Любить всем телом... и душой?

Вечер для Андре протекал лениво. В зале как раз наоборот расшумелись, решив, что сыграть на ночь глядя в ту самую игру с фишками, в которой он ни капельки не смыслил, а Праздность постоянно закатывал истерики, — отличная идея. Именно поэтому Андре, спрятавшись от гремящих стульев и азартной ругани подальше, валялся у Похоти в кровати с книгой — тот любезно пригласил к себе. Мягкий голубоватый свет от черепов-лампад, запах свежих простыней и ещё более приятный аромат чернил и пергамента, тихое шелестение перелистываемых им самим страниц… Андре чувствовал, что постепенно впадает в дрёму, но с чтивом не расставался. Неловко выйдет, если он сейчас ухнет в сон. Лучше уж дождаться тишины и вернуться на родной диван. Похоть лежал рядом на боку, подперев щёку кулаком и будто бы нарочно оттопырив кверху фигуристое бедро. Он не издавал ни звука, просто беспрестанно глядел на гостя из-под томно полуприкрытых век. Только пару раз вздохнул. — Ты утомился? Засыпаешь? — Андре оторвался от страницы, думая: а не пора ли покинуть чужие покои в самом деле, раз час такой поздний? — Вовсе нет, с чего ты взял, солнышко? Я просто на тебя любуюсь, — демон сладко улыбнулся, заметив, как уши смертного тотчас зарумянились. — Ты само очарование, когда задумчив. Так мило хмуришь бровки, словно в этой заумной книжке и впрямь что-то интересное, — мурлыкал он, переворачиваясь на живот и заглядывая в переплёт, плечо к плечу к Андре. Тот без сопротивления показал энциклопедию, пусть и раскраснелся ещё больше. Завалили лестными словами… а теперь Похоть слишком близко, все лёгкие наполнены его ароматом, от которого кружится и без того усталая голова. Но этот густой фруктовый запах, он достаточно приятный, когда привыкнешь, тогда чуткий нос уже не режет. Наверное, потому что так благоухает вся спальня. Похоть надул губы и присвистнул: — Гордыня изверг! Мучает бедного мальчика такими ужасами. История феодального раскола, манна выжги мне глаза! Андре повёл плечом, забирая книгу: — А мне даже нравится. Это интересно, главное — в датах не запутаться. — Но не слишком ли ты печёшься о своей этой учебе? Умные книжки — это хорошо, мой сладкий, но и меру надо знать. Час уже поздний, а ты всё пялишься в эти буквы… Андре состроил растерянную гримасу, сам перекатываясь на спину, готовый встать: — Ты сказал, тебе нравится, как я читаю. Похоть рывком остановил его — перекинув колено и руку через человека, навис над ним всё с той же ласковой улыбочкой. Фиалковые глаза волнующе заблестели в полутьме. — Сказал. Поверь, я готов вечно любоваться твоим ангельским личиком, каким бы оно ни было: напуганным, хмурым, счастливым или же смущенным, как сейчас! Но я ведь не железный, солнышко моё. Я устаю лишь смотреть, ибо в твоих светлых лучиках я начинаю слепнуть… В горло тотчас проскочил склизкий ком, в желудке всё скрутило. Андре вжался в перину, на всякий случай прикладывая книгу к груди. Его пробила дрожь. Последний раз на него так смотрели, так сахарно-алчно ухмылялись, так шептали… Обострение! Неужели опять? Но по какой причине? — П-Похоть? Похоть, всё в порядке? Тебя не тошнит, не шатает? — запинаясь, пискнул он. — Не хочешь пойти к Гордыне? Но тот остановил его прикосновением к губам: — Чш-ш-ш… Со мной всё в полном порядке, не пугайся… Это просто я. Я настоящий. Такой, каким меня видят только счастливчики. Неужто за полгода ты так и не ощутил себя одним из них ни разу? — Брови демона подскочили домиком, жадный огонёк в глазах смягчился; теперь его рука оглаживала замершего Андре по щеке и волосам, поигрывая каштановыми прядками. От такой внезапной нежности бедняга ещё больше растерялся, по наитию стараясь уползти из-под демона, выбираясь повыше к изголовью. — Я… что? О чем ты? То есть… нет, постой! Это не шутка? Ты сейчас собрался… — он не договорил, тихонько вскрикнув. Губы Похоти сомкнулись у него на шее, на мгновение обдали жаром, таким неожиданным для холодного, будто труп, существа, и лишь усилили дрожь, внезапно перешедшую из колен в низ живота. Андре всего заколотило, но не так, как при ознобе — пусть его и швырнуло в подобие горячки, с жаром и головокружением, дрожь пошла такая мелкая, как если возьмёшь озябшими руками кружку с кипятком и, не дуя, опрокинешь его в себя. И это с ним сделал поцелуй, влажным следом пульсирующий теперь на шее. — А если да? — мурлыкающий голос хоть чуть-чуть помог вернуться сознанию. — А если я ждал так долго, что уже невмоготу? — и снова поцелуй, такой же нежный, горячий, и снова писк, но теперь больше не испуганный, скорее, жалобный. Это было так неправильно. Подло, мерзко! И… пугающе приятно. Андре зажмурился, сведя коленки. Похоть ухватил его за плечи и слегка их сжал. Для демона — слегка, почти без боли. Но пошевелиться в каменной хватке несчастный попросту не мог. А ему что делать? Брыкаться? Но почему-то вдруг стало жаль молотить ногами в чужой живот. Орать и звать на помощь? Язык отнялся, а горло предательски сдавило спазмом — его хватало только на то, чтобы скулить, тщетно уклоняясь от настырных губ и языка. — Пожалуйста… не надо! Я не хочу… мне страшно. Похоть! — жалобное бормотание наконец обратилось в крик, когда острые зубы впились в мочку уха. Что же демон с ним делает? Зачем? Нравится издеваться над беспомощным мальчишкой, нравится слышать его мольбы о пощаде? Как же охота задать все эти вопросы ему в лицо! Андре мог бы разозлиться, он даже попытался спихнуть Похоть с себя, забился… — и снова замер, осознавая, как же жалок. Демон без того сильнее раза в три, так ещё руки сами слабеют и трясутся не то от страха, не то от странных ощущений. Когда это Похоть стал таким тяжёлым?! — Ты смотри, как мы запели!.. Крылышки затрепетали… Птичка угодила в сети, — пропел тот с неподдельным умилением, вылизывая место укуса и свободной рукой поглаживая Андре по рёбрам, заставляя выгибаться себе навстречу. — Чего ты так боишься, милый мой? Я буду нежен. Я буду чуток. Я подарю тебе такую ночь… Такие моменты! Ведь я люблю тебя, так сильно тебя люблю. Я тебя обожаю. И я устал ждать... С этими словами демон начал опускаться по шее до ключиц, с наслаждением вдыхая человеческий запах. Каждую клятву, каждую отрывистую фразу завершал новый поцелуй. У Андре на лбу выскочила испарина, неподдельная паника засветилась в глазах. Значит, Похоть не шутил? Значит, его намерения сейчас серьёзны! Он же не хочет… Нет… Нет. Нет! Андре с силой рванулся прочь; ему даже удалось уклониться, извернуться. Но демон крепко вцепился в шёлковую рубашку, не давая уйти — раздался треск… — Оу, как любезно с твоей стороны. Решил помочь мне избавить тебя от одёжки? Ну, давай мы это сделаем, родной! — и рубашка клочьями полетела на пол. — Проклятье! Стой! Похоть теперь сидел у него на бёдрах, вжимая в постель ещё и руками, будто бы намеренно елозил задом по штанам. Андре зашипел и снова зажмурился. Первородный страх куда-то делся, ему на замену пришла тревога: глубокая, зудящая. Тоска перед неизвестным— и ужас, если неизбежным. — Который раз прошу: остановись, — дрожащие ладони легли на розовые плечи. — Слезь… Повторяю: не надо. Как быстро это происходит! Не успел опомниться — и вот уже лежит, растрёпанный, полунагой здесь, в мягкой благоухающей ловушке. Она сомкнулась над ним, будто хищный цветок. И, судя по всему, как всякой глупой мухе, бедняге грозит медленная мучительная гибель. Похоть вздохнул, склонился к его лицу и зашептал: — Солнышко моё, ты слишком много думаешь. Расслабься. У всех бывает первый раз, а твой уж точно должен стать особенным. Вот скажи мне, сладенький, как я могу навредить такому очаровательному и хрупкому созданию? — ворковал он, нежно глядя на человека, поглаживая его тело от ключиц до пупка, иногда забираясь пальцами под пуговицы, заставляя живот Андре вжиматься, насколько вообще возможно. Эти слова — лживые, судя по действиям! Бедняга всхлипнул, кусая губы, выгнулся дугой, понимая, что никуда от ловких пальцев не деться: рука Похоти нагло нырнула в штаны, и сперва погладила там, потом слегка сжала... Лицо демона украсила довольная улыбочка. Очевидно, он того и ожидал, и продолжил, только сильнее наваливаясь на жертву всем телом: — А знаешь, почему я не перестану? Из эгоизма? Нет-нет-нет. Напротив! Я столько повидал, перепробовал… и тебе хочу того же. Желаю, чтобы ты достиг блаженства, познал свою природу, принял её и полюбил. Давай мы станем любить тебя вместе: ты и я? Ведь это же так просто. Само Писание всем нам завещало любовь во спасение! — он, словно издеваясь, массировал дальше, и уже вот-вот... Андре упёрся затылком в изголовье, схватил руку Похоти обеими своими, выдернул её оттуда и едва нашёл в себе силы отдышаться: — Я больше не верю Писанию. И тебе не могу поверить, — смотреть в эти глаза казалось выше его сил. — Если ты меня любишь… зачем стремишься причинить мне боль? — Боль? — лицо демона вытянулось в удивлении. — О чём ты, дурашка! Я? Тебе? Да никогда в жизни! — Как же… ведь это всегда неприятно! Женщинам больно, мужчинам скользко и противно… п-потому что там кровь… оттуда. А потом ещё… — а что случается с прелюбодеями потом, Андре озвучить не решился. Он и так еле лепетал, сгорая со стыда оттого, что вообще знал об этом. Ян с ним поделился этим, а Кристэн с радостью и жаром подтвердил, исповедуя тогдашнего послушника. Пара мгновений для Похоти прошло в тишине и осознании. Затем он скривился… и рассмеялся. Расхохотался страхам юноши в лицо. — Ах, бедняжка! Бедный, бедный, глупенький ты мой! Кто ж тебе наплёл такую чушь?! Послушай, эти люди достойны отдельного места в Бездне за такое. А ты… расслабься. Доверься мне, всё будет хорошо. Давай продолжим? Андре опять вздрогнул. И даже это его не остановило! Демон беспощаден… Но снова взбунтоваться язык не повернулся. Мозг был слишком занят: чушь? Кому верить? Похоть в этом безусловно опытен… настолько, что даже жутко это осознавать. И раз он любит Андре — будет ли лгать лишь затем, чтобы получить желаемое? Кажется, за все полгода жизни под одной с ним крышей, человек ничего такого не заметил. Похоть кокетлив, иногда бывает скрытен… но он не лицемер! Но всё же... Закончить мысль не получилось, Похоть одним движением стянул с него штаны — Андре ойкнул и дёрнулся. Руки сами метнулись прикрыть срамное место, а лицо густо вспыхнуло — Андре чувствовал изнутри этот жар. Он весь напрягся, стараясь поджать коленки. Каждый раз, когда Похоть пытается его раздеть, как первый! Трясутся руки, колотится сердце. Лучше бы этого места на теле не существовало! Получалось ведь о нём не думать и не вспоминать и жилось спокойно… — Не будем проходить по многу раз одно и то же… — Похоть снова оказался близко, его ухмылочка теперь казалась больно нехорошей. — Мордашку на меня, мой дорогой! Андре, морщась, отвернулся. Он старался не дышать и не смотреть, но задержать дыхание на вдохе стало роковой ошибкой. От густого розового дыма не спастись — приторный, тяжкий, пьянящий до одурения запах до отказа забил лёгкие, встал пеленой перед глазами… Всё поплыло в голове по кругу, тело прошила слабость, бегущая щекотливо от позвоночника по всем костям и мышцам, пробираясь в самое сердце. Андре едва мог вдохнуть и пошевелиться, таким тяжелым вдруг стал каждый дюйм его плоти. Но вместе с тем случилось нечто непонятное: кровь отхлынула, казалось, отовсюду — кроме того самого проклятого места… Захныкав от бессилия, Андре закрыл глаза: только бы не видеть, что творится с его непослушным телом и с каким восторгом на это не то что смотрит, — любуется Похоть. — Ну вот, теперь другое дело, — послышалось довольное урчание. — Ах, ну ты только взгляни. И не стыдно было прятать от меня такое сокровище? Кажется, твой самоцвет нуждается в шлифовке, солнышко моё. Доверься лучшему ювелиру всей Синхоли... Андре ничего не сказал. От этих сладких пошлостей даже закололо в носу. Разомкнуть веки он ещё не решался, а двинуться — не мог. «Довериться? Ему? С этим? Безумие! А если заиграется — что со мною будет? Нет, не о том думаешь, несчастный! Что будет твоей душе? Что ты с балансом своим сотворишь? Мамочка… а если правда согласиться? А выбор у меня вообще есть? Ни рукой, ни ногой — даже пальцем не пошевелить!.. Похоть всё равно своё получит. Уже получил. Но он и правда ласков… Что со мной?!» — теперь в паху всё ныло, сердце ожило и вновь заколотилось. И вовсе не от страха, нет… — Дай угадаю: печёшься о балансе? Не беда, мой милый, сейчас тебя ничто не будет волновать… И то самое волнение усилилось троекратно, комом в горле подавило вскрик. Мягкие влажные губы целовали его член от головки до основания, руки Похоти раздвинули и прижали к перине безвольные коленки. Андре заскулил, толком сам не понимая, отчего: это мерзко? приятно и оттого отвратительно вдвойне? По спине как будто пустили молнию — его всего перетряхнуло. К губам присоединился длинный гибкий язык. В голове промелькнуло было: «Вот зачем он такой...» — но Андре себя трижды проклял. Стараясь отвлечься, он судорожно перебирал у себя в мозгу всевозможные мысли, воспоминания… но всё сводилось к одному — томлению и растекающемуся горячим мёдом неописуемому ощущению внизу. Плотское беспощадно побеждало. Сердце изнутри стягивало узелками, несчастное спотыкалось всё чаще — Андре дышал со звуком, как бы ни старался подавить и заглушить этот то ли сплошной жалкий стон, то ли щенячий писк. Он кусал губы, он усилием воли заставил сгибаться пальцы, цеплялся ими за простыню — но всё напрасно. Тело само соглашалось на ласки и только слабело, тратя драгоценные силы в никуда. Похоть неторопливо вылизывал его, сам постанывая и довольно жмурясь; руки его заметно подрагивали, сильнее сжимая ноги Андре. Демон давно уже брал член в рот, заглатывал почти целиком, языком умудряясь обвивать и оглаживать самый корень ствола. Андре ощущал всё это: как его окунает в жар и влагу, как этот жар растекается дальше до самой спины. Ощущал и вздрагивал. Похоть что-то промычал и отпустил коленки, его ладони легли на живот Андре и поползли к бокам с щекоткой, нырнули под спину, выгнутую теперь дугой… погладили позвоночник… Сдерживаться и дальше оказалось не под силу, разжались зубы — в полумраке спальни растворился протяжный вскрик. Андре заметно оживился, несмотря на заклинание, завился угрем в попытке спастись. Эти мелкие мурашки от копчика до мозга, эти нежные прикосновения к спине — как раз то, что он мог с ужасом назвать почти блаженством. Замолчать не получалось. Он елозил и хныкал, выл, стараясь вести себя как можно тише, и проклинал: Похоть — за догадливость и себя — за то, что выдал тайну с потрохами. Похоть отнялся от члена, по-звериному облизываясь и счастливо улыбаясь: — Что такое, сладенький? Ах, не зря я так тебя зову, совсем не зря… — ловкие пальцы продолжали пытку, перебирая позвонки, будто струны лютни. И лютня звучала. — Интересно, смогу ли я заставить… О, это будет бесподобно! — Нет! — пискнул Андре, о чём-то догадавшись. Это что-то вновь вселило знакомый, впитанный с молоком матери, естественный для святости страх. Тотчас стало дурно: где здесь святость, хоть капля? А её нет. — Что, птенчик, не хочешь? А для меня это вызов… Чем ближе мы знакомы, тем интереснее играть с тобой! Кончились силы биться — в самом деле, как рыба об лёд. Андре застыл в неестественной позе, отрывисто и тяжело дыша. Коварство Похоти не знает границ… этот наглый хитрец видит в надругательстве над честью и волей развлечение. Сейчас, когда пальцы его перебирают позвонки, вызывая град мурашек, мурашки эти набегают с двух сторон. Зябкая рябь перебивает, заглушая, тёплые мерные волны. Это такая борьба! Знает ли Похоть о ней? А того, казалось, результат разочаровал. Руки демона остановились, в глазах заблестела обида: — Что, солнышко, совсем никак? Ух, прости, в том лишь моя вина. А ведь мы были так близки… — покачал он головой. — Как там Праздность говорит: «Градус не понижай»? Андре наконец, сам не поверив, что жмурился так долго, разомкнул веки. Промолчал, с мольбой глядя на мучителя. И Похоть заметил эту мольбу. Ах, если бы он ещё понял правильно! С жаром осыпая поцелуями шею и ключицы, демон забормотал: — Я вижу, я понимаю, зайка моя! Сейчас, сейчас мы всё исправим. Мы ведь не добрались до главного… Андре вздохнул. Он обречён. Но эта мысль больше не пугала — навевала тоску, в которой остальное растворялось. Он уже замарался, уже пропитан, испорчен этой грязью навсегда. Прежним он и его мир уже не будет, так пускай же Похоть делает, что хочет! Это внезапное опустошение волной выбило панику из головы. Андре лёжа плыл куда-то, разглядывая потолок. Сердце ёкнуло разок, другой, когда Похоть оторвался, отполз в ноги… задел живот Андре своим возбужденным органом. Будет больно? Наверняка. Но ведь инкубы как-то терпят… Он снова закрыл глаза, прикусил губу, приготовился… И не сдержал судорожный вздох. В нём было всё: истома, удивление, внезапное облегчение. Камень с души упал, хотя, казалось бы, чему тут радоваться теперь?! Но Андре, вопреки самому себе, обрадовался, когда вместо надуманного почувствовал только как его постепенно обволакивает нежная и скользкая плоть. Никакой боли. Наоборот — лучше, приятнее, чем ртом. Похоть на нём издал протяжный сладкий стон, отозвавшийся в сердце. Андре смотрел на него, слушая пульсации по всему своему обездвиженному телу. Гудело и жарило в ушах, дыхание превратилось в пульс — отрывистый, ритмичный, тяжкий. Никак не свыкнуться с ощущением, не принять, что этот пульс отвечает ему, что тело Похоти дышит вместе с ним. Всё их естество сливается — там, в месте соединения, это ощущается в разы мощнее. Ещё немного — и они станут единым целым, одним существом. Андре показалось, будто его сердце бухает чужому ровно в такт: он это просто знал — чувствовал! — благодаря крови. Это поразило его. Он смотрел в эти фиалковые глаза и видел их по-новому, тонул и растворялся в них… Как Похоть на него смотрел! А может, смотрел всегда? Да-да, как есть! А он не понимал… боялся этой клыкастой улыбки; боялся этих необычных глаз, они чудились иными — голодными, даже жуткими. Но сейчас, заглядывая в чужую душу, Андре осознавал — так на него никто ещё не любовался. В этих блестящих живых аметистах томилась страстная нежность и теплота, теперь заметная, понятная ему. Ему одному. Она для него. Он наконец прозрел. Неясно, сколько времени проплыло вот так, в полутрансе. Андре стало хорошо, так хорошо, он наконец почувствовал гармонию между телом и душой. Как на этот проникнутый бескорыстным обожанием взгляд не ответить взаимностью?! «Он любит, любит меня, — думал мальчишка, вздыхая. — Я ему верю. Я прощаю его… А что я сам? Похоть… я… это всё ещё неправильно. Но он… отчасти женщина? А это главное? Разве? Я во многом ошибался — ошибаюсь и здесь? Кажется, вся моя прежняя жизнь была неправильной, если я боюсь любви...». Как он дошёл до этого? Ответа не было. Андре вконец осоловел от новых, незнакомых запахов, шедших теперь от них обоих, от голоса демона, больше похожего на ритмичную сладкую песню; окончательно потонул в тех ощущениях, пронизывавших его тело. Всё-таки есть в этом своя магия. Пугающая, чуждая, но могущественная. Темнело. Так стремительно! Силуэт Похоти окрасился в густой бордовый с алыми отблесками от окна. Усиливался натиск. Громче раздавались вздохи. Андре поймал себя на том, что лёжа он горит и содрогается, словно чары уже сошли. Он хотел бы дальше думать, размышлять о собственном положении, ибо это — трость канатоходца, без которой так легко свалиться… Но то, что толкнуло мысль в такое неожиданное русло, теперь разбило разум, раскололо на кусочки. Похоть выгнулся дугой, руками упираясь человеку в плечи. Мягкие поглаживания становились всё настойчивей, покуда ногти демона не оставили на коже красный след. Он тяжелей приподнимался, и вместе с тем всё тяжелей подпрыгивала его грудь. Андре заворожённо следил за ней, забыв про стыд. Казалось бы, что в ней нашлось? Но оторвать глаза уже нельзя. Он лежал всё так же неподвижно, зачарованно и не чувствовал себя. Жарко. Очень жарко. Жар, растёкшийся по телу, покалывающий парализованные руки, вновь скопился там, внизу. Все остатки сил текли туда, будто Похоть забирал их, жадно всасывал в себя. И забрал. С протяжным вздохом он откинулся назад, поправляя тяжёлые кудри со лба, и Андре узрел его лицо: взмокшее и бесконечно счастливое. Похоть замер. Замерло время в звенящей тишине. Только тяжёлое дыхание прерывало её. Андре обмяк, с трудом приходя в себя. Что он испытал сейчас — не описать. Раскол между телом и сознанием усилился — до сих пор звенел в ушах. Он испытал практически что в начале, полное расслабление, такое приятное после напряжения… но что случилось за мгновение до! Взгляд на Похоть: «Он так рад… Должно быть, сложно такое не любить...». Андре медленно прикрыл глаза. Полыхающие веки остудило прикосновение нежных губ. Похоть лёг ему на грудь, холодными руками убирая горячий пот со лба: — Смотри, как мы оба потрудились. Ну, скажи, что я был прав, мой милый? — заигрывающе пел он на ухо. — Ты так устал… Ничего не говори. Давай мы лучше уберём всё это безобразие! — он приподнялся, взял покрывало и лёгкими движениями обтёр живот Андре от вязкого семени. Скомканная ткань полетела в угол, а демон снова распластался на человеке, что-то довольно урча. И Андре молчал. А что ему? Разве нужно что-то говорить? Здесь оставалось только думать. Пережить, переварить случившееся, осознать и ужаснуться — так быть должно. Но Похоть оказался честен. Не произошло ничего кошмарного. Андре цел и здоров, но к этому примешивается оно — такое непонятное послевкусие. Сочетание тоски и горечи. Он не знал: откуда это, к чему? Ума не мог приложить. Хотелось это заткнуть, закопать в себе поскорее, ведь всё обернулось хорошо! Всё было в порядке. В порядке… В попытке приблизиться к спокойствию, Андре снова закрыл глаза. Его рука с трудом приподнялась и легла Похоти на спину. Всё в порядке. Всё хорошо.