***
Близ Драй-Тортугас разразился шторм, — чтоб переждать, пришлось под утро встать недалеко от белых берегов островка Логгерхед, так удачно тут расположившегося, спасительно поблёскивающего за бурей огоньком маяка. Совсем всего-ничего до Гаваны осталось, — а за кормой пересечённый из Галвестона весь север Мексиканского залива. Что ж, главное — чтоб корабль был цел-невредим, а моряки живы-здоровы да сыты. Пиратский экипаж, видимо, поспешил и по несчастливой случайности попал под горячую нептунью руку — прибыл в паре кабельтовых отсюда частично в непритязательном виде обломков, может, час назад от силы. Судно некогда было средним парусником, а обломки довольно крупными — за ними и внутри запросто спрятаться, — поэтому на разведку Джотаро взял с собой несколько человек из команды с полными порохом пистолетами. Стычек с разбойниками ещё не хватало. Прекрасный был корабль, хоть и староват — это точно сыграло свою роль в крушении, — североевропейский дуб, когда-то белоснежные плотные паруса, резная отделка, блестящие пушки и величественно смертоносный флаг, валяющийся на песке жалкой мокрой тряпкой. Бригантина-любимица своего наверняка уже мёртвого капитана — зато погибли вместе. На осмотр ушло не так много времени, — и пришлось невольно ужаснуться тому, как именно пиратская команда нашла свой конец. Не только буря постаралась. — Капитан… да тут у всех ребят глотки поперегрызены. Живых нет, — все так думали, по крайней мере до того, когда Джотаро отдал приказ возвращаться. Пахло кровью и тленом, — из-за самого дальнего обломка по голубой кромке сочилась краснота. Удивительно, как она осталась незамеченной, — что ж, этим созданиям смекалки в прятках не занимать. Кровь текла из-за зубчатого округлого куска палубы, плавающего на поверхности, — и чем ближе Джотаро как можно бесшумнее подходил, тем отчётливее слышалось едва слышное, но яростное чавканье. Опасные твари, они предпочитают соблазнять моряков не посовокупляться, а чтобы полакомиться человечьим мясом. Этой подфартило со штормом — он любезно преподнёс целую поляну готовеньких яств, откуда она выбрала мо́лодца-пиратика — жрала розовую плоть, обгладывая кость ободранного предплечья, аж за перепончатыми ушами трещало, грязновато-зелёными, как и вся её русалочья кожа. На шее мёртвого парнишки зияла рваная дыра, распахнутые веки обнажали его закатившиеся глаза. Отнюдь не дружелюбная к людям юная морская дева клыками терзала полосчатые мускулы, вцепившись в руку трупа длиннющими тёмными когтями, синие полосы на щеках изгибались вслед за жующими челюстями, а кровь стекала к её плечам, стекала по всей ней, — кушала леди, мягко говоря, не по этикету. — Неужели ты? И как ты здесь?.. Да что спрашивать. Эта дикарка вздрогнула, со скрываемым смущением исподлобья зыркнула, мелькнув хризолитовым блеском зрачков, и с упоением вернулась к трапезе, при жизни только-только начавшей пропитываться ромом. Ей не мешала даже липнущая к коже шевелюра до поясницы, синяя, как тень в сапфире, и лезущая в лицо чёлка французского цвета шартрез — как тонкие косички, те ниспадающие вдоль волос, и те опоясывающие два туго затянутых пучка. Джотаро чувствовал себя рядом с ней излишне разговорчивым, — ну нет у неё способности разговаривать — и что, болтать ему одному за двоих?.. Именно так и было. — Одна над мертвецами надругалась? Русалка с оторванной мышцей в зубах отрицательно помотала головой и показала два перепончатых пальца. — Ещё двое?.. Ясно. И далеко скрылись? Она только беспечно пожала плечами и проглотила кусок. Совсем невнимательная из-за неуёмного аппетита. Джотаро осмотрелся. Оглядев лицо юнца, прожорливая ундина, поддев когтями, вытащила его глазное яблоко, нагнулась и откусила — длинный нерв ниточкой шлёпнулся на бледный нос. Она обошлась с бедным глазом как с серой или резинкой для жевания, — кровь брызнула, словно сок из тропического плода. Русалка умылась и вытерла подбородок руками, изрисованными чёрным, как кружевом, что закручивалось линиями аж до шеи; на левом предплечье красовалась земная бабочка с пиратской саблей вместо тельца. У подводных деви́ц тоже есть мода на татуировки. Пристально посмотрев, она облизала губы раздвоенным языком, разрезанным человеческим, не змеиным. Джотаро присел на корточки и потянулся к сине-зелёной щеке, — этой русалке ничего не стоило выдрать ему руку по локоть — а она принежилась к ладони, закрыв глаза и надув нарумяненные фиолетовым губы. — Прячься и плыви отсюда поскорее, — Джотаро потрепал перепончатое ушко. — Я не один. Мы в Гавану на день, а потом я вернусь в Бискейн. Поняла? Она закивала и схватилась за кисть Джотаро, приникая к ней, поглаживая липкими пальцами. Ну и ну, что за милое кровожадное чудище. — Если я долго буду с тобой сидеть, матросы придут и увидят нас. Так что — до скорой встречи. Ровно день в Гаване. Потом Бискейн. Жди меня там и не рискуй понапрасну. На том же месте. С палубы своего корабля он временами следил за обломками, — никто не подходил, не уплывал и не приплывал, только раз промелькнул полупрозрачный плавник зелёного хвоста. Драгоценности с пиратской бригантины, вручённые морской девой, лежали во внутреннем кармане плаща Джотаро — он передаст экипажу «свою» находку. Счастливого пути, юная леди. А путь-то неблизок, — но русалки плавают быстро и ловко, однако, кто знает, какие неприятности могут ей встретиться. Вдруг не доплывёт? Подстрелят где? Или проголодается, а дадут отпор? Изловят и продадут какому развратнику? Но этой-то прелестной злодейке правда смекалки и в прятках, и в бою не занимать. Ей, когда-то на Бискейне бледной и обессилившей, напуганной и раненой. Что за дураки связываются с русалками.***
В безымянной гавани всегда стояло мало судов, — все сплывались в порт соседнего города при гавани Харрикейн. Здесь же — леса, пустые пляжи, заволочённые колтунами водорослей, на юге — мыс с маяком, а к северу болотистая местность, заросшая непролазной чащей. В одном месте протекал извивающийся каналец из открытого залива прямиком в глубины чащи, и, надо полагать, сгущался в болотную грязь. На картах в этих зарослях отмечался не один такой канал, и все они соединялись в каких-то местах, и точно так же извивались; только некоторые из них сливались, словно образуя несколько ячеек сети. Чаща и Бискейнский залив разделялись светлеющей линией каменистых берегов, — однажды на белых камнях горела алым кровь, как раз в тот момент, когда мимо канальца лёгкий южный ветерок подгонял по синеющей от близившихся сумерек воде маленькую изящную яхту из викторианских. Острое зрение Джотаро не имело тенденции подводить: там, у берега, за кустом определённо поджатый русалочий хвост; а про окровавленные камни и говорить более нечего. Он без особых колебаний, спустив паруса, подвёл яхту, пришвартовался и сошёл на берег, прихватив сумку с лекарствами. Подходить сразу рискованно, — морские девы натренированы глубоководным плаванием, да и к тому же отличаются весьма скверным характером в различных его проявлениях. С испуганной русалкой шутки могут быть плохи, — они, как и всякое живое существо, запросто способны обратить страх в агрессию, а природная вспыльчивость это только усугубит. Джотаро передвинул кобуру на ремне под плащ и с безопасного расстояния не спеша обошёл куст. — Вижу, ты ранена, — он присел, чтобы лица оказались на одном уровне, состроил понимающий взгляд и показал безоружные руки. — Я хочу помочь. Русалка не слишком-то и походила на человека, хоть и напоминала человеческую девушку лет так двадцати, — впрочем, её особенности точно обеспечивали ей комфортную жизнь под водой. Она ёжилась и хмурилась, но не могла скрыть измождённости. Бледная, успевшая подобсохнуть от морской воды; на лбу и висках выступила испарина как подтверждение действительно паршивого самочувствия. Самое главное — из живота сбоку, чуть ниже талии, торчал небольшой кусок дерева, обломок какой-нибудь части корабля, скорее всего. Плохо, размер достаточный, чтоб повредить внутренности, а последствий у такой «радости» до черта и больше, одно хуже другого. Её внешний вид так и говорил о воинственности: напряжённые и сильные, но по-девичьи, мышцы; тату и, если можно так выразиться, одежда чёрными волнами тонкого крупного кружева сплетались в гармонирующий узор; на щеках синел боевой марафет. Джотаро заметил ещё две вещи: во-первых, рядом с раненой ундиной валялся ещё один деревянный зазубренный кусок, а во-вторых, в её ладони, старательно прятаяемой за другой рукой, белел нож. — Положи это. Я же к тебе без оружия, — Джотаро открыл сумку, чтоб показать чрезвычайно полезное русалке содержимое: — тут есть целебная мазь, она мигом тебя подлечит. И охлаждающая. Понимаешь? Сильнее нахмурившись, русалка нехотя откинула нож — высеченное из раковины гигантского моллюска и переливающееся цветным перламутром подобие керамбита приземлилось недалеко. — Сама делала? Она коротко кивнула. — Выглядит хорошо. Несмотря на гадкое состояние, она, видно, расслабилась. Джотаро начал осторожно подходить, сильно не поднимаясь. — Не двигайся, — сказал он, когда, отодвинув ветки куста, присел рядом. Бедное дитя Нептуна. Не бросать же её умирать, чтоб это мистическое сияние зелёных глаз угасло. Её плечо вздрогнуло, когда Джотаро положил на него ладонь, чтоб успокоить. Мягкая, чуть шершавая кожа. Ладно, пора бы и начать. Джотаро обработал руки давнишними остатками джина из фляжки, висящей в чехле на ремне, и аккуратно начал вытаскивать обломок, — русалка зашипела. Мышцы пробиты. — Ну, тише. Рана уже не так кровоточила; оторвав кусок тканевого бинта, Джотаро бережно убрал излишки сгустков запекающейся крови. Он вытер ладони, ещё раз смочил руки спиртом и принялся вытаскивать немногочисленные оставшиеся небольшие щепки. Второй кусок бинта он приложил к ране, — ундина к этому времени шипеть перестала и просто морщила лоб от чужих прикосновений. Неглупая девочка, явно осторожничала, чтоб обломки не вошли слишком глубоко, от одного избавилась сама, а на второй не хватило сил. Её держала в оковах тихая паника, — так и представлялась замутнённая картина перед взором и непреодолимая слабость с дрожью в руках. — Меня и самого подобно ранили, когда я был столь же молод, как ты. И боялся я так же, как ты. — Джотаро вытер ладони бинтом и достал мази — предстояло самое непростое. Он внимательно посмотрел в русалочьи глаза: — Нужно обезболить. Потерпи, немного пожжёт. Сняв с себя плащ, Джотаро накинул его на её плечи так, чтоб согрел, но и не мешался. Неприятно не пахло — значит, риск повреждения кишечника менее велик. Надо нанести охлаждающую мазь тонким слоем, и быстро, чтоб прохлада не осела на пальцах, потупив чувствительность. И это, конечно же, ещё не всё. — Послушай. Необходимо обработать внутри… Не гляди на меня так. Будет неприятно, если содержимое твоих кишок попадёт в брюшную полость, а занозы в мышцах загниют, согласись? — На его слова ундина медленно кивнула. — Я не сделаю тебе больно. Обещаю. Целебную мазь из редких трав, порошка из арабского чёрного жемчуга и прочих ингредиентов, держащихся в секрете, отыскать было трудно, оно и понятно — за подобные чудодейственные свойства плату требовали высокую, а распространяли вещицу редко и зачастую под полом. Русалка наблюдала, как в её животе утопали чужие вязкие прикосновения, пока Джотаро придерживал её за спину свободной рукой. Не испачканным кровью мизинцем он черпнул ещё каплю мази и наложил на рану, соединив её края. — Это обеззаразит и очистит… Подожди, не подымайся. Скоро начнёт заживать. Привязанная к берегу лодка покачивалась на тихих волнах, где густела темнота, бледно-голубое небо подёрнулось розовой дымкой, и луна, белая, как седина мудреца, как страницы Библии, возвышалась, безразлично оглядывая всё пустое-земное. Ну и ну, что за зрелище: нежный вечерний пейзаж, капитан корабля и беззащитная ундина, — части двух противоположных миров, столкнувшиеся на границе. Живописный сюжет на продажу художнику. Они оба смотрели, как медленно срастается кожа вслед за восстанавливающимися под нею тканями. — И как ты так напоролась? За всё это время русалка ни слова не проронила, — мелькнула только вот маленькими огоньками у зрачков. — Разговаривать, что ли, не умеешь? Она фыркнула и насупилась. — А, вот оно что. Ну и ну. У морских дев неумение говорить свидетельствовало о дикой и строптивой натуре. Загнанная в угол охотница, — Джотаро укутал её в плащ, а она сжала полы когтистыми перепончатыми пальцами. Когда он последний раз заботился о нуждающейся в помощи девушке?.. — Прости, мне даже нечем тебя накормить. Русалка оживилась — возвращался здоровый румянец, смурное выражение сходило с лица. Она просяще посмотрела сначала в сторону воды, потом на Джотаро, и снова на воду, — он подхватил её на руки и отнёс к берегу, посадив туда, где камень не крупный. Она отдала ему плащ, безмолвно настояла — тот был ловко закинут в лодку; Джотаро вернул русалке нож. Плавник, будто длинные широкие ленты из кисеи, опустился под кромку, — она с облегчением выдохнула. Набрала маленьких мокрых камушков в ладонь, высыпала их обратно — рябь пробежала по мелкой воде. Джотаро подраспустил трос и снова надёжно закрепил, забрался в лодку, и та отплыла, — сняв обувь и закатав штаны, он сел на борт и опустил ноги в воду. Пока доставал и закуривал папиросу, не заметил, как ундина оказалась рядом и положила голову на колени Джотаро. Несчастное перепуганное дитя… Он погладил жёсткие от соли волосы, — обыкновенно для глубоководных барышень хитрая причёска — с ярко-зелёными чёлкой и косичками вокруг пучков и вдоль распущенных локонов. Жила себе, охотилась из спортивного интереса, и вдруг бы сгинула жалкой смертью от кровотечения, гнили и всего остального в порванном животе. Бедная, бедная девочка. Тогда Джотаро не знал, что сделал бы миру, хотя бы гавани одолжение, если оставил бы её нелепо подыхать. — Будь осторожнее, — сказал он ей вслед на прощание. Осторожнее следовало быть пацанёнку-оборванцу из хибар рядом с берегом, сбежавшему искупаться потемну; или воришкам, умудрившихся ночью незаметно отвязать чужую яхту от пристани; или братьям-близнецам, что запоздало возвращались с дальней прогулки на вёсельной лодке; а за пиратов на Драй-Тортугас всё было решено штормом. Одному дьяволу морскому известно, скольких она за свою жизнь убила. Она появилась внезапно, когда Джотаро ушёл подальше, поюжнее в залив порыбачить в штиль, — вынырнула со здоровой рыбиной в зубах и с улыбкой преподнесла своему спасителю. А рыбку такую поймать постараться надо, то-то русалки не знают, по какой улов люди ходят. — Здравствуй, подруга, — он потрепал синеволосую макушку под зелёными косичками, а юная морская леди, не боясь испортить одеяния, умело запрыгнула на борт плоскодонки с двумя банками возле транца и носа, которую Джотаро почти всегда брал на лов. — Как нашла меня? Тонкие розоватые нити, как шелковинки, жемчужинки, — накидка по русалочьей моде обнимала её плечи, и браслеты опутывали запястья. — Симпатично, — сказал Джотаро, и она снова улыбнулась. Как прекрасна молчаливая женщина. Один раз она подстерегла его южнее гавани, уставшего после целого дня работы на участке земли при его временном жилище, — хвостом окатила Джотаро снопом блестящих алым от заката брызг, погасив его папиросу, и снова вручила подарок — полные ладони отменной свежей икры. Когда ундина собралась уплывать и помахала рукой, Джотаро позволил себе сделать в сторону девушки то, чего до этого, за все четыре десятка лет ни разу не делал — подмигнул. Она тут же скрылась под водой. Надо же, завёл приятельницу среди русалок, — ничего плохого, впрочем, не происходило, и ладно. Он когда-то её выручил, она теперь помогает ему. Ещё полторы недели в гавани всё было спокойно — потом возле пристани заметили колышущуюся на прибое оторванную по локоть покусанную местами руку. Видимо, невкусно стало, или обожралась до отвала, что не влезло. Неизведанное существо навело шуму своими набегами на людские деревни в округе, что семьи с детьми в справедливом страхе поуезжали, кто мог. Осторожнее следовало быть Джотаро, вернувшемуся в гавань после плавания до Бразилии. Местные сказали, за это время было убито и жестоко обглодано двое человек. Так же, как и остальные жертвы чудовища — мужчины, подвергающиеся вырыванию конечностей, растерзанию горла, лишению глазных яблок… Какая из морских тварей? Для зверей слишком аккуратно и осмысленно. Чудище вырывало глаза, но лица не трогало, могло разве что уши погрызть, как у непутёвых угонщиков яхт. Но на типичные убийства от рук русалки не похоже, потому что, во-первых, целители и ворожеи утверждали — перед смертью мужчины в половые акты не вступали, а во-вторых, русалки обычно не оставляли тел (здесь данные разнятся: по одной версии, просто уносили на дно, по другой — сжирали до костей). «Осторожнее», повторял смотритель за пристанью, «капитан Куджо». Ничего страшного, от морских дев он уже отбивался, не от одной, и не одну подстреливал. Его команда через кракена прошла, а корабль был прозван удачливым счастливчиком, — что ж, да, Платиновая Звезда из многих передряг выходила целой. «Почему не переедете в город?» Здесь тихо, и, надо признать, Джотаро даже немного привязался к маленькому участку плодоносной земли (пускай ничего особо не выращивал) и уютному в своей простоте домику. Стареет, наверное. Да и что ему в этот город возвращаться. Осторожнее следовало быть, сидя на борту лодки и уставившись в горизонт, — русалка возникла из-под кромки, в прыжке схватила Джотаро за плечи и повалила в воду. Ещё и кепку скинула. — Хотела искупаться — могла и попросить, придумала бы как, поди, не глупая, — сказал он, когда прокашлялся и вдохнул воздуха. Его подруга обнимала и прижималась щекой к щеке. Он положил ей руку на плечо в синем кружеве. Сердце ёкнуло, когда она тронула его скулу кончиком носа, потом губами. Бедная, бедная девочка. — Ну всё, хватит, холодно, — он сноровисто забрался обратно в лодку. Вымок до нитки, чуть кепку не потерял; пачке папирос в кармане штанов пришёл конец. Рыба была безжалостно разогнана, — ну, три штуки — это хоть что-то. — Без ужина задумала меня оставить? Ундина отвела взгляд, виновато улыбаясь. Они ведут себя совсем по-другому, когда хотят соблазнить, чаровницы-обольстительницы, у них другой взгляд. Она скрылась в глубине и тут же вернулась с рыбами, по одной в зубах и ладонях, — бросила их в ведро. Русалка, положив на борт руки и опустив на кисти подбородок, смотрела, как Джотаро снимал рубашку и выжимал. — Что, — он не сдержал усмешки, — следишь за мной? Даже смеялась она беззвучно. Он сел рядом, облокотившись, — ундина подобралась ближе и обхватила его руку, прижавшись ложбинкой между грудью, виском уткнулась в его плечо. У неё небольшая грудь, скрытая под переливающейся слабым, тонким изумрудным блеском чешуёй. Это, насколько ему известно, тоже элемент одежды. Они же млекопитающие. — Соскучилась, значит? Русалка кивнула, потеревшись щекой. Вокруг тишина, никого, стоял штиль. В Харрикейне, после прибытия, ему передали письмо от дочери… Что происходит? — он не задавал себе вопроса, когда морская дева забиралась на борт, притягивала Джотаро к себе, запускала когтистые пальцы с тонкой плёнкой маленьких перепонок в его мокрые закудрявившиеся волосы, прикладывалась фиолетовыми губами к его губам и касалась тех своим странным языком. Ундина отпрянула и, стесняясь, отвернулась, — вот кому тут стесняться надо, так точно не ей. — Ну-ка высунь язык, — Джотаро повернул её голову за подбородок. Простой розовый язык, как человеческий, только раздвоенный, — будто разрезали — и стал как два языка, двигающихся по отдельности. Следующий её поцелуй повторялся потом в жарких и беспокойных полуснах. Подумаешь, поцеловался с русалкой, надо же знать, от чего отказываешься, — звучит как отборная бредятина, хотя бы потому что такие поцелуи случались из раза в раз вместе с довольно тесными объятиями, — после земных сказок, когда-то давно рассказанных детям, и в присутствии полного ведра селёдки и ручной сетки с округлыми крупными мидиями. От неё не разило рыбой, русалки не любят пахнуть, как рыбы, что-то делают для этого, прихорашиваются, короче говоря. Джотаро не трогал её ниже поясницы, не прикасался, где не следует, — присоединяться к клубу поклонников хвостатых дамочек ему не улыбалось. Может, всё оттого, что после жены, сбежавшей вместе с младшенькой, когда старшей дочери исполнилось бы восемь, у него женщины так и не было. Айрин пригласила отца на шестнадцатилетие, — а он даже не представлял, как сейчас выглядит младшенькая, в его памяти остающаяся непоседливой пятилеткой, по ночам во сне шепчущей имя сестры. Море имеет свойство отбирать всё до последнего. Айрин призналась, она удивилась, что отец принял её приглашение, — Марина удивилась не меньше, и они, похоже, даже обрадовались встрече. Дочке вроде понравился подарок, — особенно дополнение к нему — серьги из перламутровых пластин и дикого розового жемчуга. От украшений она была в восторге; «да, ручная работа, да, специально для тебя», — говорил Джотаро и не врал. Зелёные ундиньи руки при нём старательно вытачивали пластинки из раковин перловиц, неизвестно откуда добытых, и прокалывали жемчужины, пока сама мастерица висела на борту лодки, от сосредоточенности высунув кончик (оба кончика) языка. «Вы, если честно, друг на друга похожи», — вертелось в голове адресованное неизвестно кому из них, русалке или Айрин, или обеим. Джотаро не стал задерживаться надолго. Было около пяти утра, когда его маленький парусник шёл в сторону гавани с юго-востока, вдоль береговой линии. Хорошее утро, безмолвное, попутный ветер неспешно нёс лодку, тишь да гладь. Вдруг слышно — чавканье. Впереди как раз заброшенный полуразрушенный маленький пирс. Лодка подплывала медленно, и чавканье становилось громче, — бурлящее, хлюпающее, смакующее. По спине прокатился колкий холод, — из-за пирса по тёмной воде еле видно растекалась кровь, свежая кровь. Джотаро, наверное, просто не хотел думать, что его милая русалочка может оказаться тем самым ненасытным чудовищем, — лю́бая его подруженька, вся в человеческой кровище, с озверевшими глазами и с чужой выдранной рукой в зубах; мертвец когда-то был отцом-одиночкой двоих мальчиков и больной девочки, рыбак, ограниченный одноногостью — ещё в молодости крокодил покалечил, — мёртвый отец осиротевших детей смотрел пустотой из-под век, убитый ненаглядной тайной зазнобой капитана Куджо. Был бы с собой огнестрел — пальнул бы, не раздумывая. Осталось разве что разочарованно вздохнуть и взяться за вёсла, — и только тогда русалка его заметила, но Джотаро старался больше на неё не смотреть. Жрёт она, вкусно ей да сладко, дрянная сука, хорошо ей оставлять семьи без мужей и отцов, без детей. Она ведь и Джотаро могла убить. Сколько она не появлялась? Близилась осень. Убийств больше не было. В заливе Бискейна всегда водился морской народ, у горизонта изредка промелькивали хвосты играющих друг с другом ныряльщиц, сирены порою пели над кромкой, нереиды заговаривали с рыбаками, обсуждая погоду. Они соседствовали с людьми в ненавязчивом мире, и никто подобного разбоя от одной ундины не ожидал. Особенно Джотаро, — особенно от единственной морской девы, с которой умудрился сдружиться. Он должен разобраться с ней лично, похоронить вместе с тайной существования её и их отношений, — и теперь всегда держал при себе пистолет. Плавал до Юкатана, до Северной Каролины, прошёл шторм недалеко от Джорджии; дымил папиросы в каюте; слушал, как матросы между собой восхваляли Жюля Верна; смотрел из рубки на искрящуюся под солнцем рябь, будто блестящие длинные ленты из кисеи. Пальнул бы, не раздумывая. — Да у тебя, капитан, как-никак любовь случилась, а? Подколки от верного штурмана наедине — дело, само собой, обязательное, издержки старой, как мир, дружбы «как-никак». — Помолчал бы, Польнарефф. Двадцать лет одни и те же шутки. — Причём несчастная! У меня на все эти дела чуйка развита, а ты-то меня и подавно не обманешь. Конечно, не обманет. — Слушай, — отмашка Джотаро, с каждым разом растущая в изобретательности, тоже часть традиции. — Ты давно бы уже сам мог стать капитаном и на своём корабле демонстрировать свою чуйку. Или вернуться в фехтовальщики. Понабежало из Франции. — А? Nani? По-японски не понимаю. Они добро засмеялись между собой. Впереди много работы. Зелень южных флоридских краёв не знала северной желтизны, не знала зимней спячки, но на время поздней осени, зимы и ранней весны русалки уплывают в Карибское море, — просто из вредности, потому что юг Флориды всегда был для них комфортным. Что ж, пускай, Джотаро подождёт. Но она объявилась ещё до наступления поздней осени, и, как привычно для неё, внезапно. Вынырнула из-за спины, распугала рыбу, намочила плащ Джотаро своими объятиями. Он думал, что разозлится, схватит её за горло, вспорет глотку, или даст залпу в лоб, не церемонясь, — но только её плавные сильные руки сомкнулись вокруг его пояса, только виском она уткнулась ему в бок — всё внутри заполнила острая горечь, что хотелось морщиться, и спирала грудь. — И откуда ты такая выродилась. Русалка виновато хлопала глазками из-за борта, словно нашкодившая девчонка, а не кровожадная людоедка. — Много людей уже сожрала? Ни одним знаком она не ответила. Ага, так бы и сказала. — Ни стыда ни совести. Взяла и разбила мне сердце. Справедливости ради, ни об одном убийстве с момента её раскрытия не было слышно, но прошлого это не сотрёт. Джотаро достал пистолет и зарядил полку. — Ты же знаешь, что заслужила. Он подставил дуло к её лбу между яркими прядями чёлки. Ундина не сопротивлялась, не отбивалась, не тряслась от страха, не уплывала, — смиренно опустила веки, и даже тёмно-синие ресницы не дрожали. У неё было достаточно времени на любой манёвр, но она не и не шевельнулась, лишь локоны и косы струились по поверхности воды в отражениях облаков. Джотаро взвёл курок, — одна осечка — и всё. А разве не этого ли он добивался? Её веки мелко затряслись, на ресницах набирали рост капли, набухли, мелькнули точками света и покатились по щекам. Одна за другой, одна за другой. Громыхнул выстрел. Видеть хоть сотню разом чужих смертей, колыхавшиеся на волнах обезображенные тела, синеющие безглазые лица, распотрошённые животы, что угодно, но не видеть бы слёз любимой женщины. Русалка кашляла от густого порохового дыма. В нескольких метрах от неё кромка резонировала от патрона. Джотаро швырнул пистолет на дно лодки. — Ай, да что с тебя взять, — бросил он раздосованно. Какие-либо обещания вытягивать из неё бессмысленно. Звериную натуру не скрыть, не победить, — однако ведь и вправду — чем ближе они становились, тем реже она бесчинствовала. Что ж, раз уж совсем не отучить, то придётся перевоспитывать. На диету сажать. — Ну и что ты там жмёшься и плачешь? Она послушно забралась на борт рядом. — Я же, в конце концов, жизнь твою спас, — Джотаро закурил, глядя вдаль и жмурясь, — трудов своих жалко. Знаешь, каких денег та мазь стоит? Русалка не смела коснуться, — сидела, опершись рукой об отёсанное гладкое дерево, лицом в противоположную сторону, и тоже смотрела вдаль, когда Джотаро на неё взглянул. — Будешь? — он протянул тлеющую папиросу. Снова она кашляла от дыма, и, кажется, позеленела ещё сильнее, заплевалась и морщилась от отвращения, выбросила курево за борт, — Джотаро усмехнулся. Он взял в свои ладони русалочью, шершавую, изящную… опасную. Странно. Ощущение опасности взбудоражило, а не насторожило, внимание к её источнику возникло совершенно другое. Да, однажды «конфетно-букетному» периоду суждено перейти в нечто большее, — и нет, нет, Джотаро не страдал пристрастием к телам барышень в чешуе и плавниках, не собирался. Милая девочка. Наверное, он просто-напросто увидел в ней тринадцать лет назад погибшую старшую дочь, и оно каким-то извращённым способом обратилось в его нынешние чувства. Милая, но пакостница. — Давай-ка, если не можешь без человечины, переходи на других экземпляров… Мда, что я говорю… — Джотаро вздохнул. — Пираты конченые… Свежие трупы… О боги, это смешно. Она кивнула головой, переплела их пальцы, опустила их руки и поцеловала — начала робко, несмело, будто они ничем таким не занимались, и это раз второй, иль третий, — нет, всё же второй, стал тем самым, от воспоминаний о котором Джотаро глубокими ночами просыпался в душной постели дома, со стыдом отвергая своё возбуждение. Какие же вещи можно творить этим языком… Вот дьявол. «Вы, если честно, друг на друга похожи, — снова завертелось в голове, — вы с моей дочерью…» И думал Джотаро не об Айрин. Его возлюбленная ундина теперь встречала в оговоренном месте в оговоренное время; о насильственных смертях одним и тем же почерком не сообщалось. Они занимались ровно тем же, чем прежде: Джотаро сидел с удочкой и курил, русалка-помощница уплывала по глубоководную рыбу и мидии; после хорошего улова он не торопился в гавань, — зачинал истории из своих плаваний, земные легенды, которых морской народ не знал, о видах бабочек, что ей так нравились, и ощущал себя распоследним болтуном, чего, в общем-то, стесняться перестал. Она клала мокрую голову на колени Джотаро, а он гладил её волосы, проводил кончиками пальцев по перепончатым ушам и по татуированной шее, едва касаясь нежных закрытых жабер. Вокруг всё молчало, зимой рыбный промысел ощутимо сбавлял обороты; здешний маршрут для прогулок непопулярный, — это только их место. Приказ отправляться в дальний путь огорошил, что поразительно — никогда не было, чтоб плавание да и не вызывало энтузиазма. — …Да, надолго. Ты тоже поплавай, отправься куда-нибудь, к западу или на юг. Карибское море, ты знаешь, полно пиратов, любящих побуянить в побоищах. Наверняка есть чем поживиться, — Джотаро усмехнулся, — только не трогай невинных. А я поверю тебе — если можно так сказать, на слово. Он поцеловал её на прощание в лоб и потрепал за щеку, когда она опустилась за борт. — Будь осторожнее. — А ундина, как преданная раба, взяла руку Джотаро и коснулась губами — не отпускать бы девочку, не покидать. Америка, Европа, Африка, — в путешествии Джотаро и его экипаж встретили весну; они возвращались мимо Багамского архипелага, над Кубой, — и пошли в Галвестон.***
К Ки Бискейну Джотаро основательно прикипел, — местный воздух наполнил лёгкие сладостью, лёгкостью, освободив сдавленную грудь. Полуостровок, смело конкурирующий с безграничными океанскими просторами, — крохотная безымянная гавань и неизменно кормящий его залив, — маленький дом в глухой малочисленной деревушке, заросшей пальмами и прочей буйной зеленью. Откуда знать, сдержала она обещание или нет, но хотя бы старалась, о чём говорила их непреднамеренная встреча на Логгерхеде. Ещё и сестрёнок приобщала к диетическому питанию. Похвально. Джотаро хотелось, ясное дело, куда бурнее поприветствовать сердечную подругу, но некоторые обстоятельства связали им руки, — однако, то поспособствовало желанию восполнить упущенное… И… окровавленная, она не вызвала реакции, которую можно было ожидать. Своего возбуждения от этого воспоминания в коротком сне в пути до Гаваны Джотаро не постыдился. В безымянной гавани всегда стояло мало судов, — и вот его лодка, пришедшая из Харрикейна, вновь пришвартовалась к пристани у густого леса с проложенными тропами, будто коридорами между живых и цветущих зелёных стен. Лодка, что эти месяцы только во снах качала их по волнам среди вод от края до края, Джотаро и зеленокожую ундину рядом с ним. Впервые за долгое время он выспался и хорошенько отдохнул. Сплошные пальмы за окном, над крышей домика, тень от них вместо штор; назойливый треск насекомых, отгоняемых от жилищ только магическими амулетами; бабочки, цветы; то, что раньше не способно было удержать, найти в сердце место, обратилось уютом, долгожданным и безупречным. Седина, что ли, пробилась? А она, его милая девочка-рыбка, конечно, ждала Джотаро там же, — с «разбегу» запрыгнула на борт рыбацкой плоскодонки и полезла целоваться. Сестрёнок-селёдок она наверняка разогнала, но они с Джотаро сюда не удить пришли. Не хотелось говорить, хотелось только чтоб она обнимала, лобызала губы, поглаживала шершавой ладонью лицо, лёжа на его груди. — Пойдём подальше прогуляемся, — он поднял вёсла. Что за идиоты любят русалок? Юные глупцы, старые глупцы. Романтики предпочитают думать, что морские девы, прекрасные, как небожительницы, будут вечность петь им свои песни из потаённых уголков на дне океана; доблестные мужи держат их либо за животных, либо за шлюх, и между собой хвастаются, сколько их подцепили и как долго их имели, пока жёны с детьми ждут на суше. Вот-вот назревали сумерки. Сложив хвост, ундина сидела, опершись, у банки, — накидка, как густая переплетённая паутина, покоилась на плечах, как одеяния юной принцессы с севера. Приоделась к свиданию, — милое чудовище, охочее до человечины, когда-то преклонившее голову пред рукой Джотаро, теперь в белом — палач королевских кровей. А каков был бы её голос? Любящая помолчать женщина — мечта любого мужчины, но и страстный полушёпот на ухо послушать иногда тоже неплохо. Сёстры-жительницы морского дна понимают её без слов, а Джотаро — всего лишь один из людей. Мда. Он не сдержал кривой улыбки, — ундина вопросительно посмотрела. — Ничего, дорогая. «Дорогая» — он так даже Марину не называл. Старость, точно старость — на пятки наступает, беспощадная. — У меня нигде седину не видно? Русалка беззвучно хихикнула и помотала головой. Вокруг пустота, синева. Джотаро опустил вёсла. Она скромным взглядом притянула к себе, — Джотаро взял в ладони её лицо и приблизился с поцелуем. Раздвоенный язык проходился по его губам, вокруг его языка. Нежность разгоралась, превращаясь в страсть вслед за расстёгивающимися пуговицами рубашки Джотаро и непрекращающимся поцелуем, — в один момент ундина подраспустила зубки. Прикусывала его губы, взволнованно вздохнула; ударило осознание — она питается человеческим мясом, — опасная, могла откусить ему язык, воткнуть в шею когти, — искры рассыпались по коже из-под остриёв. Оторвавшись от неё и шумно втянув недостающий воздух, Джотаро провёл большими пальцами по линиям тату на русалочьей шее, перечёркивающим жабры, сбросил с её плеч паутину. Её изгибы под его касаниями менялись, двигались, округлялись ещё больше. Грудь помещалась в руку, мягкая и упругая, — русалка охнула. Джотаро только сейчас заметил проколотый пупок у неё — раньше этого не было? Чешуя хвоста — скользкая, мышцы — крепкие и разработанные; зад тоже упругий и на ощупь чрезвычайно приятный, — мысли тонули во всяких пошлостях. Как бы ни старались, русалки перебить до конца запах рыбы не смогут, — от его милой подруги ещё пахло какими-то маслами, которыми они всегда пользуются, и пахло простым людским — возлюбленной девушкой; всё оно складывалось в особенный аромат, дикий, неподвластный рациональному, — и пряность морской соли, и кровь, и человеческая гибель. Кто бы знал, что опасность умеет безоговорочно управлять вожделением. Она обкусала кожу с губ Джотаро — на них спели крохотные алые бусинки, — и ундина впилась в них, облизывала, до боли лобызала. В штанах совсем тесно стало, — он положил её ладонь туда. Русалка прервалась и покраснела как маков цвет, смущённо заморгала. — Девственница? Этому её ещё учить не хватало. Ничего не ответила, — положив другую руку ему на плечо, ладонью провела от верха к низу, обратно, — от такого зрелища, дрожь бежала изнутри и жар приливал к паху. Провела ещё раз, прижала руку крепче, ещё раз… — Расстёгивай. Она подчинилась. Краснота оставалась на щеках, сосредоточенный взгляд направлен на то, что ундина делала. А делала она не совсем то, чего Джотаро ожидал, — спустилась вниз. Дьявол, что же она делала. Стянув волосы в косички, как в ленты, слегка толкнула Джотаро рукой, чтоб не закрывать ему обзор, высунула язык — совершая его кончиками разные движения, прошлась от основания вверх, тщательно, не обходя ни единую венку, и, облизав головку, взяла в рот. Джотаро аж голову откинул и выдохнул, надо признать, не без стона, но тут же вернулся к дивной картине, которой одаривала возлюбленная — медленно поднимаясь и опускаясь, что член ей до горла доставал. Горла, по которому стекала кровь и в желудок отправлялось людское мясо. Вот же… бля. Снова простонал. Небо темнело, всё темнело. Темнело в глазах от того, как ундина опять распустила зубки, — передними поцарапывала чувствительную кожу, клыки в ход не пускала. Там много крови, там настолько много крови, что можно захлебнуться. Джотаро положил ладонь на ундиний затылок и стал насаживать её голову чуть побыстрее, — она порой кашляла, но не пыталась его остановить. Как же хорошо, как же… давно такого не было — если вообще было. Он, насколько мог, старался не переусердствовать, — некрасиво получится, если любимая женщина хером подавится. Её язык вновь творил неописуемые вещи, — Джотаро убрал руку, вернув русалке инициативу. Чего она только не делала, — перебирала кончиками своего языка, обводила им со всех сторон, опускалась полностью, крепко сжав кольцо пухлых губ. После нескольких подобных фрикций Джотаро, часто и шумно дыша, продолжительно излился внутрь. Переведя дух, вытер пот с лица, — услышал громкий глоток. Русалка старательно облизнулась. Что делает-то, а. Джотаро застегнулся и обнял её, понежил по волосам. — Крови хочешь, — произнёс на ухо, — ложись. Это она да, это она мигом. Моток верёвки лежал рядом, — Джотаро надёжным узлом перевязал её запястья и привязал к банке. Сел так, чтоб заблокировать ногами ненужные движения ундине, но иметь доступ, скажем так, куда надо. Она от нетерпения сопела, округлив глаза и предчувствуя подступающее безумие. Джотаро достал нож. Лезвие немного порезало ладонь, — он занёс ту, и тонкие струйки неспешно начали стекать вниз. Она пристально наблюдала за самой первой струйкой — и безголосо простонала, когда капля упала на шею. — Хочешь? Одним взглядом взмолилась, — красная ладонь легла на грудь, — ундина выдохнула сквозь сжатые зубы, — Джотаро размазывал кровь, переходя с одной груди на другую, поднимаясь до ключицы, опускаясь к животу — на подрагивающей коже того волнилась едва заметная косая полоска шрама. Русалка не дёргалась, но со всех сил втягивала запах крови, — учитывая то, что недавно она отведала питательного юнца, чья кровь явно повкуснее, это должно польстить; и не подозревала, какой запах источала сама. Истекла вся этой кислятиной, дурманящей ум, дурящей рассудок, разрушающей объективные выводы о глупости любви к морской деве. Это запах желанной и желающей женщины, но слаще, острее, сочнее; ясно, отчего парни по ним так страдают. Джотаро поднёс кровоточащую руку к её лицу — пара капель упала на фиолетовые губы. Она зашлась в неистовстве и исступлённом трепете, облизала губы с беспамятным упоением, — голод в остервенелом взгляде пронзал яростным светом. Застрял в этой гавани, как якорем затянуло, изменил единственно любимому морю, вовремя не пристрелил чертовку — и вот расплачивается. Господь дал последний шанс на Логгерхеде, — потому что они не меняются, как жрали людей, так и будут жрать, всех пиратов посжирают — и вернутся к мирным людям, к детям. А что уж теперь? Теперь Джотаро лучше сам застрелится. Она шумно вздохнула, что, кажется, послышались тонкие нотки голоса, когда Джотаро измазал багровым её лицо, — глаза он блаженства у неё закрылись, а тело изогнулось, — вот он, момент — пора. Примерно там же, где и у человеческих женщин, у русалок находятся детородные органы, только прячущиеся в плотно сомкнутых складок под слоем чешуи. Джотаро погрузил пальцы в призывно приоткрытую щель мучительно медленно, нащупал сокрытый сверху под складками бугорок (и как же, дьявол, тут скользко), даже не замечая, как она вытягивалась струной, откидывала голову. Её стоны окатили мурашками всё его тело, — её голос, вот как он звучал. Тихо, дрожаще, но звучал, — наверное, ничего сокровеннее на всём белом свете нет. Что за идиоты любят русалок? Что за извращенцы, дразня, имеют их пальцами и поят своей кровью? Что за обезбашенные трахают клыкастых людоедок в рот? Сдавленно задышала, часто-часто, в голос мычала, скулила — она закричала, о, дьявол глубоководный, закричала в ладонь Джотаро, прижатую к её рту, когда кончила. Вся его другая рука была в слизи. — Попробую это в следующий раз. Развязанная, русалка выпрыгнула в воду по зову жажды, и заодно умылась, — не слизала присохшую кровь. Скоро ночь, — лунная дорожка выстроилась по морю, вдали над горизонтом светилась тонкая ниточка огней города. Искупавшись, его милая подруга вернулась в лодку, — всё замочила, ничего нового. Одинокое дитя. Одинокий отец без дочерей. Лица дочек… младшенькая уже взрослая, целых шестнадцать, выросла, — а старшая не успела. Айрин, мамина радость. Больно Марине, наверное, до сих пор на младшенькую смотреть, — Марина говорила, Айрин похожа на сестру. Может быть, так оно и есть… Джолин, Джолин.