[flashback.]
Юнги быстро умывает красное от слез лицо холодной водой и опирается на раковину ладонями. Он не поднимает взгляда, сил смотреть на такого себя нет, хочется прямо здесь с себя всю кожу содрать, лицо вырезать и новое слепить. Парень усмехается от своей ничтожности и сжимает челюсти, сдерживая порыв ударить висящее напротив зеркало и осколком изрезать свою отвратительную внешность: посмотреть, может ли быть хуже. Хотя, куда уж хуже? — Ты красивый, — слышится позади, и Мин всё-таки поднимает взгляд к зеркалу; на себя не смотрит, только на парня позади, который с искренним восхищением оглядывает его и будто… любуется? — Не прямо сейчас, — резко опоминается незнакомец, — слёзы тебе вообще не идут, уверен, у тебя прекрасная улыбка, — юноша широко улыбается, отчего и без того узкие глаза становятся совсем как щелочки. Юнги не знает почему, но к этому парню тянет. Он подкупает своей искренней улыбкой, детской невинностью и верой в мир. Будто сердце его никогда боли не видало, будто он совсем не из мира сего. — Я, кстати, Чимин, — сдувая лезущую в глаза челку, представляется парень и снова ярко улыбается, подходя ближе к Юнги, отчего тот делает шаг назад. Нет, Мин никогда социофобом не был, да и к этому парню он никакого отвращения не ощущает, просто собственное навязчивое желание сохранить этот огонёк в карих глазах и сберечь Чимина от всего злого в этом мире слишком испугало самого Юнги. Он опомнился и выпрямил спину, делая вид, будто секундного замешательства мгновенье назад и не было, протягивает ладонь для рукопожатия Чимину. — Мин Юнги, — произносит парень слишком хрипло и прочищает горло, повторяя имя и легко сжимая ладонь Пака своей, кивая тому вместо «приятно познакомиться». — Рад знакомству, Юнги, — кивает в ответ Чимин и убирает улыбку, склоняя голову к правому плечу и снова внимательно оглядывая стоящего перед собой юношу, отчего последнему как-то не по себе стало, захотелось попросить не смотреть так больше, потому что непривычно, потому что Мин не может трактовать такой тёплый взгляд, в котором и намёка на презрение или отвращение не найти. Но Пак продолжает быстрее, чем старший успевает открыть рот: — Ты и правда красивый, очень. Я вижу, с какой ненавистью ты смотришь на своё отражение и мне больно, — кивает в подтверждение собственных слов, — я хочу тебе помочь, честно. Не знаю почему, но я никогда не чувствовал столь сильного желания помочь незнакомому человеку. Поэтому, Юнги, — говорит он серьезно и пальцами убирает намокшие от воды передние пряди парня, — я хочу, чтобы ты знал, что если тебе плохо — теперь ты можешь мне выговориться и я тебе помогу. Постараюсь, по крайней мере. Это не просто слова, правда, не относись к ним халатно, пожалуйста. И дай свой мобильник, я запишу свой номер тебе, — Чимин наблюдает за беспокойством и замешательством на чужом лице и протягивает раскрытую ладонь, в которую Мин вкладывает телефон. — Я буду ждать звонка, я серьезно, — парень отдаёт ему телефон уже со своим номером и выходит из школьного туалета, сунув татуированные ладони в карманы спортивных штанов.[end of the flashback.]
Парни выходят из транса, в который сами себя погрузили, когда слышат звон ключей и противный скрип открывающейся решётки. Они почти синхронно открывают глаза. Чимин моргает быстро, сгоняя сонную пелену на нет и смотря на открывшего камеру охранника. — На выход, у вас предсмертная трапеза, — с осколками айсберга в голосе произносит мужчина, а Чимин чувствует, как эти осколки в его еле скреплённую степлером плоть вонзаются, разорвать преждевременно грозятся. Юнги поднимается первым и утягивает за собой Чимина, который в таком состоянии передвигаться не в силах. Он оставляет поцелуй на макушке младшего, шепчет что-то успокаивающее на ухо и обнимает за плечи, идя с ним к выходу. Не смог, от боли не уберёг. Позволил самому худшему, что возможно в этом мире, случиться. Позволил кожу с Пака содрать и оставить плоть на палящем солнце разлагаться, гнить, трупный запах распространять по округе. А больше всего внутри самого Юнги. Кажется, этот запах гниющей плоти самого ценного человека в мире уже во все поры забился, в лёгких застопорился, только собой дышать заставляет. А сейчас сам слышит этот шёпот в костях, который морозные волны по ним пускает, ёжиться заставляет, хотя и не холодно совсем в помещении. Эта метель внутри него гуляет, все органы корочкой льда покрывает — ещё один удар и они на осколки разлетятся, в плоть ещё и изнутри вонзятся.[flashback.]
Чимин очень удивляется, услышав трель телефона. Он откладывает на бортик раковины очередную чистую тарелку, выключает воду и отряхивает мокрые руки; вытирая ладони о штанины, Пак быстро идет в спальню, откуда и слышится звонок, и видит на экране незнакомый номер. Приняв звонок, парень прикладывает мобильный к уху и зажимает его плечом, направляясь обратно на кухню, чтобы закончить с мытьём посуды. — Привет, Чимин, — слышится голос по ту сторону, Пак не сразу его вспоминает, но незнакомец сразу же представляется: — Это Мин Юнги, мы разговаривали с тобой в туалете, ты ещё сказал, что я могу позвонить… — Да, — перебивает его Чимин и ругает себя за такую бестактность, но услышав, что юноша умолк, продолжает, — я помню. Юнги, что случилось? — Пак включает воду и выливает немного моющего средства на мочалку, принимаясь намыливать одну из оставшихся грязных тарелок. — Мне плохо, а выговориться совсем некому. Я очень боюсь навязываться людям со своими проблемами, а ты ведь сам предложил, поэтому вот… — повисает молчание, но Пак ничего не говорит, не торопит, давая парню собраться с мыслями, чтобы продолжить. — У меня подтверждённая врачом депрессия, — начинает Юнги и Чимин кивает прежде, чем успевает вспомнить, что собеседник вообще-то не увидит. — Сейчас я пытаюсь сделать реферат на завтра, но как только сажусь его делать — ощущаю тревогу, очень сильную, поэтому бросаю и потом ощущаю тревожность оттого, что ничего не делаю, — сглатывает и снова молчит пару секунд. — Также мне очень плохо морально: из меня будто ложечкой выели все позитивные эмоции, а сейчас не осталось ничего, кроме желания умереть и всепоглощающей тоски и моральной боли, которая будто в физическую переходит. У меня такое чувство, что вместо крови сердце перекачивает раскалённый свинец и там каждый раз остаются новые ожоги, а оно всё никак не остановится — продолжает биться, — Мин по ту сторону разбито усмехается, а Чимин выключает воду, кусая губы. Он знал, что этот парень сломан — ещё в том туалете это увидел, но не думал, что настолько. — Слушай, мне через полтора часа на работу, — прочищает горло Чимин спустя секунд двадцать молчания, — там неподалёку есть хорошее кафе. Давай встретимся? Я попытаюсь отвлечь тебя от этого состояния, да и вживую говорить лучше.[end of the flashback.]
— Как и заказывали, — хмыкает сопровождающий, пропуская парней в небольших размеров столовую. Внутри несколько столов с разной едой, за некоторыми уже сидят пленные, поедая свой последний в жизни завтрак, а некоторые своих ещё дожидаются. Мужчина проводит Юнги с Чимином к их столу возле дальней стены, на котором стоят две тарелки с пастой с морепродуктами, два кусочка шоколадного торта с вишней и две чашки карамельного латте. — Как тогда, — сломлено улыбается Чимин и у Юнги органы разбиваются всё-таки. Острыми иглами в плоть вонзаются, на дне лёгких оседают, закупоривают, не дают нормально вдохнуть, как бы ни пытался. Невыносимо. До скрежета эмали, до разбитых об эту боль костей, до игл под ногтями невыносимо. Он мечтал уберечь, себе и Чимину обещал, любовь в себе растил, удобрял, чтобы эта любовь смысл его жизни защищала. Не защитила. Прямо сейчас этот смысл напротив стоит, даже скобками уже не удерживаемый по швам расходится, разлагающуюся изнутри плоть обнажает. Лучше бы сразу умереть, а не мучаться неделю тут. Лучше бы сердце остановилось ещё в ту минуту, когда быстрее из-за присутствия Чимина внутри биться начало. Лучше бы не давало призрачных надежд на хороший конец в мире, где это невозможно. Никому ещё свою влюбленность скрыть не удавалось, неужели два идиота решили, что им это удастся? Ослеплённые любовью, поверили в свою непобедимость, всемогущество, против гнилой системы пошли и заплатили за это. Сейчас сидят друг напротив друга, глаза в глаза смотрят, болью-любовью делятся, пальцы сплетают, мысленно клятвы и признания в бесконечной любви повторяют. — Я тебя необъятно, Юнги, вечно, — шепчет Чимин, по-настоящему улыбаясь, своей ладонью родную сжимая, глазами всю нежность показывая. — Прости за это меня, — он истерически хихикает под нос и опускает взгляд, не в силах выносить глубокую боль, которая затопила серые глаза напротив. Юнги сглатывает и также голову опускает, но руки не разжимает. Никто из них на еду смотреть не в силах, ведь смерть рядом ходит, почти нежно в свои ледяные объятия приглашает, длинными костлявыми пальцами линию челюсти очерчивает, по голове гладит, успокаивает. «От пули умирают быстро, не бойтесь», — шепчет и улыбается, ряд гнилых зубов обнажая. Кусок в горло не пролезет в такой обстановке, но Чимин всё-таки тянется свободной рукой к стоящей на столе чашке с кофе, пальчиками оплетает: тепло — доказательство, что ещё живой, ощущает и горько усмехается. — Я тебя как от земли до неба и от неба до земли, — хрипит в ответ Юнги и опускает веки, пальцы перемещая на запястье Чимина и ощущая под пальцами умеренный пульс. Этого ему хватает, чтобы понять, что жив ещё, так как чувствовать может. Вокруг разносятся разговоры и стук приборов о тарелки — как их не воротит от еды, от осознания, что это их последние минуты жизни? — но для Юнги и Чимина существуют только они вдвоём и никого больше.[flashback.]
Ядовитый мрак расползается улицами города быстро, поглощая всех бродящих на улице людей; горизонт вбирает в себя последние лучи заходящего солнца, на смену которому должны прийти звёзды и луна, но на небе одни тучи. Первый раскат грома разносится по округе как только зажигаются уличные фонари. Люди бежат, оглядываются на небо и смотря, где бы спрятаться, чтобы не промокнуть. Каждый сам по себе, и когда дождь начинает моросить — каждый прикрывается, чем есть, что под руку попадётся. Только Чимина с Юнги это не беспокоит. Они поднимают глаза к небу, ловят капли дождя и просто наслаждаются моментом. Чимин первым снимает кроссовки и носки, босыми ногами шлёпая по мокрому от сильного ливня асфальту. Юнги звонко смеётся и повторяет за ним, ойкая от холодной воды под ногами. — Ну ты неженка, — смеётся Пак, кружась под холодным дождём. Он прыгает и напевает мелодию «Sweater weather», тряся насквозь промокшими волосами. Из-за пелены, создаваемой сильным дождём, почти ничего не видно, но Мин всё равно улыбается, различая впереди силуэт веселящегося Чимина, освещаемый тусклыми уличными фонарями. — Ну чего ты такой тухлый! — Чимин подбегает к нему, начиная прыгать и кружить вокруг, дергая то за руку, то за волосы, то за кофту, пытаясь потащить за собой в танец. Юнги снова смеётся и качает головой. Он ловит прыгающего парня за талию и прижимает к себе, заставляя Чимина в шоке замереть. Молодые люди долго поддерживают зрительный контакт; Юнги старается вложить в свой взгляд всю нежность, которую вынашивал внутри уже долгое время. И Чимин всё понимает, принимает и в ответ улыбается, нежностью делится. Мин первым вперёд поддаётся, губами мягких губ напротив касается. Не напирает, водит, пробует. Чимин также неумело отвечает на недопоцелуй, языком по губам напротив скользит, чужой язык в собственный рот пропускает. Они обнимаются, целуясь под тусклым фонарём у одной из многоэтажек города. Они делят на двоих воздух, тепло и только зарождающуюся внутри влюблённость. Один зажег искру, другой раздул костёр.[end of the flashback.]
— Я тебя так безрассудно и фанатично, Юнги, — он качает головой, плечом к плечу передвигаясь по широкому коридору с камерами. В тех камерах такие же несчастные влюблённые сидят, наслаждаются последними днями вместе, своего часа дожидаются. За окнами с решётками темно, солнца даже не видно ещё. Ядовитый мрак и тишину только пробуждающейся природы скрашивает беспросветный ливень и звук наполнения магазина автомата пулями. — Я в тебя так абсурдно и беспечно, Чимин, — шепчет в ответ Юнги и опускает взгляд на ключицу юноши, пальцами оглаживает выведенные там «разучу тебя дышать». У него такая же. Парные татуировки, символизирующие принадлежность и зависимость друг от друга, невозможность даже вдохнуть нормально без присутствия другого рядом. Парни выходят на улицу, наконец чувствуя летний утренний воздух, в котором витает запах пороха и крови недавно полегших тут грешников мира сего. Пак когда-то считал систему и политику мира этого вполне понятной и справедливой, но сейчас горло рвёт кашель из невысказанных слов и невыплаканных слез из-за несправедливости властей. Люди используют друг друга только ради размножения и продолжения рода. — Когда я влюбился в тебя — была такая же погода, — улыбается, вернее, пытается улыбнуться сразу же промокший Чимин. Никто из них не обращает внимания на неприятно прилипающую к коже одежду или спадающие на глаза волосы. — Я полюбил тебя раньше, — Юнги смотрит в ответ, видит только ему принадлежащую там нежность вперемешку с болью и тоской, собранной, кажется, со всего мира. Смерть тенью за ними следует, волочит за собой подол чёрного изодранного платья, перед костлявыми пальцами придерживая. Она мягкой поступью идёт прямо за спинами приговорённых, успокоения им в затылок шепчет и своим ледяным дыханием по мокрой коже мурашки пускает.[flashback.]
Юнги аккуратно опускает Чимина на диван в старой заброшенной квартире. Из-за того, что последний подвернул ногу дойти до дома кого-то из них оказалось делом не из лёгких, поэтому Мин занёс его в ближайшую квартиру в заброшенной многоэтажке. Старший приседает на колени рядом с диваном и вздыхает, смотря на пострадавшего. — Не стоило, Юнги, — Чимин тепло улыбается, растапливая испортившееся настроение Мина и получая такую же пропитанную нежностью улыбку в ответ. — Я бы дошёл сам, не инвалид же, — посмеивается Пак и подтягивает парня к себе, медленно и тягуче целуя того. Юнги скользит языком в чужой рот и сплетается с языком Чимина. Он ладонью аккуратно поглаживает спину парня, кусает, лижет губы, сосет язык, задаёт темп. Паку остаётся только подстраиваться, позволяя тёплым ладоням скользить по своей спине и оглаживать бока. — Помнишь, — тяжело дыша, отстраняется Чимин, и смеётся от недовольного от прерванного поцелуя Юнги, — мы говорили о первом разе? Тогда я говорил, что не готов, но сейчас я так не думаю, — он закусывает нижнюю губу, отдирая кусочек кожи. — В кармане куртки смазка и презервативы. Я хотел поговорить об этом дома, но мы вряд ли сегодня туда дойдём, — он пожимает плечами и наблюдает, как Юнги медленно поднимается и идёт к куртке, которую бросил на кресло в коридоре. Возвращается юноша уже со смазкой и контрацептивами. — Почему ты не сказал раньше? Мы могли бы вместе это купить, — улыбается ему Юнги и подходит обратно к дивану, присаживаясь на его край. — Ты уверен, что готов? Особенно, с твоей ногой, — хмурится Мин, но продолжить не даёт Чимин, который бросает короткое «готов» и тянется за поцелуем. Отказать Паку всё ещё невозможно. Юнги снова целует, заботу передаёт всеми своими движениями. Опускает Чимина обратно на диван и расстёгивает его джинсы. — Руки помой для начала, — смеётся в поцелуй Пак, чем вызывает очередное недовольное мычание. Но Мин всё-таки отстраняется и бежит в ванную в надежде, что там ещё не перекрыт водопровод. И ему всё-таки везёт. Юнги возвращается с уже чистыми руками и смотрит на Чимина, который самостоятельно избавился от штанов и боксеров. Юноша подходит к партнеру и берет тюбик со смазкой, выдавливая на пальцы немного. Пак приподнимает поясницу, позволяя Юнги приставить пальцы ко входу. Он проталкивает внутрь только один палец, обильно смазанный лубрикантом и наблюдает за эмоциями на родном красивом лице. — Говори, если что, хорошо? — он делает круговые движения указательным пальцем и проталкивает к нему второй, очень аккуратно растягивая. Чимин не говорит ничего, хотя по выражению его лица видно, что тот испытывает дискомфорт. Юнги правда не знает, как это правильно делать, весь его опыт — несколько фанфиков и прочитанные в интернете статьи, с которых он узнал, что растянуть нужно хорошо, чтобы не повредить потом кишку. Мин разводит пальцы на манер ножниц, оглаживает стенки изнутри и аккуратно растягивает всё сильнее, проталкивая третий палец. Пак хочет соскочить и пойти в отходную от неприятных ощущений внутри, но не делает этого — терпит. Видит, что и Юнги не сладко, что и тот переживает очень: боится больно сделать, да и стояк мешает, отвлекая от концентрации на растягивании. Четвёртый палец проходит туго и парень ещё несколько минут очень нежно оглаживает стеночки, всё время добавляя смазки и стараясь никаким образом не навредить здоровью Чимина. Когда пальцы уже свободно входят и выходят — Юнги отстраняется и расстёгивает собственные брюки, скидывая их вместе с бельём. Оба парня смущены и совсем неопытны, но сейчас стараются не думать об этом. Юнги раскатывает по члену презерватив, а Чимин морально готовится принять его и полностью лишиться девственности. Мин размазывает смазку по презервативу и по колечку мышц, после чего пристраивается. Он заставляет партнера смотреть на себя, снова повторяет, чтобы тот, в случае чего, сразу же говорил, если что не так, и очень медленно входит. Растягивает стеночки сильнее, видит сморщивающегося Чимина, но тот сразу же успокаивает, говоря, что всё хорошо. Юнги входит до половины и замирает. Пак сжимает его в себе слишком сильно, причиняя боль им обоим. — Солнышко, не сжимай меня, пожалуйста. Расслабься. Попытайся расслабиться, — хрипит Юнги и сцеловывает неконтролируемо льющиеся из глаз Чимина слёзы. Тот старается сконцентрироваться на этих поцелуях, делает несколько глубоких вдохов и выдохов и принимает член в себя полностью. Мин останавливается снова, даёт полностью привыкнуть, а проходу растянуться и подстроиться под его размеры. — Я могу толкнуться, малыш? — шепчет он на ухо, вставая на колени меж разведённых ног и снова наклоняясь с родному лицу, чтобы целовать каждый его миллиметр и хоть как-то облегчать дискомфорт партнера. Получив утвердительный кивок — Юнги делает первый пробный толчок и дуреет от крышесносных ощущений. Обычная дрочка никогда так не вставляла, как этот один единственный толчок. Но сейчас старший фокусирует внимание на том, как бы сделать приятнее Чимину; он выходит и снова аккуратно толкается до конца, стараясь найти простату партнера, параллельно с этим юноша в кольце пальцев сжимает прижимающийся к животу член Пака и аккуратно, медленно водит по нему, наблюдая за тем, как гримаса боли сменилась наслаждением. Чимин сам толкается в руку, прикрывает глаза и лижет губы, а как только Юнги проходится членом по комку нервов — стонет. Юнги также не сдерживает стон от вида такого Чимина и от узости внутри него. Пак кончает первым; он не выдерживает такого сногсшибательного удовольствия от стимуляции простаты и члена и изливается в руку партнеру. Юнги следом быстро толкается ещё несколько раз и кончает в презерватив. Выйдя из Чимина, парень стаскивает презерватив, завязывает его и отбрасывает куда-то в угол комнаты, после чего ложиться рядом с младшим и подтягивает его к себе, крепко обнимая. Парни сцепляют пальцы в замок и погружаются в дрему на старом диване. Полного физического удовлетворения этот короткий секс не принёс никому, но зато принёс невероятное моральное наслаждение. Это был не секс ради секса, это соединение двух тел, чьи души уже соединены. Полная принадлежность друг другу, скрепление уз и молчаливое обещание любить до последнего вздоха и неважно — умрут они прямо сегодня или через семьдесят лет.[end of the flashback.]
Они стоят на линии огня ещё с несколькими приговорёнными. Все жмурятся от холодеющего с каждым разом ветра и усиливающегося ливня, из-за которого толком не видно ничего. Смерть подходит, она уже совсем близко; скидывает широкий чёрный капюшон и на дне пустых глазниц позволяет приглашение увидеть. Чимин не боится, Юнги тоже. Они принимают неизбежное и напоследок умиротворенно улыбаются собственной судьбе. Юнги смотрит на любовь всей своей жизни, мысленно «спасибо за лучший год» передаёт. Он протягивает ладонь, с которой стекает вода и Чимин туда смело вкладывает свою, скрепляя. Смерть улыбается, на детей своих смотрит и костлявыми пальцами по их лицу проводит, глаза закрыть просит. И они слушаются, опускают веки, только на руке в руке концентрируются. Воспоминания вспышками мелькают перед глазами, вызывая счастливую улыбку. Слышится голос командира, а после него автоматная очередь. Первые лучи только восходящего солнца начинают окрашивать горизонт ярко-алым цветом, переходя в оранжевый и розовый. Оно вытесняет тьму с улиц и даже дождь прекращается. А землю своей кровью окрашивают два тела, чьи сердца перестали биться в одну секунду и чьи ладони, душа и сердца скреплены вечными неразрушимыми узами. Но тьма в людских душах осталась.