Тёмный огонь

      Се Лянь сотни раз наблюдал за отношениями людей, сам неизменно выдерживая дистанцию между собой и всеми, с кем общался и дружил достаточно близко. Несмотря на обыкновенную приветливость, несмотря на то, что большинство живущих вызывали у него скорее симпатию, если не совершали ничего, что шло бы вразрез с его моралью, сильные эмоции он испытывал крайне редко.       Таких, которые вызывал в нём Хуа Чэн — пожалуй что, никогда. Слишком много нежности, слишком много желания. Слишком много привязанности.       По правде говоря, Се Лянь не заслужил и десятой доли тех чувств, что по непонятной причине питал к нему Сань Лан. Если когда-нибудь это закончится, если он обернет всю свою любовь в ненависть — как это происходило раньше, со многими людьми и богами, которые слишком верили в Се Ляня — он поймет и примет это. Но, нужно признать, что с ним это выйдет во много раз более болезненно, а впрочем… впрочем, Се Лянь гонит от себя эти мысли — Хуа Чэн словно чувствует малейшие изменения в его настроении. И сейчас… это могло бы обидеть его? Всю его преданность, всю его заботу, всю его нежность…       Се Лянь не может, не умеет толком сформулировать даже для себя свои чувства. Не может говорить о них — только обнимать его как можно нежнее, брать его ладони в свои, защищать его, как умеет — насколько непревзойдённый князь демонов нуждается в защите? Се Лянь не может дать ему ни богатства, ни силы, ничего — куда не посмотри, у Хуа Чэна есть все.       Он выглядит совершенно счастливым, каждый раз замирая в объятиях своего бога, каждый раз выгибаясь в его руках так страстно и так маняще, что у Се Ляня окончательно теряются, мешаются, уходят всякие мысли.       Он расстался со своим обетом без всяких сожалений — зависели ли теперь силы божества от него? Сань Лан делится с ним силой без меры — даже слишком много. Теперь у Се Ляня появились новые последователи — смертные, которые вновь вознесли на пьедестал странное божество, которое покровительствовало непонятно чему — это скорее веселило наследного принца Сянлэ.       С тихой тоской вспоминал Се Лянь тот год, что прошёл в ожидании. Больше всего он боялся повторения этого — ведь его собственная вера тогда оказалась достаточно сильна, чтобы его самый верный последователь вернулся к нему? Или это не имело значения, а жизнь Хуа Чэну дала только его собственная безумная, несгибаемая воля — как и несколько раз до этого?       То, как задумчиво он порой сидит за бумагами, как злится, как нежно смеется, как презрительно щурится в разговоре с… со многими, нужно признать. То, как улыбается…       В тот, самый первый раз, он был очень забавен в своём смущении.       — Я боюсь причинить тебе боль, — в его взгляде действительно была тревога.       — Брось, даже удар меча не причинит мне особенной боли, — глупо по-привычке ляпнул тогда Се Лянь, после чего Сань Лан стал мрачнее тучи. Тогда ничего не вышло — пока Се Лянь почти не поклялся, что при любом неприятном ощущении сообщит ему немедленно.       Сань Лан был предельно нежен, пока не забывался в своей страсти, порой слишком сильно прихватывая запястья, или сжимая руки на бедрах, или… Се Лянь преступно не сдержал своего обещания, слишком поглощённый каждой его реакцией, каждым сладким вздохом, каждым движением.       Это было даже немного смешно, пока… Се Лянь не захотел ещё большего, постоянно любуясь его стройной фигурой, грацией его движениий, его совершенным лицом, его чёрными волосами, которые то спадали волной до поясницы, то были убраны в высокий хвост, то заплетены в косу. Сань Лан любил часто менять наряды, причёски, даже весь свой вид целиком — Се Ляню нравилось совершенно все, и сама эта привычка казалась невозможно милой.       — Гэгэ, мне идёт? — он смеется радостно, оборачиваясь вокруг себя и ловя явно восхищённый взгляд своего божества.       Тёмно-алое ханьфу с просторными рукавами, будто шёлковый водопад, чёрные, как сама ночь, волосы, которые так же свободно падают на плечи и на спину. Он сейчас в истинном, демоническом облике — с неестественно бледной кожей, чёрными ногтями на изящных пальцах и чёрной повязкой на глазу.       Красивее, чем любое из божеств на небесах. Желаннее, чем… тут Се Лянь даже не смог бы подобрать должного сравнения, потому что…       Это ведь не обидит Сань Лана? Не испугает его? Не приведет в смятение?       — Я… — Се Лянь решительно делает пару шагов вперёд.       — А? В чём дело, гэгэ? Воротник все-таки сбился? — он улыбается так тепло и нежно, что сердце разрывается.       Се Лянь отрицательно качает головой, подходит и кладёт руки на плечи Хуа Чэна. Его тело теплеет прямо под руками — божеству нет дела до оттенка его кожи или температуры тела — но Хуа Чэн исправно поддерживает в этом облике все, что необходимо живому человеку. Что ж, это его желание и Се Лянь не собирался никак вмешиваться в ход вещей.       — Ахах, ты что-то хотел? Только попроси, и я…       Се Лянь буквально останавливает его фразу поцелуем, касаясь бледных губ своими, рывком прижимая к себе, проводя ладонями в рукавах ханьфу по прохладной коже предплечий. Прикасаться к нему — уже само по себе похоже на какое-то чудо. Сань Лан сразу отвечает на поцелуй и обнимает в ответ — очень легко, скорее просто кладя ладони на талию и сам прижимаясь всем телом.       — Хотел бы… — как это вообще сказать, как выговорить, всякий эпитет казался неподходящим и совершенно неуместным, и…       Его волосы мягче шёлка, и Се Лянь, не найдя, что сказать, пропускает пряди между пальцами. От его демона вечно пахнет словно свежими цветами, какой же…       В ответ Сань Лан трется щекой о его щеку, прижимает ещё крепче и едва заметно усмехается.       — Все, что скажешь, — как всегда, видя, что для Се Ляня сказать даже такую простую вещь — слишком сложно.       — Отдайся мне? — О, все боги Поднебесной, как идиотски это прозвучало, хуже и быть не может.       — Хм? — кажется, что Сань Лан просто застыл от удивления, но через секунду совладал с собой и хрипло выдохнул: «Все, что попросит Ваше Высочество».       Се Ляню показалось, что сейчас пол под ним треснет и провалится.       Хуа Чэн, тем временем, прижался к нему ещё нежнее, скользя ладонями по спине.       — Ни о чём не волнуйся… я… часто думал про это, честно говоря, — Се Лянь с удивлением замечает, как он отводит взгляд на этой фразе.       Он безумно нежен, и Се Лянь не замечает, как уже сидит на коленях демона, лицом к нему, прижимаясь всем телом. Можно целовать его — не только в губы, спускаться ниже, касаться губами шеи, выемки над ключицей, сжимать его в объятиях. Иногда Сань Лан будто напрягается — Се Лянь не сразу понимает, в чём дело. Поначалу ему казалось, что непревзойдённому князю демонов неприятно такое обращение — но через секунду он уже сам подставляет шею под прикосновения. Такой желанный, словно нарочно соблазняющий его, и…       Бог не замечает, как на Хуа Чэне почти не остаётся части одежды, кроме верхней накидки, что все ещё ниспадает алой шёлковой рекой, впрочем, почти ничего не скрывая. Он весь завораживающий, и движения его настолько плавные и грациозные, что… Они целуются снова, долго и глубоко, и демон почти стискивает его в своих объятиях, но в итоге поддаётся и снова опускается на кушетку.       — Вам не нужно утруждать себя этим, — о боги, он перешёл на свой официальный стиль, и это было бы даже забавно, если бы Се Лянь в этот момент не ощутил, как кровь прилила к нижней части тела, так, что это напряжение стало почти болезненным.       Демон приподнимается на коленях и заводит руку за спину, осторожно смочив пальцы маслом, которое достал откуда-то из рукава своего нового одеяния. Слишком… У Се Ляня почти кружится голова, когда Хуа Чэн выгибается так призывно, когда столько тёмного, запретного, обещающего плещется в его взгляде.       Он вводит пальцы слишком грубо и торопливо — на взгляд Се Ляня, который сравнивал эти движения с теми, что демон совершал в их прошлый раз.       — Ты не против, если?.. — Се Лянь не договаривает, — кажется, будто бледная кожа демона заметно розовеет, или?       — Я… все, что угодно, я ведь сказал, — Сань Лан прикусывает губу после этих слов и… снова замирает, когда Се Лянь касается губами его поясницы, ведёт ладонью по внутренней стороне бёдер, оглаживает стройные длинные ноги, согнутые в коленях и…       — Я могу? — это слишком, уже слишком многое он позволяет себе, не дожидаясь ответа, проникая пальцем внутрь, ощущая, какой он невозможно горячий и нежный внутри, гладя его два пальца своими, лаская нежные стенки…       Страсть мешается в нём с нежностью, Се Лянь действительно признателен за такое доверие — он видит, как смущён сейчас его самый лучший из возможных верующих, такой прекрасный, что в это невозможно поверить.       Демон выгибается ещё сильнее и стонет так долго и так сладко, когда Се Лянь случайно касается нужной точки. У этого бога, кажется, уже сейчас помутится рассудок.       Не очень понимая, что делает, он бережно отстраняет его руку, после чего так же осторожно берёт Хуа Чэна на руки и переворачивает на спину, видя его изумлённый взгляд.       — Хочу видеть твое лицо, — неловко поясняет божество, и Сань Лан усмехается в ответ — впрочем, через секунду снова отведя взгляд.       — Этот верующий был слишком большим грешником, чтобы…       — Считай, что божество благоволит этому верующему, — Се Лянь смеется и тут же касается губ демона, завлекая того в глубокий поцелуй, приподнимая рукой его бедра, чтобы снова войти — пока только пальцами — на большее он не решается.       — Ну же… я весь ваш, целиком и полностью ваш, и… — его дыхание сбивается, и Се Лянь снова обнимает свое сокровище, прижимается к нему всем телом, ощущая, как напряжена его собственная — и чужая — плоть и сладостно потирается о демона всем телом. Он приподнимается и проводит членом по его, совершенно лишаясь всех мыслей, когда слышит в ответ тихий стон.       Се Лянь пытается сдерживаться, пытается быть предельно острожным, но вскоре забывается, когда Сань Лан стонет так страстно, иногда приподнимаясь и словно с трудом выдыхая, иногда двигаясь навстречу — порой слишком резко, почти с силой насаживаясь на член, иногда ложась полностью и закидывая ноги ему на поясницу.       Будто под ним — целый огонь, воплощённая страсть, самое прекрасное, что могло случиться с дважды свергнутым и трижды вознесшимся богом. В какой-то момент демон, кажется, тоже забывает все — и хватает Се Ляня за предплечья слишком сильно, в забытьи сжимая почти до синяков — тот даже не меняется в лице, а вот Сань Лан останавливается и смотрит почти с ужасом.       — Когда мне будет дискомфортно — я сразу скажу, — бог почти смеется, — он явно близок к разрядке и даже не… , — чтобы отвлечь Сань Лана от разных домыслов, он просто берет его запястья, смыкает над головой и склоняется низко-низко, скрывая лицо волосами.       — Не беспокойся ни о чем, — шепчет его бог, и тут демон выгибается особенно сильно, и Се Лянь, мгновенно теряя всю уверенность, понимает, что достиг финала. Не успев даже ничего предпринять, просто ощущая себя внутри, глядя в его лицо, и…       — Всегда хотел этого, — Сань Лан выдыхает, уже без привычной усмешки, глядя на бога почти с восторгом. Се Лянь выходит и отстраняется, тут же проводя ладонью по щеке демона — тот потирается в ответ, нервно выдыхая.       И тут же глаз его расширяется.       — Нет-нет, этого достаточно, я не… — Се Лянь касается губами напряжённой плоти, осторожно обводит языком головку и обхватывает её губами, несмотря на слабый протест.       Хуа Чэн просто закрывает лицо ладонями, пока его бог продолжает его ласкать — впрочем, не вполне зная, что делать дальше. Он проводит языком по всей длине, помогая себе руками, пока демон не выгибается — и так будучи уже на грани, подаётся бёдрами вверх — Се Лянь не отпускает его от себя слишком далеко, и… он почти вскрикивает в последний момент, изливаясь прямо на руки.       Он так хорош в этот момент, что у Се Ляня все замирает внутри.       «Надеюсь, я не сделал ничего неправильного»…       Лицо Хуа Чэна так обеспокоено, а в голосе — столько вины.       — Прости, прости, прости, я совсем забылся, и…       — Но, Сань Лан. Я ведь сам хотел этого, — Се Лянь смеётся и прижимает его к себе, показывая, что всё в порядке. — Ты самый прекрасный, самый лучший, самый… — дальше бог сбивается, гладя чёрные-чёрные волосы. Он ложится, притягивая Хуа Чэна к себе почти властным жестом, и тот послушно вытягивается весь, утыкается лицом куда-то в шею.       — В следующий раз не нужно так много духовной силы. Береги свои, в конце концов, — Се Лянь сжимает его чуть крепче.       — Для меня это совсем пустяк, — Сань Лан отмахивается в своей привычной беззаботной манере.       Бог только чувствует, как тот сжимает его ещё крепче в своих объятиях, и выдыхает.       Его верующий — лучшее, что было когда-либо во всей его бесконечно долгой жизни. «Ты же поверишь, что дороже тебя нет никого и ничего».