***
Тишина. Солнце, уже тихо уходило, оставляло за собой разноцветное небо. Оно было ярко рыжим, ближе в горизонту краснело, а на самой верхушке было золотым. Нежные розовые облака мирно плыли, рвались, становились как дымок. Кружил там коршун, его тёмный силуэт ярко выделялся на пестром огненном небе. А в воздухе все ёще стоял запах гари, рассеивался недавний серый дым. Чёрные вершины деревьев задевали солнце, которое, казалось, вот-вот будет наколото на них. И кусты лохматые, оборванные шевелились вдали. Веело холодом могильным с тех сторон, тянул холод туда, болота растилались в чаще леса. И крик оттуда глухой был, который слышали не все. То ли ворона там была, то ли что. Страшно ходить в дубраву, если ты один. Коля же бежал не разбираясь, задыхаясь и плача. К нему тянулись тёмные ветки, цепляли его, пугали до остановки сердца. Все взгляды леса давили на него: птиц, животных, деревьев, которые помимо того, что пугали собой, так и казались, как неприступные стены, огромными. Крик, застрявший где-то под сердцем, больно сдавливал все. Он не мог крикнуть. — Миколка! — доносил ветер голос старшего. Но оглянуться желания не было. Солнце алой вспышкой ударило в глаза и он замер, стоя на краю берега реки. Влажность и свежесть с реки кинулась в лицо, будто прося успокоиться. Он вытер глаза и посмотрел вокруг: сзади — дубрава, впереди — река, справа — поле. Он пошёл к полю. Тихое, просторное, бескрайний простор. Видно всех и все. Щёлкает тёмная река. И щёлкает она все глуше и глуше: отходит Николай в самое поле. Давить здесь нечему, но страх все ещё присутствует, и ребёнок оглядывается, чтобы не наткнуться на случайного зверя. Заблестела первая звезда. Небо темнеет, холодеет, но светло вокруг. И так ясно, что вдалеке видны дома. Тяжелеют ноги и руки. Мальчишка останавливается у первого стога и ложиться в сухую траву. Тепло. Поддавшись теплоте, приятному запаху сена, тишине и свежести вокруг, его снова пробивает на слёзы, но объяснить он их не может даже себе и поэтому даже спрашивает сам у себя: — Ну чаму сейчас плакать-то? — Злиться сам на себя, трет глаза палённым рукавом вышиванки. — Крывич? Он встрепетнулся и поднялся, сено приклеилось к бледной мокрой щеке. Коля выглянул и увидел невысокого, светловолосого, такого же, как и он, мальчика. Правда ни узоров он не увидел на его одежде, ничего приметного, что могло выдать его народ. Даже подвески никакой, на голове ничего. — Дрыгавич? — уверенно спросил Николай. — Дрыгавич, — кивнул он и залез к нему, — По узорам видно — Крывич. — Крывич… — тяжело вздохнул и лег назад. — Берестье. Василь, — протянул руку дригович. — Менск. Микола, — пожал её Коля и снова сложил на груди. Рядом устроился Вася и вновь стало мирно. Звезды висели на небе слезами, чуть ли не падая. Месяц выплып на чёрное полотно. Синяя речка шумела и доставала до сюда. Вода гладила камни, обтачивала их, омывала берега. Отражающиеся в ней огоньки создавали впечатление, что все это звёздное небо упало на водяную гладь. Убаюкивало все ещё то тепло от сена; а теперь его делили двое. Василь грел холодные руки в золотой колючей траве, а потом повернул голову к Миколе. — Менск палили… — Страшно палили, — перебил Николай, — Дым ещё есть. Дома стоят, а вогнішчам пахнет… И людей рэзалі… Памерла поўгорада… — он зажмурился, стараясь успокоиться. Василь погладил его руку. — Успокойся, не надо только сразу рыдать… Посмотри вокруг: там, около леса, летит сова, а там, в поле, бежит заяц. Холодные руки дотронулись до, раскаленных ещё от слез, в последнюю очередь пожара, щёк и погладил их аккуратно, заботливо, будто пытался не спугнуть его, как того зайца. — Сколько тебе? — ведет его к реке Берестье. Но вопрос приходится отложить: Менск не особо хочет на него отвечать. Он только кратко рассказал про Ярослава — друга, которого родным считал, что Полоцку снова не сидится тихо, что хотел Заславль сломить. И резвязались между ними тяжёлые ссоры, в ходе чего погорел Заславль. А потом и сам Менск. Спустились к воде: Берестье вещи свои забрать, Менск умыться. Миколай вскрикнул, отдернул руку от воды. Что-то скользкое в воде из-под руки вынырнуло и скрылось с секундным плеском. Но этой наприятности хватило, чтобы напугать ребёнка. — Гады в воде! — посмотрел на него Коля. — Вядома, — спокойно ответил Вася, цепляя на шею медную гривну, оставленную здесь случайно. — Это жа ты у них в гостях, а не они у тебя. Они тебя сильней боятся, — прозвучала фраза обнадёживающе, — Чаго побелел весь? Простая ужака. Синие глаза широко распахнулись от удивления, и он оторопел. Дриговичи на то и есть дриговочи, что любая болотная тварь их не страшит, не удивляет, все у них просто и понятно. Умылся он с горем пополам, но это лучше, чем ничего. Оглянувшись на воду, а потом на нового друга, Менск забрался к Берестью и молча сел рядом. Пролетел в черноте над рекой белый аист, на которого оба мгновенно обратили внимания. — Чего это он ночью летает? — спросил Коля. — Ходит у нас легенда, что жил когда-то чараўнік. И расползлись по земле гады, пугали людей, мешали жить всем. И собрал чародей их всех в бяздонны мешок, завязал, отдал глупому человеку и сказал скинуть мешок в дальний колодец, — Берестье тяжело вздохнул, холодный воздух застрявал в легких, и они вместе пошли назад к сену, — Человек кивнул, а когда пришел к колодцу, то поставил мешок на землю. Зашипели, заметались внутри гады. И стало человеку интересно: что же он несёт? Развязал мешок — расползлись снова гады по земле. Чараўнік разозлился, не стал снова собирать их, а со злости накинул на глупого человека бяздонны мешок и перетворил его в бусла. «И летай так всю жизнь, с мешком за плячыма, пакуль всех гадов не соберешь», — приказал он. И летают теперь птицы белые, собирают всякую живность, — Он смотрел на небо тихо, прикрытыми глазами, а потом неожиданно спросил, — Искать будут? — но спрашивал осторожно, только бы не задеть. — А тебя? — хрипло спросил Миколка. — И то верно… — вздохнул Василь, — А кто? — Изяславль. — Тураў. Где-то угукнула сова, лес шумно вздохнул со своими болотами, затихла речка. Стог ещё был теплым, и Берестье лежал, дремал — Менск буквально уснул. Шелестят июльские листья, зелёные и светлые они дрожат вдали. Чернеют дубы вдали, но чернота рассеивается. У Миколы замёрзли руки: он прячет их в рукава вышиванки. Вася присел, посмотрел на него, прошелся взглядом по узорчатой ткани и вздохнул, посмотрев на свою. Взгляд упал за речку, вдаль, на горизонт, где он старался уловить хоть что-то похожее на деревушку. Ему домой надо и он боиться, что Туров будет волноваться. Он смотрит за ним и за братом. Рассказывает им сказки, держит при себе, учит всему, что надо. Часто старший уходил куда-то в поле или к князю, а потом возвращался молчаливый и недовольный домой, и тогда дети сами начинают за ним ухаживать: Вася может есть приготовить, Сева в доме прибрать. И там становится тепло и уютно, спокойно, звучат снова сказки, в воздухе веет запах приготовленного обеда. — Василька! — доносится с того берега реки. Дыхание сбивается, Вася быстро ищет откуда кричат и замечает вдали высокую фигуру младшего брата. — Василька, да дому надабно! Берестье тяжело вздохнул, посмотрел на Менск. Он не хотел бросить его так: одного посреди поля, вдали от города. Да и видел он в нем что-то светлое и манящее. Холодной рукой потряс за плечо: — Микола, вставай. Коля сел, посидел, поморгал и взглянул на него. Берестье отряхнул его волосы от соломы, поправил вышиванку и помог слезть со стога. — Значит, до встречи? — неуверенно спросил кривич, смахивая с чужого плеча сухую траву. — Да пабачэння… — тихо шепчет дригович, и они жмут друг другу руки. Берестье убегает. А в след ему смотрит Миколка, сжимает руку в кулаке; снова один. Так и замер под гул ветра. Повернулся, когда крик из леса громко и пугливо вырвал: — Микола! Миколай! Он повернулся и неторопливо зашагал в чёрную, страшную от ночи дубраву. Совы уже не казались забавными и безобидным, а наоборот. И все слова пропали от страха. Снова проползла рядом змея и только рассек воздух бешеный крик, отдался в поле, ударился о речку: — ЯРАСЛАЎ!!!***
— Никогда не любил змей, — сказал Давид. Минск улыбнулся. Дверь открылась, зашёл Брест. Вид у него был, как всегда, не самый важный, но было видно, что попытка убрать эту проблему была. Но не важно. Муха молча сел за свое место и смотрел на стол. — Здравствуйте, Василий Ярославович, — весело выдал Солигорск. Брест посмотрел на него и улыбнулся, поднял руку, как приветствие. Давид сел на свое место, Николай на свое. В зал послучали, Мухавецкий сказал зайти. В дверях показалась рыжая девочка, она, как птичка, быстро и легко присела рядом. Веснушки усыпали лицо, глаза яркие, а волосы рыжие, прям огненные. Она бойко и аккуратно вскинула белую руку вверх здороваясь: — Здравствуйте, Николай Глебович! Здравствуйте, Давид Александрович! — звонкая, веселая, она тоже, как и Солигорск, была взволнована, но по большей части воодушевленна ситуацией. — И тебе привет, — усмехнулась столица. Солигорск кивнул. Рыжик вертела головой, кудри так и ходили туда-сюда, ложились на плечи. Она постоянно поправляла рукава, заколку, волосы. Брест попросил её не бояться, что здесь все свои. Но она все равно не могла утихомирить себя. — Иди подыши. Воды иди попей. Конфету съешь, — гладил ее руку Брест. — А сколько ей? — шепотом спросил Солигорск у Минска. — Где-то девятнадцать, — так же отвечал Минск. «Значит ещё не все у меня потеряно», — ему моментально полегчало. Ведь теперь он не чувствовал себя слишком маленьким здесь. Немигов поглядывал на них, в особенности на рыжую Жабинку. Она вроде стала тише, после пары минут поглаживаний по руке и по голове. Была она одета красиво и сдерженно, немного однотонно. — Если будет сильно неуютно, то выйдешь в коридор. Никто насильно тут не держит, — постарался помочь Минск. Варвара кивнула ему и посмотрела на Солигорск, который заметив, что на него смотрят, неестественно покраснел. Ее это рассмешило, но смеялась она тихо и заикнулась, когда сзади раздался знакомый голос: — Я знал, что Мухавецкий не упустит шанса сыграть на моих нервах, и потому он привёл Вареньку, — последнее слово он явно говорил не от себя. Себастьян гордо прошёл к своему месту. — А Нëманский, как я понял, решил взаимно поиздеваться, — сказал Василь, слушая каблуки за спиной, в коридоре. Гродно молча посмотрел на часы. — Как дела, Варвара Васильевна? — не поворачивает головы Себастьян. — Нормально, — тихо говорит Жабинка и смотрит в стол. Было тихо, а в этой тишине нарастало напряжение. Было видно, что оба они не договаривают только из-за присутствия Коли и Давида. Варя им не мешает, никогда не мешала: она уже видела, как они ругаются. И от этого становилось ещё неприятнее. Она смотрела вперед не грустно, не весело, не безразлично. Мертво. Сравнивая, как она смотрит на стенку, Случ подумал, что она очень похожа на Брест, но яркие глаза не потухли. Как бы сильно не пыталась, но яркие, как у Гродно.***
На том берегу Берестье обернулся на лес, передернуло его то ли от крика, то ли от холода. Брат его, не меньше испугавшийся, повернулся и потянул дальше. — Не наша справа… пошли… — Ты просто не бачыл этого хлопца. Хороший. Жалко… — Мне себя жалко, если Туров не знойде нас утром. Пойдем… — ему приходиться брать его за руку и вести через высокую траву, в которой переплетались синие васильки, белые ромашки, стрекотали сверчки. — Дрожишь… — заметил Вася. — Потому что непрыемна было идти столько часу да этой речки. Ещё и тебя шукать! — Сева спугнул птицу поблизости и замолчал, вытерев глаза рукавом. Не смотря на то, что он был мальчиком, он носил повязку, а к ней креплял по два с обоих сторон кольца. Вчера — простые; сегодня — трехбусенные; завтра — семилучные. И ему не ленились привезти что-то новенькое. Украшения легко покачивались находу, тихо бренчали. — Ты вельми боишься. Все будет хорошо, — хотя Василь боялся не больше, не меньше, старался не выдать страха и говорил с улыбкой. — Менск горел. Изяслаўе горело. А что там от них до меня?! До тебя — ничего! — повернулся Городзень и по его глазам было видно, что он не очень верит в хорошее. Вася остановился. — Так, значит, ты думаешь… — Так, — прошипел Себастьян. — Ну и гореть тебе, — развернулся Василь и пошёл в сторону леса. — Ну и уходи! Иди да яго, да их! Здраднік! Крывіч!***
Минск поднимается и уходит в коридор, дабы не видеть этих разборок своими глазами, но сразу после него в зал заходила Лида. — Там Себастьян бушует, ты потише, Лидочка, — прошептал Николай, шагнув в светлый коридор, где ему навстречу шагает Даниил Днепров. Они молча расходятся, всего лишь находу пожимая друг другу руки. Данила был любитель поговорить, со всеми ладил, но не любил он большое скопление людей, как сегодня, но с собой привёл ещё одного. Солигорск немного бегом следовал за Минском, а Коля просто ушёл чтобы не слушать одну и ту же историю миллион раз. Прошедший мимо, Бобруйск вжал мальчика в землю взглядом, что тот побледнел. Бобруйск прекрасно знал Солигорска с рождения. — Почему нельзя было взять Слуцк или Дзержинск… Несвиж наконец… — не поднимал голову Солигорск. — Сам знаешь какое крававое месиво могут устроить Слуцк и Бобруйск. Нам хватает Васи с Севой, — Коля сел на ближайший диванчик и задумался. Давид смотрел со стороны, а потом вздохнул и заметил недалеко от себя женщину, которая поглядывала на наручные часы, а потом на те, что были в коридоре. — Тетя Надя! — радостно сказал Солигорск и подскочил моментально к ней. Она погладила его по голове, посмотрела в сторону Минска. Тот подошёл тоже. — Артемий Игоревич задержится, — тихо сказала она. — Это не страшно. При мне его можно и не так официально называть. Я-то знаю, как вы оба дышите. Развеселить ее, естественно, этим не удалось. Она все так же одарила его нейтральным взглядом и пошла к лестнице. Надежда была красива, умна. Ходила она тихо, грациозно и радовала глаз: выглядила как королева. Но вместе с тем была очень холодна ко всем, редко улыбалась на людях, молчаливости было ей не занимать, так как говорила она чисто по делу и не больше. От неё нельзя было услышать таких предложений, как: «Давай сходим куда-нибудь» или «Приглашаю в гости». — Что только Гомель в ней нашёл… — фыркнул Минск и проводил ее взглядом, а потом тихо вздохнул и посмотрел на Солигорск. — Как думаешь, там уже тихо? — Наверно, — ответил Давид и, взяв старшего за руку, они пошли назад. Но там, казалось, начиналось самое интересное, хотя было оно не так. Гродно и Брест по слову перебрасывались между друг другом, и чтобы хоть как-то сделать так, чтобы они друг друга не убили, между ними села Лидия. Жабинка переглядывалась с Могилёвом, который видел её впервые. — Почему она рыжая? — спросил Даниил, повесив мгновенную тишину. Себастьян посмотрел на него, Василь только из-подо лба взглянул. — А какая разница?! — спросили оба в один голос. — Хорошо, — замолчал Днепров, но тут же продолжил, — Чья хотя бы? — Моя, — строго проговорил Брест. Гродно уже было что-то хотел сказать, но осёкся и кивнул. — Васькина.***
Гродно ещё не отошел после прихода французов в отличие от своих соседей. В придачу к этому стрессу ему ещё и привели новый городок. — Это — Гродно, — привел ее Каменец, — Себастьян, это — Варенька. — Варвара, — протянул Нёманский, оглядывая сильно знакомое лицо. Девочка была буквально копией его брата. — Ее привели временно, она будет жить с Лидой. — Дмитрий, ступай к себе. Спасибо, что привёл Варвару. А теперь иди, — Себастьян махнул в сторону дверей, Дима что-то пробормотал по-польски и удалился. Упускать такой шанс? Такой шанс вырастить девочку подобную ему? Да у Неманского таких планов со времен столицы ВКЛ не было, как сейчас. Сева показал ей дом, двор, а за время экскурсии переходил с одного языка на другой, сам того не замечая, и усложняя понимание городка. Но чтобы не выставлять себя виноватым, он зло посмотрел на маленького рыжика: — Это промах Мухавецкого, что ты не понимаешь ни слова из моей речи. С этого дня ты выучишь все: и литовский, и белорусский, и русский, раз ты понимаешь только польскую речь, — он не думал, что пугает девочку, не думал о том, что у нее уже есть увлечения, не думал, что она любит, а что нет. Ей дали в руки три больших книги и отправили в комнату. Лидия учила ее литовскому, Дмитрий — русскому, а Себастьян — белорусскому. Слезы, нервы, как без них? Но если Дима тогда давал ей тихо посидеть, отдохнуть. Лида успокаивала ее и они садились читать заново, а Гродно абсолютно был стороником «выбивания дури из непокорных». Поэтому Варю вытягивали из комнаты. — Ты как? Ты снова ушёл, ничего не объяснив. Нёманский поднялся и шумно вздохнул. Он огляделся на окно, по которому ползала муха и он еще сильнее помрачнел, а потом посмотрел на Лиду, стоявшую, опершись на дверной косяк. — Твою гордыню быстро усмирит Варшава, в лучшем случае — Вильнюс. Себастьян взмахнул рукой и закатил глаза. Ему буквально недавно часть Брестских губерний перепала, и все сразу начали говорить, что он зазвездился. Ещё и Лидия постоянно отпрашивается к этому «лешиму»… Холодными пальцами она скользнула по бледной шее, а бледноть Гродно хранил намеренно, как девушка письмо с признанием о любви. Он повернулся в эту сторону, а девушка уже перескочила на другое плечо, только край дарённого бархатного платья сверкнул. Она повисла на нем. — Варвара сейчас где? — снова наблюдая за мухой на стекле, спрашивает Гродно. — Варечка читает. За ней смотрят внимательно. Маленькая девочка хорошела на глазах. Она была рыжая, как вечернее солнышко, усыпана веснушками, и глаза голубые-голубые, как Нёман. Она уже хорошо говорила по-польски, по-французски и по-литовски. Гродно быстро пришёлся ей по душе, и она улыбалась ему, но ничего не говорила, не смотря на то, что её били. — Я быстро, просто схожу, посидим на границе. Гродно закатил глаза и пошел в сторону дверей. Лидия за ним. Варя читала, не хотела и читала. Она хотела выбежать на улицу, как ребенок, поиграть, побегать. При виде Лиды она улыбнулась и закрыла книгу. — Сколько прочитала? — Я… — она покраснела от стыда. Сева вырвал книгу из рук и открыл полистал, после чего без раздумий замахнулся. Жабинка закрыла голову руками, но удара не последовало, только секундный щелчок. Она подняла голову и увидела, что Лида подставилась под удар Гродно. — Лидочка… — выдавила Варя. — Лидия… — Гродно на месте покачнулся, но устоял на ногах. Книга выпала из рук, он стоял и смотрел на нее со страхом, она на него строго. — Ona jest tylko dzieckiem… — прошипела Лидия и, не сводя глаз с него, подняла девочку, и увела её. — Не важно! — вскрикнула Замковская в коридоре, перед тем, как к Гродно зашёл Лесной. — Что здесь было…? — неуверенно спросил Дима. — Передай Васе… что Варвара возвращается назад… — руки он сложил за спиной. Каменец мгновенно ушёл. — Пішыце Кобрыну! — доносилось из коридора.***
Все посмотрели на него удивленно. Гродно посмотрел на часы. — Володя не прийдет? — Как всегда наверное решает кого брать, — ответил Брест, не поднимая глаз от стола. — Тебя зовут Варя, так? — спросил Могилёв, но Бобруйск потянул его за рукав. — Что? — Один из трех сахарных заводов, Даня… — сказал Рагнар. — Так вы — коллеги! Какая прелесть, — улыбнулся Днепров, посмотрел на Варвару, — Такая юная, а уже такой успех. Могилёв быстро менялся в настроении: вот он смеётся, а вот уже плачет. Чем это можно объяснить никто не знал, но Даниил всегда был отдален от своих друзей, но не так, как Гомель, которого вообще нашли случайно, и потому Могилёв старался подстроиться под всех. Рагнар был строгий. Смотрел на Солигорск со злобой. «Ни мой, значит ни чей». Тихо поглядывал он и в сторону Минска. «Какой же хорошей столицей мог стать Даниил, — думал Бобруйск, а потом вздыхал и смотрел на Гродно, — но кто знает». Николай присел на своё место, Давид сел рядом. Рядом с ним сидел Березинский, что ещё сильнее давило на мальчика. — Как поживает Кирилл Святополкович? — спросил Бобруйск. — Рагнар, — сказал Могилёв, дабы успокоить его не начинать это. — Спокойно. Людмила Юрьевна тоже, — сказал Случ. — Недавно были у нее, она все так же хорошо выглядит. На речку водили, в лес. Весело, в общем, время провели. — Очень рад за тебя, — улыбнулся Рагнар. Речица молча зашла и села за стол. Вид у неё был потускневший, но видели это не все. — Здравствуйте, Надежда Глебовна, — просиял Гродно — она кивнула, — Где же Артём? — Задерживается. Железную дорогу перекрыли. — Ой, у нас тоже так железную дорогу перекрыли, что только не тварилось! — начала рассказывать Варенька. И все слушали. Что-то добавлял Вася, который присутствовал при этом. И потом она отчиталась о проблемах в районе. В дверь постучали — зашёл Витебск. — Всем, привет! Извините, что опаздываю всегда, сами знаете, — он сел на место и достал небольшой файлик с бумагами. — Ты один? — спросил Коля. В глазах у Двинского промелькнула та самая искра, когда он сейчас скажет, то, что может не понравится. — Я привёл Полоцк. — Ты куда этого старикашку привёл?! — возмутился Василь. — Володя, zwariowałeś? — посмотрел на него Себастьян. — Ой, что будет… — то ли плачет, то ли смеётся Даниил. Минск ничего не сказал, только улыбнулся, но улыбнулся он по-своему, высказывая этим все, что только мог слышать Витебск. — Как жаль, что ты не привёл Оршу, — только сказал Немигов. — Он сам попросил, я не смог отказаться! — оправдывает себя Витебск. Младшие, никто из них не знал Яраполка так, как его знали Николай, Василь, Себастьян, Даниил… Владимир вообще буквально братом был. Через пару минут пришли Гомель и Полоцк, которые о чем-то тихо говорили. — Здравствуйте, Яраполк Рогволодович, — весело выдал Минск. — Здравствуй, Миколайка, — усмехнулся Полоцк. — Не будем о плохом. — Взаимно, — сказал Николай.***
За окном уже рассвело. Медные лучи падали на землю, дома, лес, реку. Кто-то уже шёл по делам, кто-то только вставал. Ярослав так и не лег спать, а сидел у окна и смотрел на улицу, глаза только и бегали от человека к человеку, изучая знакомые лица. И взгляд упал на идущего мальчика, который оглядывался на все и всех. Было видно: не местный. Изяславль посмотрел на спящего на лавочке Миколу и тихо вышел на светлую улицу. — Даражэнькі, — обратился он к незнакомцу. Тот повернулся и пару раз поморгал от удивления. Ярослав подошёл к нему и продолжил: — Откуда такой? Молчит. Ярослав хмыкнул и оглянул улицу в поисках кого-нибудь, кто мог быть с мальчиком. Но никого не было, все продолжали идти, не обращая внимания. — Кличут как? — Василёк… — тихо и хрипло ответил он, смотря в землю. — Куда идёшь? — Да Миколы… — Зачем? — строго спросил Заславль. Молчит. Ярослав привел его к дому и посадил под окно. — Сиди. Сейчас вернусь… — Он ушёл. Берестье смотрел вокруг и немного дрожал от холода. Прыгали по дороге птички, улетали и снова возвращались. Вот бежит девочка. У нее красиво развиваются ленточки набегу, она такая светлая, как солнышко, улыбается. Вот несут ведро с водой. Кого-то позвали. А вот уже отправили к какому-то Кириле-кузнецу. Становится тихо. Пропадают все звуки, только картинка, и то она скоро пропадает. Уснул Вася. Его разбудил Ярослав и взял за локоть. — Чего рукава мокрые? — В болото упал… — ещё не проснувшись, ответил Вася. Старший удивился и посадил его на лавочку в доме, дал вышиванку. Василя это смутило, он сказал, что все в порядке, но Ярослав настоял переодеться. И вот в разных углах хаты спят уже двое. Ближе к часу дня оба молча сидели за столом. Немигов поглядывал в окно, Муха на Ярослава. — На речку не ходить, в дубраву не бегать, за город вообще не идти, а я да Полоцка. Коля посмотрел на него и схватился за край стола. — Молчать. И не смотри так на меня, — указал на него Изяславль. — Сидишь за главного. Зразумел? — Да, — тихо выдал Миколай и пошёл пересел к окну. — А я? — подал голос Василь. — Вообще тебя положено в Туров. Но я добрый — оставайся. Дрыгавич ведь, так? — спросил старший без всякой радости в голосе. — А в чем жа проблема? — возмутился Берестье. — У вас тоже половина города дрыгавичами ходить. Половина бусины носит, другая — кольца. Да не сильно я выделяюсь, как дрыгавич. — Га, жа, ча. Не дрыгавич он. Эх… — Ярослав махнул рукой и поставил тарелку. Берестье сжался и опустил голову. Стало стыдно за себя, за то, что не такой, каким мог быть. Он смотрел на рукава вышиванки, на которых были вышиты узоры с васильками и от этого стало ещё тяжелее, горьче. Дрыгавич… Менск смотрел в окно, как там бегает чья-то птица и потом повернулся к старшему. — Но это же не мешает нам общаться. Он научится говорить мягко. Правда. Ярослав ничего не сказал на это, только: — Сядай за стол, Микола. Менск сел за стол и вздохнул. Берестье тоже. Они оба переглянулись, пошептались, а потом молча уставились в свои тарелки, помешивая содержимое ложками. Ярослав ушёл на улицу. — И… часта гатовите са млеком?.. — поинтересовался Василь. — Последнее время. Изяслаў пытается меня баловать. Из-за пожара, — голос становился тише. Берестье тяжело вздохнул. — Ён доўга?.. — Сама меньше два дня… Вася вздохнул и посмотрел опять на рукава. Он думал про то, что дома, что про него подумает Туров, когда он вернётся и будет ли куда возвращаться, учитывая, как уверенно говорил брат про все. — Полоцк не любит Ярослава… Он считает его здраднікам и сжигает. Меня пытается забрать… — он поднял рукав и показал руку, рассечинную от плеча до локтя. Ничего не сказав, он опустил рукав назад. — Полоцк и труп заберет. Но я на зло ему жив!***
Гродно молча посмотрел на Полоцк, Брест посмотрел более неприятно. И Ярик замечал это, но ничего не говорил. Гомель перешептывался с Речицей, она показывала ему ту или другую строчку на бумаге. Гомель был таким же, как Речица, но только выглядил грозно, а на самом деле был добрым и мягким. — Что расскажешь, Артем? — спросил Коля. Гомель посмотрел на него, а потом завел неторопливый монотонный рассказал о делах области. Слушать его было ещё то удовольствие, но слушали. Могилёв изредка подшучивал над его высказываниями, на что ловил колючий взгляд Речицы, сидящей рядом. Потом все в кратце и важных деталях рассказал Брест, чтобы не надоедать своими рассказами по типу: «А в том году это ещё было, а сейчас случилось черт знает что». — Есть идея экскурсий по Двине, что поддерживается большинством городов области, стоявших на ее берегах. Некоторые исторические ценности… — и Владимир начал рассказывать о проекте. Выслушав его внимательно, первый взял слово Гродно. — Софийский собор вы реставрировали уже миллион раз. У нас замок Гедимина стоит с половиной закрытых залов! Лидия поднялась и начала зачитывать маштаб трагедии Лидского замка. Говорила скоро, четко, красиво. Ее постоянно задевал взгляд Речицы, сидящей напротив. Бесячая такая. И Лидия замолчала на середине, убрала листок и посмотрела на Надю: — Что-то не так? — М? — проморгалась Речица и посмотрела на нее. — Кто-то словил астрал, — усмехнулся Могилёв. — Продолжай, — посмотрел на Лиду Минск. Девушка снова заговорила. Речица тихо вздохнула и притянула к себе листок с каким-то отчётом. — Что с ней? — спросил Полоцк у Гомеля. — Не спит второй день. Нервничала очень, — объяснил Гомель. — И все равно поехала? — Как видите. Жабинка поднялась и молча ушла из зала. Никто не обратил на это внимание кроме Бреста и Витебска, между которыми она сидела, и Солигорска, который смотрел на нее все время. Дослушали Лиду, послушали Гродно, который стоял на своем по ремонту второй части зоопарка. Минск посмотрел на Брест: — Подозрительно, что ты не попросил очередной ремон крепости. — Пока держимся своими силами, — усмехнулся он. — Даниил? — Ну наконец-то, и века не прошло, ты снова меня заметил, — вздохнул Могилёв и принял самый серьёзный вид. — Могилёвлифтмаш может обанкротиться. Никому не нужны лифты. — Не проблема, все будет. Что-то ещё? — Бобруйский сахарный завод, — сказал Рагнар. — А что не так? — удивился Коля. — Тоже банкроты? — Ах если бы, — злился Березинский. — Слуцк и Жабинка занимают лучшие позиции, экспорт у меня внутреобластной. Неприятно. На обсуждение этого вопроса ушло больше времени, чем можно было представить. Рагнар Скиригайлович все рассказал, высказался, прокомментировал. Его было не остановить, как сильно не пытался Могилёв. Он не думал, что фраза «У меня небольшая проблема» будет означать под собой скандал на целый час. А Варя так и не появилась за все это время. Гомель посочувствовал Могилёву и посмотрел на пустое место напротив.***
Извилистая речка. Шумный лес вдали. Небо собиралось пасмурное, серое-серое, нагоняющее неясный страх на всех троих. Птицы кричали так же страшно, летая над рекой. — Как я только согласился пойти с вами, да это же самагубства, — падая на землю, никак не мог отдышаться Витебск. — Не страшно, — усмехнулся Менск и присел рядом, — выживем. — Самонадеянно, — сказал Владимир и закрыл глаза. Василь же стоял у дерева, держался не падать. По кроне ползли муравьи, заползали на руку. От бега ему становилось плохо, он был готов умереть на месте от того, как сильно колотилось сердце, нехватало воздуха, подташнивало. Очередные крики из чащи подняли на ноги Вову и Колю. Добежали до речки, дорога оборвалась. — А я говорил, что это не та дорога! — вскрикнул Берестье. — Боже помоги… — Витебск взял тех за руки и сиганул с берега в воду, только секундный крик. Приследовавшие на берегу люди и Полоцк о чем-то ещё поговорили. Спрыгнув с коня, Яраполк метнулся к обрыву и посмотрел на водяную гладь. Жалко ему брата, как сын родной. — Да самагубства пайшоў… Выбраў смерць нецікавую. Глупае дзіця. Да горада! Назад! — крикнул Полоцк и пошёл к своему коню. Сидя под обрывом, Витебск держал малых при себе с закрытыми ртами и отпустил, когда все стихло. Он сам разревелся, перекрестился и говорил что-то неясное. Вася сел к воде, мыл руки, а Коля сидел под шоком. На все это смотрел Гомий, который собирал неподалёку ягоды. Мальчик случайно услышал, как в лесу доносятся крики, кони, подумал, что это охота и из любопытства обнаружил приследование. А когда дело вышло к реке, то спустился слушать. — Хто? — спросил, умывшись, Вася. — Тёма. — Странный у тебя вид, Тёма. Даже кольца не те… — Василь сразу обратил внимание на то, какие украшения носит мальчишка. — Ты — литвин? — Литвины далёка, я — родимич. — Горад ты? — Гомий. — Радимыч… — повторил Берест и удивился. — А вы — кривичи, как я понял… — Нет, нет, Василька — дригович, — сказал Коля. — Это — Василь, я — Микола и это — Владимир. — Никогда не думал, что когда-то встречу дригавича! — хлопнул в ладоши Гомий. — Пойдемте ко мне, я вас спрячу что ли? Он отвел их в город. Показал все, что можно, а потом отвел к себе. В хате было просторно, светло и красиво, что завидно. Витебск смотрел по сторонам, Берест под ноги, а Менск на Гомий. — Кого ты уже привел, Тёма? — вышел к ним парень, такой, как Витебск по росту. — Это — Игнат, Брагин. А это — Владимир, Микола и Василь. Они беглые. Брагин уже было выкинул троицу из дома, но Гомий выплакал у него разрешение оставить их по причинам плохой погоды, дальнего пути, что Берест — дригович. Игнат долго был против, но потом оставил их и, шумно вздохнув, ушёл к себе. Тёма накормил своих гостей, а в замен попросил рассказать про края, где те жили. Это было забавно, только из Васи надо было давить слова, так как тот отказался говорить про свои края. Грянул гром и хлынул дождь на улице. Ребята долго сидели, до поздней ночи, пока Гомий не отлипал от своих новых знакомых. — На севере от города живёт мой знакомый кривич, может и вы его знаете? — Найдем, — улыбнулся Менск. — Зачем искать? Он придёт завтра, — сказал Гомий. — Я Вас познакомлю!***
Варя вернулась через полчаса после того, как все закончилось. Брест ждал её в коридоре и подскочил с самым обеспокоенным видом. — Где ты была? — У Жодино. Он тоже сегодня здесь. Брест посмотрел на нее удивленно и шокированно. Но она просто обняла его и улыбнулась. — В жизни он ещё интереснее, Василь Ярославович. Мы просто прогулялись недалеко отсюда, у Свислочи. — Это по-твоему недалеко?! — Где я, а где железка, ну серьёзно. — Ну да… — сказал Брест и повел её на выход. Солигорск смотрел, как они уходят, сидя на диванчике, пока Коля говорил с Данилой. Девочка ему понравилась, проблема разве что с возрасте. Она же его за шутку воспринимать будет, а не серьёзно. Он посмотрел в другую сторону: Артём с Надей обнимается. И Надя грустная такая, он её по темным волосам гладит. Гродно стоит у стены, ждёт пока Лидия с Брестом напрощается, наобнимается. Но потом Нёманский не выдерживает, подходит, шепчет что-то на ухо Лиде и уходит. Витебск идёт за Гродно, Полоцк стоит у окна. Рагнар сел рядом с Давидом и тоже тихо сидел. — Вообще, ты — молодец. Целый район держишь, характер у тебя виднеется. Друзей найдёшь хороших. Вон, Варвара. Это с виду она взрослая и глупая, а на самом деле она все ещё ребёнок, но ребёнок серьёзный. Ты напиши ей. Вижу же, что нравится она тебе. Но у нее уже Матвей. — Жаль, — вздохнул Солигорск. Все разошлись и он с Колей снова остался один. Тихо абсолютно. — Ты так долго говорил с Даниилом Львовичем. — Повспоминали просто. — Что? — Да так. Когда впервые встретились, то он очень долго смеялся надо мной, что я такой мелкий и несчастный. А теперь я — столица и он молча завидует в стороне. Меня ж отговаривали в его пользу. Но да ладно, что было, то было. — Понятно… — тихо ответил Давид и продолжил смотреть, как в сторону вокзала отходят Брест и Жабинка.