чужое тепло и ласку, растекается по всему телу, делая мысли в голове тяжёлыми и неповоротливыми. Ему кажется, что вокруг него в воздухе собирается влажный туман, и он притягивает Блэкволла ближе, обвивая ватными руками его шею и вжимаясь своими губами в его. Происходящее открывает ему новые грани самого себя: он никогда не думал, что решится зайти с кем-то настолько далеко, но в тот момент это вовсе не кажется неправильным, мерзким и противным. Остаётся только стыд, который забывается уже позднее, в следующие разы. И Кайл отдаётся, позволяя вжимать себя в кровать и шумно втягивая воздух ртом. В нём плещется ранее никогда настолько ярко не ощущавшаяся страсть: эмоции, которые до этого он мог только представлять, оживают в нём по-настоящему, как будто бы кто-то вливает их в него, чтобы растормошить и заставить чувствовать. Когда правда о прошлом Блэкволла всплывает наружу, Кайл воспламеняется бешеным гневом и яростью, даже не пытаясь сдерживать себя, словно срывается с цепи. Убийца и предатель — этот образ совсем не хочет вязаться с тем Блэкволлом, которого знает он. Он похож на жестокий, болезненный обман, в который не хочется верить, но всё равно, несмотря ни на какие чувства, он остаётся правдой, и Кайлу кажется, что внутри него что-то ломается и рассыпается, как будто бы его взяли и безжалостно растоптали. Все слова Блэкволла, все его поступки и попытки уйти от отношений, всё это внезапно приобретает смысл. Кайл просто теряется в потоке жестокой информации, внезапно ощущая себя настолько бессильным, что у него не находится слов, чтобы описать свои чувства. Но, пережив первые взрывы злости и превратившись в бледную тень себя, в просто опустевший, истасканный пустой мешок, кожистую оболочку, он осознаёт, что Блэкволл, по крайней мере, действительно его любил: он многое скрывал, но эти отношения, эта ужасающая, невыносимая ошибка — это была его, Кайла, инициатива, от которой его пытались предостеречь. Он чувствует себя самым настоящим дураком. Глупым, беспечным и наивным. И чувства в нём как будто бы съёживаются, давятся и крошатся под гнётом потока шокирующих фактов, этой мерзкой, неприятной правды. Он совершенно не знает, что ему теперь делать: бросить всё прямо так, позволив Блэкволлу умереть и навсегда исчезнуть из своей жизни, или всё же спасти его, уже даже непонятно зачем, поддавшись сентиментальному гнёту старых эмоций и воспоминаний о днях, проведённых вместе. Он знает, что будет правильно, знает, что принесёт благо его организации, что его обманули, воспользовавшись его доверием, но всё равно не чувствует в себе сил выбрать именно этот вариант, даже не понимая, почему всё обстоит именно так и почему он продолжает цепляться за человека, так поступившего с ним. Почему он не может вытравить из себя остатки глупых эмоций, ядом расползающихся внутри и делающих его максимально слабым и уязвимым, лишающих сил и заставляющих опуститься на землю и просто сдаться. — Он поступил плохо, — бормотание Коула пугает Кайла своей неожиданностью и внезапно заставляют задуматься о том, почему же Коул, имея возможность видеть дальше обычных людей, стремящийся к уничтожению несправедливости и людских горестей, так спокойно отнёсся к существованию Блэкволла, несмотря на его поступки. — Но он сожалеет. Он вырастил себя заново. Кайлу хочется плакать. Он съёживается, дрожит всем телом и позволяет чувствам выплеснуться наружу. Выпускает их, хотя обычно наоборот старается сдерживать слёзы. Но сейчас ему уже всё равно. Он хочет просто забыть всё, что происходило последние несколько дней, выковырять воспоминания и выбросить их в окно, сделав вид, что Блэкволла никогда не существовало. — Он хотел тебе рассказать, но не смог. Побоялся, — рука Коула трогает его за плечо, практически невесомо гладит, и Кайл воет громче и отчаянней, выпуская из себя не только разочарования и обиду, но и вообще всё то, что накопилось в нём из-за войны и неподъёмной должности Инквизитора. — Ему хотелось начать новую жизнь, поэтому он никому ничего не говорил. А потом уже не знал, как сказать. Кайл слушает Коула, давясь собственными слезами. Шмыгает носом, пытаясь вдохнуть воздух, и вытирает рукой сопли, не совсем понимая, что делает вообще. Он снова и снова возвращается в прошлое в своей памяти, вгрызается в воспоминания и анализирует их, пытаясь понять каждое действие и слово, объяснить всё до последнего жеста. — Он правда любил тебя, — Коул протягивает ему платок, суёт прямо в лицо, не позволяя размазать новую порцию склизкой дряни по ладоням. — Он сожалеет, что сделал тебе больно. Я это почувствовал, когда увидел его там, на площади. Он точно не врёт, просто не умеет. Коул уже в куда большей степени человек, нежели дух, но многое человеческое по-прежнему настолько далеко от него, что он кажется маленьким ребёнком, совершенно не понимающим окружающий его мир. — И что ты предлагаешь? — голос Кайла срывается и дрожит. — Просто забыть? Сделать вид, что ничего не было? Как я могу ему верить после всего этого? — Ты тоже его всё ещё любишь, хотя и не хочешь, — Коул не отвечает на вопросы. Он сосредотачивается и замирает, как будто бы пытается понять что-то очень сложное. Наверное, пытается почувствовать его эмоции, несмотря на трудности, создаваемые меткой. — Дай ему шанс, вам обоим станет от этого легче. Кайл плохо понимает себя, когда всё-таки прощает Блэкволла. Не понимает себя, когда позволяет ему остаться рядом и даёт ему второй шанс. Такая щедрость по отношению к людям ему совершенно несвойственна, и он невольно спрашивает себя, глядя в зеркало, рассматривая своё лицо со всех сторон, что с ним случилось и кем его подменили. Но, вроде как, потом даже не жалеет о принятом под давлением эмоций решении.