Бойцы особого назначения. Восставший из мёртвых

Паша Личадеев в детстве был тихим, замкнутым ребёнком. Лет до пятнадцати жил с бабушкой, так как родители всё время пропадали на раскопках. Бабушка Екатерина Тимофеевна, из семьи потомственных интеллигентов, считала, что всё в этой жизни можно решить мирным путём, а для человека важнее ум и сообразительность, но не сила и кулаки. Она прививала эту теорию маленькому Павлику изо дня в день. Поэтому он учился в специализированном лицее с английским уклоном, занимался три дня в неделю с репетитором по математике и посещал музыкальную школу по классу аккордеона. В восемь лет Паша решил, что бабушка всё же не совсем права. Знания — это, конечно, замечательно, но чтобы нормально учиться, ему нужно уметь себя защищать. К такому выводу он пришёл после того, как его весь первый класс третировал соседский мальчишка Васька Смирнов, который был на три года старше. Мало того что тот не давал ему прохода во дворе, так ещё у школы поджидал, высмеивал перед одноклассниками и нередко поколачивал. И тогда Паша решил записаться в секцию по карате, которая ютилась в подвале одного из домов по соседству. Бабушка категорически отказалась дать своё согласие, но когда внук в третий раз за месяц пришёл домой с синяком под глазом, вздохнула и сама пошла его записывать. Очень быстро выяснилось, что у Паши есть определённые способности, и через год он уже выступал на общегородских соревнованиях, заняв первое место в своей весовой категории. За это время с ним произошли очень большие перемены. Во-первых, он конкретно побил Ваську, так, что тот теперь обходил его за два квартала, во-вторых, не позволял больше никому обижать слабых ребят ни в школе, ни во дворе, а в-третьих, запретил всем, даже бабушке, называть себя Паша или Павлик: отныне он стал Пашкой и никак иначе. Исключение составляли учителя и другие официальные лица. В двенадцать лет отец и мать впервые взяли его летом на раскопки, и с тех пор он пропадал в экспедициях все каникулы, если только не был на соревнованиях. Когда ему исполнилось пятнадцать, не стало бабушки. Родители хотели забрать его с собой, но он категорически отказался. Ему пришлось бы менять школу каждый год вплоть до её окончания, а это его не устраивало. Ситуацию спасла соседка и подруга бабушки — тётя Шура, которая обещала его родителям приглядывать за ним. Поэтому он три года прожил один, что тоже стало хорошим опытом. Перед выпускным соседский мальчишка на пару лет младше его сказал, что Пашке просто необходимо идти учиться на военного. Потому что он сильный, смелый и добрый, вот таким и должен быть защитник родины и всех людей. Он подумал-подумал и решил поступать в Рязанское десантное, в которое попал без видимых усилий. И ведь пошёл туда совсем не потому, что проникся словами того паренька, а потому, что понял, что сам, оказывается, хочет быть военным. Но позже, лёжа в своей кровати в казарме, грыз от злости подушку и шептал: — Лучше бы в Москву поступил в МГУ. А причина была самая банальная: Пашка влюбился. Лет в семнадцать он вдруг задумался о том, что у большинства его знакомых парней в школе, в секции и даже в музыкалке были уже девушки или им кто-то нравился. О себе он такого сказать не мог. Пашка многих девушек считал красивыми и некоторых сногсшибательными, но ни одна красотка его не зацепила. Он ростом был выше многих своих одноклассников, и с фигурой, и с бицепсами-трицепсами всё было в полном ажуре. И хотя не считал себя красавцем, уродом точно не был. Девчонки, конечно, пытались обратить на себя его внимание, но он всегда относился к ним по-дружески. А в училище буквально в первый день учёбы увидел этого придурка и как с ума спятил. Пашка стоял на площади перед училищем. Его никто не провожал, да он и не ждал: отец и мать снова в экспедиции, и он просто глазел на курсантов. В двух шагах от Пашки была автобусная остановка, и народ быстро прибывал. Вдруг из очередного автобуса ловко спрыгнул коренастый, довольно широкоплечий курсант в форме, и почти сразу раздался радостный крик: — Ромыч! — подлетевший к новоприбывшему какой-то парень беспардонно запрыгнул ему на спину и со смехом начал его тормошить. — Сумасшедший, — усмехнулся Пашка. — Бля-адь, Юрка, иди на хуй! — басом возмутился здоровый, но было видно, что он тоже рад встрече. — Слезь с меня, мартышка. Тот тут же соскочил, и парни, смеясь, крепко обнялись. Потом тот, который Юрка, потащил этого Ромыча на территорию училища, что-то оживлённо ему рассказывая, а тот улыбался краем губ и кивал головой. Парни давно пропали из вида, а Пашка всё стоял и пялился туда, куда они ушли. Он завидовал этим двоим, у него никогда не было никого, с кем бы он мог вот так встретиться. А потом, уже позднее, понял, что пресловутый Юрка никак не идёт у него из головы. Пашка даже растерялся, не понимая, что с ним происходит, а когда до него дошло, психанул. Почему у других всё, как у людей, а у него вечно через жопу? У других ребят — заботливые родители, а у него только бабушка, а потом вообще никого. У других закадычные друзья, а у него даже просто приятелей почти нет. Думал, повзрослеет, влюбится в хорошую девушку, женится, детишки, семья, как все наконец-то жить будет, но и с этим полный проёб получился. Потому что вместо смазливой девочки по уши втрескался в придурка с самой красивой на свете улыбкой. Юрка Музыченко оказался наглым весёлым балагуром. Он даже сначала цеплялся к Пашке, впрочем не он один, но почему-то быстро перестал. Зато начал доставать его по-другому. Он постоянно пытался с ним разговаривать, что-то спрашивал, втягивал в беседу, как будто ненавязчиво предлагал дружбу, несмотря на то, что был на курс старше. А Пашка не мог с ним так общаться, у него руки тряслись, как у припадочного, тело покрывалось липким противным потом и член в штанах начинал подниматься, как дрессированный, если Музыченко находился рядом дольше пяти минут. Вот и гнал Пашка его от себя всеми правдами и неправдами, грубил, хамил, иногда откровенно посылал. Несколько раз замечал, как тускнеет Юркина радостная улыбка, как в глазах проскальзывает обида, но считал, что делает всё правильно. С каждым новым курсом тот всё реже подходил к нему. Взрослел, видимо, да и кому же охота каждый раз натыкаться на откровенное игнорирование. А потом Пашка узнал, что у Юрки появилась девчонка. Шустрая, кареглазая, Аней звали. И он видел, как тот с нетерпением ждал выходных, чтобы свалить в «увал». На него тогда такой депрессняк накатил, что чуть из училища за плохие оценки не попёрли. Как ни странно, спас его Кикир — вернее, это сейчас у него такой позывной, а тогда просто Саня Анисимов, который учился на курс младше. Подошёл к нему и попросил помочь с рукопашкой. Сказал, что никак она ему не даётся и что все считают Пашку одним из лучших по этой дисциплине. Он сначала хотел отказаться, а потом неожиданно согласился. Вот так и у него появился друг. Может и не такой, чтобы не разлей вода, как Юрка и Ромка, но хороший, настоящий. Они и после училища не теряли связи. Перезванивались частенько и в «Версус» тоже сговорились вместе пойти. Про Юрку Саня догадался ещё в училище. Он тогда вздохнул и предложил: — Может, ты уже поговоришь с ним? — Ебанулся? — тоскливо хмыкнул Пашка, даже не думая отпираться. — Как ты это представляешь? «Юр, бросай свою замечательную Анечку, я без тебя жить не могу»? — Не знаю, — пожал тот плечами, — но и так оставлять тоже нельзя. Но поступить, как советовал друг, Пашка так и не смог. То ли природная скромность помешала, то ли ни на что не надеялся, чёрт его знает. Только сильнее принялся Юрку избегать и игнорить. Правда, когда Юрка выпустился, Пашка облегчённо выдохнул, уверенный, что всё пройдёт. Но зря. Ничего не прошло и не забылось. Он скучал так, что иногда выть хотелось, но держал себя в руках. А когда увидел Юрку в «Версусе», чуть тут же не слинял обратно. Саня ничего не сказал, только опять вздохнул, как тогда, в училище, и ободряюще похлопал по плечу. Юрка стал ещё красивее. Пропала мальчишеская угловатость, он заматерел, раздался в плечах, хотя и по-прежнему был немного ниже Пашки ростом. Пашка считал, что тот давно женился на своей Анечке, но со временем узнал из разговоров, что они давно расстались, так и не дойдя до загса. Это почему-то грело душу, хотя он всё так же был уверен, что шансов у него ноль. Кровать, на которой спал Юрка, находилась в двух шагах от его постели, Пашка даже слышал Юркино дыхание, и временами это становилось невыносимым. Хотелось не то врезать по этой физиономии, которая всё время отсвечивала рядом, не то засосать до искр в глазах, и пошло оно всё. * * * Славка оторвал страничку у висевшего на стене календаря. Пятнадцатое декабря, до Нового года чуть больше двух недель. Он вздохнул: зима пришла как всегда неожиданно. Снегу уже намело столько, что они с парнями вместо зарядки по утрам чистили дорожки и вертолётку. — Слав, — Мирон неслышно подошёл сзади и привычно обнял за пояс, — поехали на Новый год со мной в Питер? Черкасов сказал, что у нас до шестого числа увольнительные. Даже отметил, что «Викинги» на это время нашу территорию под контроль возьмут. Он потёрся носом о Славкин затылок. — Или ты домой в Хабаровск махнёшь? — Нет, — качнул головой Славка, — я весной, перед тем, как в «Версус» поступить, две недели в отпуске дома отдыхал. А в Питер бы с удовольствием съездил, ни разу там не был. Ванька очень много про него рассказывал, ещё в учаге. Он из Пушкина, но говорил, что это совсем рядом. — Чуть меньше, чем от нас до Москвы, — вставил Мирон. — Ага, — кивнул Славка, — я бы поехал. — Ну, вот и договорились. — Мирон что-то ещё хотел сказать, но зазвонил телефон, и он, нахмурившись, снял трубку. — Да, товарищ генерал, буду через час. Он потёр ладонями затылок. — Слав, я помню, что мы собирались сегодня в кино, но... — Блядь, вот чё ты тут жмёшься? — отмахнулся тот. — Я же не девица, хули извиняться, вали уже. Мирон улыбнулся, чмокнул его в губы и вышел. Славка только вздохнул. Они жили на одной базе, более того, спали в одной постели, а виделись настолько редко вне службы, что это удивляло. Хотя устраивать из-за этого сцены Славке даже в голову не приходило. Не мужское это занятие — истерить, у них и так работа нервная. * * * — Здравствуй, Мирон, проходи, — поприветствовал его генерал Черкасов. — Дело тут такое: нужно отобрать двух бойцов для поездки в Чехию. НАТОвцы решили опять пыль в глаза пустить, предложили что-то вроде небольшого обмена произвести в спецвойсках, делиться опытом, как они говорят. То есть, мы отправляем своих парней туда, а к нам их спецназовцы едут. Приказ сверху. Мирон только глаза закатил. — Нужно двух человек, — прояснил генерал, — кого отправишь? — Да чёрт его знает, — Мирон потёр пальцами виски. — Охра и Кикир в госпитале, Мура тоже там, заменяет пока хирурга, тот руку сломал. Гнойный, Фаллен и Локи завтра уходят на задание, которое мы с вами обговаривали. Остались я, Карма, Хэт и Томас. — Ты нет, тебе нельзя, — отказал Черкасов, — Карма у тебя ещё не совсем в форме, значит, Хэт и Томас, отличные кандидатуры. Предупреди их. Им на подготовку четыре дня. Базироваться они будут недалеко от посёлка «Старый Просек», это рядом с Прагой. Всё это мероприятие займёт пять суток. Двадцать четвёртого они вернутся в столицу Чехии, на следующий день вылетают в Москву. Так что у них будут сутки посмотреть город. — Звучит как отпуск, — засмеялся Мирон. — Ничего подобного, — покачал головой Черкасов, — они не развлекаться едут. Думаю, иностранные спецы не дадут им об этом забыть. Поэтому давай, натаскивай их, пока есть время. Чтобы комар носа не подточил. — Почему именно мои? — спросил Мирон. — Не только твои, — разъяснил генерал, — в общей сложности едут десять человек. Твои в Чехию, кто-то в Польшу, в Австрию, во Францию, в Бельгию. Почему не в одно место, не знаю, не спрашивай. Потенциальных соперников мы тоже решили не собирать всех вместе. Двоих примут в Рязани, кого-то в Москве, Минске и так далее. По легенде все, кто поедут на данное мероприятие, — бойцы регулярной армии, нигде не должно даже промелькнуть упоминание о спецотряде «Беркут», также на пять дней отменяются позывные. Не хватало ещё нам засветить парней. Я говорил руководству, что использовать в этом именно их — глупо, но кто же меня слушает? — Понял, я могу быть свободен? — Да, иди, — кивнул генерал. * * * Хэт вылез из ванной, чувствуя себя почти в раю. Пять дней на спецсборах пролетели довольно быстро, и если их соперники поначалу косились на них и даже пытались бычить, то потом они все легко нашли общий язык и расставались практически хорошими приятелями. Военные конфликты устраивают лживые политиканы, а те, кому приходится воевать по их милости, вовсе не стремятся на войну и не испытывают особой радости погибать на ней. И даже если они по разные стороны баррикад, они всё равно из спецназа. Завтра им с Томасом нужно вернуться в Москву, а сегодня предстоял ещё целый свободный день. Вдвоём. Наедине. Хэт вздрогнул, тщательно вытираясь полотенцем. Обмотал его сначала вокруг бёдер, но, подумав, откинул в сторону. Вздохнул и принялся надевать трусы, джинсы, майку, ветровку. Очнулся, натягивая носки, выругался сквозь зубы, снял и зашвырнул их в угол. В номере и так довольно тепло, и полы тут классные, покрытые светлым ворсом, настолько мягким, что так и хотелось пройтись по нему босиком, дать ногам отдохнуть. Они же в берцах круглыми сутками в любую погоду, а тут такой балдёж. Хэт сжал кулаки, досадуя на себя. Вся эта командировка с Томасом — сплошная подстава и блядство. В те дни, когда они вкалывали на сборах, ещё ничего, но вечерами, и особенно сейчас, когда вовсе остались тет-а-тет, Хэт вообще не был уверен, что сможет с ним нормально общаться. То бишь естественно, как с сослуживцем, чтобы не выдать себя ничем, ни словом, ни жестом, ни взглядом, ни даже неправильным вздохом. Но понимал, что уже выдаёт. Вот кто бы стал после душа запаковываться в полный комплект шмоток? Не логичнее ли в полотенце, как все нормальные люди? Томас так и делал, Хэт — не мог. Он сто раз его видел голым, начиная с училища и заканчивая базой, но там меньше соблазнов, остальные парни толклись рядом, вечные шуточки, дружный гогот, обычное дело. Это отрезвляло, заставляло держать себя в руках. А тут — вдвоём. И Хэт чувствовал себя не опытным военным, а то ли стыдливой институткой, то ли похотливым козлом. Поэтому — не полотенце, не трусы, не шорты и даже не треники, а только плотные джинсы. В них хотя бы стояк не будет заметно. Он неохотно выбрался из ванной и молча протопал к своей кровати, разлёгся на ней звездой, сетуя на то, что у руководства как обычно на понты с обменом опыта бюджета хватило, а на обеспечение при этом элементарных комфортных условий — не особо. Видите ли, два отдельных номера им не по средствам, мол, и в одном перекантуетесь, ничего страшного. А что? Вы же привыкли в казарме жить, какие проблемы? Нет проблем? Вот и отлично. Радуйтесь, что двухместный номер в приличной гостинице, а не хостел или барак на десять человек. Да Пашка этому бараку в сто раз больше был бы рад! Потому что чувствовал — эта командировка даром ему не пройдёт. Либо с Томасом окончательно разругается, отчаянно пытаясь скрыть всё, что наболело, либо сам чердаком двинется. Он никогда не был излишне эмоциональным, регулярно проходил, как и любой боец спецуры, тесты и упражнения на стрессоустойчивость, и единственная ниша, где это не работало — его общение с Томасом. Не мог он, блядь, уже совсем, просто никак. Изводился, злился, вёл себя по отношению к тому порой несправедливо, жёстко и обидно, но иначе никак. Иначе тот сразу догадается, поймёт, и как тогда работать в одной команде? — Чего такой мрачный? — прозвучал совсем рядом знакомый голос. Внутренне Хэт вздрогнул, чуть не подпрыгивая на кровати. Внешне лишь слегка повернул голову, флегматично глядя. — Да так, — пожал плечами, — по отряду соскучился. Как там Кикир с Охрой в больнице, и вообще. — Нормально всё будет, не ссы, — по обычаю легко успокоил тот. — В первый раз, что ли. Завтра уже прилетим, съездим их навестить. — Их уже выписали, наверное, — обронил Хэт, отвернулся и уставился в окно, за которым царил почти кукольный рождественский пейзаж. Мирно, уютно, красиво до невозможности. Им такое редко доводилось увидеть. Москва — она другая, и вообще вся Россия — другая, там всё по-иному, а в загране именно на Рождество Хэт оказался впервые. Томас, видимо, проследил за его взглядом. Присел на корточки перед кроватью. — Пойдём, погуляем? — предложил бодро. — У нас ещё целые сутки, не мариноваться же в номере. Хэт чуть зубами не заскрежетал, до того хотелось плюнуть на всё и согласиться. И будь что будет. Огромным усилием воли он сдержал себя. — Не хочу, — буркнул и оторвал взгляд от окна, уткнулся в стенку. — Почему? — удивился Томас. — Не хочу и всё! — отрезал тот, но спохватился, кинул назад через плечо быстрый взгляд. — В смысле... — и запнулся, абсолютно не зная, что сказать. В смысле — что? В смысле — прости, не могу, потому что рядом с тобой теряю последние мозги и боюсь, что засосу тебя прямо на улице? Этого Хэт сказать не смог бы даже под пытками. Томас тем временем его молчание воспринял по-своему. — Ясно, — усмехнулся чуть зло, — когда придумаешь, сообщи. — Он резко поднялся на ноги, чтобы уйти. Хэт дёрнулся, на чистых рефлексах поймал его руку и вцепился клещом: — Стой... — и чуть не надавал себе по морде, мысленно взвыв, какой он непроходимый дебил. Если бы Томас ушёл, это было бы отличным выходом! Тот не виноват ведь ни в чём, пусть бы один гулять топал, хоть город посмотрел, получил удовольствие. Им такая халява по работе редко перепадает, обычно всё Чечня да Афган, горы да стрельба. А тут — чистенький западный городок, да ещё в канун праздника, это же мечта. И вообще всё лучше, чем киснуть в номере с агрессивным и злобным соседом. Пусть обидится на него и не пристаёт, так легче. Просто идеальный вариант. А он опять всё запорол. — Ну? — поторопил его Томас, не пытаясь выпростать свою руку. — Чё надумал, Павлик? Всё-таки гулять? — Не называй меня Павликом! — мгновенно вызверился Хэт, ясно понимая, что тот специально его провоцирует. Не понимает, что с ним и почему он вне работы вечно как кусок унылого говна, вот и старается растормошить, по-своему, как умеет. И срабатывает же. — А как ещё назвать такого милого обиженного мальчика? — заржал тот в своей манере. — Лежит такой весь на кроватке, страдает. Пиф-паф, ой-ё-ёй, умирает зайчик мой. Паш, — он вдруг резко оборвал смех, присел снова рядом, пристально глядя, — что с тобой? У тебя как вообще... — он замялся, — ну, в семье, с близкими, там — нормально? Ничего не случилось? Или, может, болит что? Ты, слышь, не молчи давай о таких делах! Вдруг тебе к врачу надо или... — Блядь, Томас, заткнись, — Хэт невольно засмеялся. Тот в своём репертуаре, мёртвого своим цирком расшевелит, клоун на полставки. И одновременно с этим не легкомысленный ни разу, вон уже и о его личных делах забеспокоился, и он знал, что Томас не для галочки спрашивал, реально переживал. — Во, уже лучше, — удовлетворённо заметил тот и несильно ткнул его локтем в бок, потом начал дурашливо трясти за плечи. — Ну Па-аш, — заканючил нарочно гнусавым и противным голосом, — поднимай жопу свою! Мне одному скучно по улицам шататься, ну идём, чё как шатун в берлоге зашухерился. Когда ещё ты Прагу увидишь, ну встава-ай, встава-ай, встава... — Всё-всё, ладно, встаю, только отвали, — беспрерывно ржа, сдался тот и отпихнул его от себя. Поднялся на ноги, направляясь к вешалке с одеждой и аккуратно обходя Томаса по дуге. — Идём, сходим, раз тебе так хочется. — А тебе нет? — уточнили осторожно за его спиной. Он помедлил, на секунду жмуря глаза. — Мне тоже, — сказал как можно увереннее. — Собирайся уже, что ты там застрял. * * * — Красиво-о, — протянул Хэт, разглядывая будто сказочный домик, весь в гирляндах и мишуре. — Ага, — подхватил Томас. — А смотри, какая елка пиздецкая! — он восхищённо уставился на огромное дерево и гирлянду, весело мерцающую на нём огнями. Хэт тихо засмеялся, и Томас дёрнул его за рукав куртки. — Жрать охота, пойдём уже где-нибудь индейку схомячим. — Идиот, — тот шутливо пихнул его в бок, — мы же не в Штатах, в Чехии на рождество гуся готовят. А в Сочельник на стол ставят двенадцать постных блюд и карпа. — Поститься я не желаю, а вот от рыбки бы не отказался, — Томас покрутил головой, ища бар, где можно было бы перекусить. — Бля! Это кто такой страшный? — он во все глаза уставился на человека в тёмном костюме рождественского героя. — Если я правильно помню, — нахмурился Хэт, вспоминая, — это чёрт. Черти и ангелы — сказочные помощники местного деда мороза, которого в Чехии зовут Святой Микулаш. — Вот мне интересно, — спросил Томас, выбрав наконец питейное заведение, которые тут были на каждом шагу, — откуда ты всё знаешь? Тот пожал плечами и улыбнулся. — Читаю, наверное, много. Томас ухмыльнулся и с шутливым поклоном открыл перед ним дверь в бар. — Прошу вас, господин всезнайка. — Паяц, — в тон ему ответил Хэт и прошёл внутрь. * * * На удивление, их променад удался на ура. Хэт опасался, что снова испортит всё, и настроение себе и Томасу, и остальное, но шагая с ним по светящимся улицам, глазея на местные достопримечательности и слушая обязательные комментарии от своего неугомонного напарника, рассказывая ему в ответ всё, что знал об этой стране и традиционном чешском Рождестве, он будто и сам в конце концов заразился праздничным настроением. Ушли скованность и неловкость, он впервые рядом с Томасом вне работы почувствовал себя свободно. Поэтому легко согласился забуриться в кабак и отметить так удачно выпавший выходной. Видимо, бар был самобытным, с местным колоритом и не претендующий на международность, поскольку меню им подали исключительно на чешском, без перевода не только на русский, но даже на более демократичный и вездесущий инглиш. Чешский оба знали примерно никак. Хэт уже хотел обратиться за помощью к персоналу, но Томас остановил его: — Раз сегодня Сочельник, значит, будем полагаться на этого их, как там — Микулаша. Я сейчас ткну пальцем в первое попавшееся блюдо, пусть его и несут. Если мы были послушными мальчиками и весь год вели себя хорошо, то нам принесут что-то вкусное. Надеюсь, как раз карпа. — Охуительный способ, Юр, — Хэт скептически фыркнул, едва не закатив глаза. — По закону старины Мёрфи нам обязательно попадётся какой-нибудь маринованный сыр с плесенью. Я читал, что здесь это одно из традиционных блюд. — А что, он сильно стрёмный? — заинтересовался тот. — Откуда я знаю? — пожал плечами Хэт. — Но пробовать эту бодягу не стану. Ещё не хватало с поносом в самолёте лететь. — Ни хрена ты не оптимист, — подытожил Томас и захлопнул меню. — И зануда. Не веришь в рождественские чудеса. Ладно, тогда подключаем коммуникативные навыки. Зови кого-нибудь, попробуем разобраться. Кивнув, тот махнул рукой, подзывая худенькую девчонку-официантку, которая приносила им меню. Всё получилось проще, чем они думали: работники кафе оказались англоговорящими, поэтому общаться жестами, как двум придуркам, им не пришлось. Улыбаясь и мило краснея от их комплиментов, официантка помогла сделать заказ и, пожелав приятного вечера, убежала на кухню. Хэт выдохнул с облегчением, прихлёбывая офигенно вкусное пиво, которое они с Томасом заказали сразу же по приходе сюда. Ну правда — оказаться в Чехии и не попробовать знаменитого чешского пива? — Это преступление, — категорично заявил Томас, — нас все назовут дебилами и покрутят пальцем у виска, даже Окси. Хэт хмыкнул и спорить не стал. Откинулся на спинку удобного стула, с любопытством оглядывая нарядное убранство, окна и дверь, отделанные еловыми лапами, трогательные свечи на нескольких столиках и прочую рождественскую фигню. Народу пока было не очень много, наверное, большинство местных жителей предпочитало проводить Сочельник дома, а не зависать по забегаловкам. А может, просто рано ещё было, вечер только начинался, на улице даже не стемнело толком. Звякнул дверной колокольчик. Хэт машинально повернул голову, глядя на нового посетителя, высокого усатого блондина, да так и застыл, чуть не поперхнувшись пивом. Он даже зажмурился на миг. Потом медленно и осторожно, будто боясь уронить, пристроил ополовиненную кружку на стол и стремительно отвернулся от прохода, накинул на голову капюшон ветровки, вжал голову в плечи, пытаясь стать как можно менее заметным. — Ты чего? — недоумевающе спросил Томас, заметив его манипуляции. Хэт не ответил, взгляд его был прикован к вошедшему — ничего не подозревая, тот упругой, но чуть прихрамывающей походкой отправился к стойке бара, объяснил что-то бармену, пристраиваясь на высокий табурет. Хэт отвернулся, чувствуя, как зачесался небольшой, еле заметный шрам на бедре. Томас по-прежнему ничего не понимал, глядя с тревогой, и он выдохнул одними губами: — Боше. — Что? — Это Боше, — процедил Хэт чуть громче и для верности указал пальцем себе за плечо. Бесконечные пять секунд Томас тупил, хлопая глазами, потом его брови изумлённо поползли вверх. — Паш, ты перегрелся? — осведомился он. — Или на тебя пиво так подействовало? Какой, нахуй, Боше, он в пещере погиб. — Я эту морду никогда не забуду, — прошипел тот. — Это он, точно тебе говорю! Разумеется, он не ошибался. Тот отрастил — или наклеил, не важно — усы, перекрасил волосы, только для Хэта эта маскировка один хуй ничего не значила. Томас видел Боше мельком, в потёмках, а он дрался с ним на ножах, он бы ни за что его ни с кем не спутал, это даже смешно. В мозгу бешено закрутились мысли, варианты, просчёты, что делать и как поступить. Боше хоть и официально считался мёртвым, но наверняка остался в базах Интерпола и во всемирном розыске. И вот теперь международный преступник сидит себе в ничем не примечательном крошечном баре в Чехии и дует пиво. Какова была вероятность, что они с Томасом окажутся здесь? Именно в этот день, в этот момент? Хэт азартно ухмыльнулся — да уж, это судьба. Прав Юрец насчёт рождественских чудес, только у «чудес» своя специфика, тут уж кому как повезёт. Тот тем временем обработал в голове информацию. Оснований не верить напарнику у него не имелось, всё же не один месяц бок о бок служат, привыкли доверять, поэтому он сразу подобрался, взгляд из добродушного превратился в сосредоточенный и жёсткий, расслабленная поза сменилась на сгруппированную готовность действовать в любую секунду. Теперь перед Хэтом сидел не распиздяй-Юрка, а Томас, профессиональный боец высокого уровня. Красный код, блядь. — Что будем делать? — поинтересовался тот деловито, продолжая прихлёбывать для вида пиво и старательно глядя куда угодно, только не в сторону бара. Но не было ни малейших сомнений, что именно туда тот на самом деле и смотрит, ни на секунду не выпуская объект из поля зрения. — Брать на свой страх и риск? — вопросом на вопрос ответил Хэт. — Что ещё остаётся. — Опасно, — вздохнул тот. — Без согласования с начальством, без подготовки и плана, вот так, наобум... Ещё и мирное население вокруг, у нас при себе не то что пистолета, даже ножа завалящего нет, а этот наверняка с оружием. — Как пить дать, — согласился Хэт, вспоминая всю информацию по тому давнему делу. — Он хитрая тварь, опытная, он же тогда, в одиночку, раненый, чуть нам Фаллена с Гнойным не уделал. Ещё и из пещеры как-то сумел выбраться. Как, блядь?! Уёбок неубиваемый. — У него Интерпол на хвосте, так что вряд ли просто так гуляет, как обычный турист, — закончил за него мысль Томас. Хэт перевёл дух, с тоской вспоминая аппетитные картинки блюд в меню, которые им уже не суждено попробовать. Такая сучья жизнь — даже в единственный почти счастливый и спокойный вечер работа достанет. Он глубоко вздохнул, поднимая глаза. — Придётся рискнуть. Не можем же мы его просто отпустить. — Падла, — печально ругнулся Томас под нос. — Вот мудачина, такой вечер классный испортил. — Угу, — буркнул Хэт, аккуратно посмотрел назад и обомлел. Потому что именно этот момент блядский Боше, словно что-то почуяв, выбрал, чтобы внезапно обернуться, сходу уставился Хэту в лицо. В глазах вспыхнуло моментальное узнавание. Не став дожидаться, чем может окончиться для него внезапная встреча со старыми знакомыми, Боше резко спрыгнул с табурета и метнулся влево, схватил завизжавшую от неожиданности ту самую девчонку-официантку. Никто и моргнуть не успел. Парни вскочили из-за стола, но Боше с ухмылкой выхватил из кармана пуховика пистолет и упёр дуло девчонке в висок: — Ещё шаг — ей не жить, — предупредил спокойно. Те сразу остановились, как вкопанные. Со злостью и досадливым отчаянием Хэт смотрел на белое от ужаса лицо заложницы, на испуганных, застывших, словно восковые манекены, посетителей бара. Томас еле уловимым движением шагнул к соседнему столу — скосив глаза, Хэт увидел на нём поблескивающие в свете огоньков и свечей столовые приборы. Но Боше был начеку: — Стоять, паскуда, — он направил пистолет на Томаса, — пристрелю. Не двигайся. Зная хладнокровность и жестокость противника, Хэт вполне чётко осознавал: тот серьёзен, не берёт на понт. И не стреляет до сих пор только потому, что не хочет привлекать с улицы постороннее внимание — там же полиция на каждом углу, особенно в праздник. Надеется выбраться без лишнего шума. И, по возможности, без жертв. Это вселяло определённую надежду, только действовать нужно крайне осторожно. — Чего ты хочешь? — подал голос Хэт, пытаясь наладить контакт. Это первое, что приходило в голову в такой ситуации. Но Боше не повёлся, да и не верилось, что поведётся, если честно, слишком стреляный воробей. — Заткнись, — бросил тот ему и, ухватив официантку покрепче за локоть, грубо дёрнул. — Здесь есть чёрный ход? Дрожа губами и таращась на него круглыми глазами, та помотала головой, от страха потеряв дар речи. Боше выругался, вскинул пистолет, пристально оглядывая небольшой зал и что-то прикидывая в уме. Остановился на своих противниках, коршунами следящих за каждым его жестом, и явно передумал прорываться к выходу. Знал, что даже с пистолетом один против двоих хорошо подготовленных бойцов может проиграть. — Веди на кухню, — велел он официантке и, прикрываясь ей, как живым щитом, зашагал вглубь коридора. Обернулся на пороге. — Лучше валите отсюда, тогда все останутся живы. Если вызовете полицию — перестреляю, как куропаток, и её, и персонал, ясно? * * * В баре воцарилась гнетущая тишина. Местные жители, привыкшие к тихой и размеренной жизни, не сразу смогли осмыслить происходящее. Замерший бармен пялился, быстро моргая, на удаляющегося Боше и его жертву. — Полицию вызывай, — шикнул на него Томас. Тот, видимо, понял слово «полиция», быстро кивнул, схватил мобильный, принимаясь лихорадочно тыкать по кнопкам трясущимися пальцами. — Ну что, какой план? — поинтересовался Томас, внимательно глядя на нож, лежащий на маленьком столике за стойкой — судя по всему, бармен нарезал им лимоны. Небольшой, с не очень широким, но довольно длинным лезвием. Похожим его мама дома картошку чистила. — От полиции этот хер слиняет, как нефиг делать. — Даже не сомневаюсь, — кивнул Хэт, опять потирая рот ребром ладони, — если нас наебать в прошлый раз смог, про полицию я молчу. — Тут есть второй выход на кухню? — спросил Томас у бармена — тот как раз закончил говорить по телефону и бестолково уставился на него. — Блядь, ещё дверь, другой вход на кухню? Он показывал жестами и несколько раз повторил вопрос, но тот каждый раз отрицательно мотал головой. — Так, — выдохся Томас, вытирая тыльной стороной ладони взмокший лоб, — либо запасного выхода нет, либо он нихуя меня не понимает. — Может, английский знает? — предположил Хэт и продублировал вопрос. Тот быстро закивал и сносно залепетал: — Yes, yes, another door! (1) — Наконец-то дошло, тупень, — проворчал Томас. — Ну, что стоишь, показывай, — велел он и подтолкнул парня. Постоянно оглядываясь, тот повёл их в тот же коридорчик, куда утащил свою заложницу Боше, только немного не дойдя до кухни, завернул под лестницу, уходившую на второй этаж. Неприметный вход находился прямо под ней. Бармен объяснил, что там ещё один маленький коридор, из него одна дверь ведёт на кухню, а вторая на улицу. Отпустив его, Хэт чуть приоткрыл ту, которая на кухню. К этому моменту к заложникам Боше добавилось ещё три человека, не считая официантки: грузный мужчина в поварском колпаке и белой короткой куртке, женщина в резиновых перчатках, явно посудомойка, и мальчишка лет пятнадцати — скорее всего, помощник повара. Видимо, это был семейный бизнес, и всё семейство трудилось в баре. Боше что-то спрашивал у повара на чешском, не отпуская от себя девчонку. Та не истерила, только испуганно всхлипывала, чуть слышно шмыгая красивым носиком. Женщина осторожно дёрнула паренька за рукав и заставила присесть за большую кухонную плиту, стоявшую посередине и занимающую большую часть помещения. В этот момент стало слышно завывание полицейских сирен. — Вот и бравые полисмены, — невесело хмыкнул Томас. Они как раз проверили запасной выход из бара, он вёл не на оживлённую улицу, а в тихий тупик. Прямо напротив, метрах в десяти-пятнадцати, проход загораживала довольно высокая кирпичная стена, и что за ней находилось, было непонятно. А сбоку — несколько мусорных контейнеров, и больше ничего. — Не думаю, что от полиции будет польза, — вздохнул Хэт. Они стояли возле двери на кухню. — Лишь бы вреда не было, — отозвался Томас. — Точно. — Слушай, — предложил тот, — он же от полиции всё равно в эту дверь пойдёт, у него нет другого выхода. Но в этом закутке мы ничего с ним не сделаем: места мало, спрятаться негде. А он ведь точно всех заложников потащит, будет ими прикрываться. Может, пусть выйдет на улицу? Хэт подумал пару секунд. — А что, можно попробовать. Место безлюдное, избежим случайных жертв. Я встану за дверь, когда он будет выходить, постараюсь его оглушить, а ты за мусорными бачками спрячься. Они же в двух шагах, если что. — Чего вдруг ты? — нахмурился Томас. — Почему не я? Что ты меня из-под удара выводишь? — Да потому, что я с ним одного роста, мне бить удобнее, а ты ниже. Аргумент был, конечно, так себе, но у них в запасе всего одна попытка, рисковать парни не имели права. Томас понимал, что у Хэта больше шансов вырубить эту сволочь. И хотя знал, что и сам бы справился, но приходилось действовать наверняка. То, что противник сильный и изворотливый, не было для них неожиданностью. Только он был ещё и чертовски умным, а главное, что спасало его, вероятно, не раз — это чуйка. Ведь почувствовал он их, даже скорее не их, опасность ощутил, хотя Томас знал, они с Хэтом ничем себя не выдали. С кухни раздались выстрелы, они прильнули к щели в дверях. Обзор был плохим, полицейских от них закрывал шкаф, зато они отчётливо видели, как, прячась за заложниками, Боше стрелял в полицию. Полисмены явно плохо представляли, что это такое — захват заложников, и благо, что те нужны были Боше для прикрытия, иначе бедолаг уже не было бы в живых. Во многих европейских странах, которые тихо и мирно сосуществовали практически в мещанском мирке, где самым страшным преступлением была кража кошелька, вряд ли проходили постоянные тренировки по освобождению заложников, парни это ещё на сборах поняли. Что и отличало спецвойска таких стран, как Чехия, Польша, Австрия, Болгария и многих других от тех же Штатов или России. Так что полиция скорее мешалась, но и не вызвать представителей правопорядка они не могли. Хотя бы потому, что сами являлись гражданами другой страны и в случае гибели хотя бы одного захваченного человека автоматически становились преступниками на территории этого государства. Пойди потом докажи, что ты спасал людей, а не был заодно с террористом. Как они с Хэтом и предполагали, Боше медленно, снова уткнув пистолет в висок девчонки и окружив себя заложниками с трёх сторон, продвигался в их сторону. — Пошли, — прошептал Хэт, — а то не успеем спрятаться. Только Томас присел за помойные бачки, выстрелы стали громче. Вся процессия явно переместилась из кухни в закуток, который они с Хэтом только что покинули. Женщины ревели в голос, Боше орал что-то на чешском и временами стрелял в полицейских, не подпуская их близко. А дальше всё произошло за считанные секунды. Как только тот показался в дверях, Хэт нанёс ему резкий удар ребром ладони по шее. Но хитрый гад явно предусмотрел, что его могут поджидать на улице, и выходил не спиной, а чуть боком. Да и реакция у него не хуже, чем у них. Поэтому удар получился чуть смазанным, и вырубить этого урода не получилось. Томас выскочил из-за бачков, а Хэт резко дёрнул руку Боше с пистолетом на себя, и практически швырнул девушку обратно в коридорчик. Завязалась потасовка. Хэту нужно было забрать оружие, чтобы никто не пострадал, а Томас тем временем быстро толкал освобождённых за бачки. Хэт пытался обезоружить Боше, тот выстрелил ещё пару раз наугад. Одна пуля попала в косяк двери, оставляя заметный след, а другая угодила в деревянную перемычку, которая поддерживала хлипкий козырёк над выходом. Та переломилась, и всё сооружение сверху рухнуло на него и Хэта. И почти сразу из-под жестяного козырька прогремел ещё один выстрел. Томас похолодел от ужаса. Он намного лучше других понимал, что в таком ограниченном пространстве трудно не попасть в человека, практически прижатого к тебе. Отгоняя эти мысли, он ринулся к козырьку, но одному получилось только слегка приподнять его, слишком был громоздкий. Прибежавшие на помощь полицейские аккуратно подняли примитивную конструкцию, чтобы перенести её в сторону. А Томас уставился прямо в дуло пистолета, направленное на него, и не задумываясь кинул нож. Одновременно с ним Боше выстрелил... Вздрогнув, Томас инстинктивно зажмурился, но услышал только щелчок. Последняя пуля досталась Хэту. Оружие выпало из ослабевшей руки Боше, и он отключился. Сразу забыв о нем, Томас кинулся к Хэту, осторожно перевернул его. — Паш, Пашка, смотри на меня, — забормотал он, разрывая подол своей любимой футболки, — всё будет нормально, всё будет... — Он оглянулся на столпившихся неподалёку людей. — «Скорую» срочно! — заорал зло. — Я сказал, «Скорую»! Весь мир перестал для него существовать в этот момент, когда сердце потерявшего сознание Хэта билось обрывочно, как будто решало — остановиться или ещё поработать. Томас просто не мог остаться без Хэта, не представлял весь этот радостный и красивый мир без Пашки Личадеева, вечно хмурого, до пизды серьёзного парня, в котором заключалась вся жизнь Томаса. Пуля попала тому в живот, и оставалось только надеяться, что никакие жизненно важные органы не задеты. Полосками трикотажа он пытался зажать рану. Было важно до приезда врачей остановить кровь, иначе те могли Хэта до больницы и не довезти. «Скорая» приехала довольно быстро, почти следом за ней другая, его сразу оттеснили в сторону. Врачи грамотно и слаженно делали своё дело, а он стоял, не зная, куда деть окровавленные руки. Его окликнул полицейский, но Томас мотнул головой: — Я не говорю по-чешски, только английский и русский языки. Я гражданин Российской Федерации. Инспектор подозвал своего напарника, знающего английский, и тот почти час задавал ему вопросы, что-то аккуратно записывая в большой блокнот, пока первый опрашивал потерпевших. Отвечая, Томас продолжал внимательно следить за действиями медиков. Когда Хэта и Боше погрузили в машины, он, прерывая полицейского, громко обратился к одному из врачей: — Куда вы его повезёте? Он имел в виду Хэта, но тот ответил по поводу обоих раненых: — Того и другого в Центральную клиническую больницу, она ближе всех. Кто-то дал ему мокрое полотенце, он поблагодарил на автомате, вытер руки и продолжил разговор с инспектором. Наконец его оставили в покое. Полиция, предупредив, что свяжется с Российским консульством в Праге, и узнав адрес их временного проживания, уехала. Любопытные зеваки тоже понемногу рассосались. Теперь в тупике остались Томас, женщина, которую он раньше не видел и которая обнимала всё ещё всхлипывающую девушку, а также остальные бывшие заложники. — Спасибо, — сказал повар на плохом русском, и Томас только молча кивнул головой. Ему срочно нужно было в больницу, к Хэту, необходимо быть рядом. Не обращая внимания на то, что его трясло так, что зубы стучали — отходняк после стрессовой ситуации, — он зашёл в туалет бара, привёл себя в более-менее приличный вид и зашагал на выход. И по дороге не хотел думать, что может потерять Хэта. Тот сильный, всегда таким был, он выкарабкается, иначе и быть не могло. * * * В такси он всё размышлял, вспоминал, как складывались их отношения раньше. Точнее, как не складывались. Томас заметил Хэта сразу, как только увидел одинокого долговязого парня, стоящего у остановки в тот далёкий первый учебный день своего второго курса в «Рязанке». Парень явно только что поступил в училище, и Томас нагло разглядывал его, пока ждал Ромку. А когда тот появился, так обрадовался другу, которого всё лето не видел, что про всё забыл. Но через пару дней, снова столкнувшись с тем парнем в коридоре, из вида его больше не выпускал. Хэт всегда был аккуратным, спокойным, учился на отлично и много читал, прямо примерный мамочкин сыночек. То есть, полная противоположность Томаса. Тот хоть и учился хорошо, но уделял урокам минимум внимания, а поведение вообще хромало на обе ноги. В общем, в школе он был распиздяем, но распиздяем умным, раз без напряга смог поступить в Рязанское десантное. А таких вот правильных ботаников терпеть не мог. Поэтому, наверное, и начал к Хэту цепляться, и хотя не проявлял сильной агрессии, подколками и обидными прозвищами не обделял, это точно. Позже, узнав, что «маменькиным сынком» Хэт ни разу не был, скорее уж сиротой при живых родителях, почувствовал себя неудобно, даже извиниться пытался, но где там. Тот же гордый, сука, обид не прощал. Томас долго пробовал наладить с ним контакт, если не дружить, то хотя бы общаться нормально, только и этого не получилось. Но он упорно не оставлял попыток. Если бы его тогда спросили, зачем он всё это делал, честно, даже и не смог бы ответить. Как будто целью задался переломить высокомерного засранца, добиться его расположения. Вот так и боролись они с переменным успехом все годы в училище. А Хэт, если и бычился на него всё время, в некоторых вопросах неожиданно становился на его сторону. То перед финалом соревнований по рукопашке вдруг заявил, что Томас один приём делает неправильно, тем самым уменьшая убойную силу броска, и с неохотой, но объяснил, в чём его ошибка. То прикрыл от командира взвода, когда Томас курил за хозскладом с парнями, сказав, что тот был с ним в библиотеке. А ему, как отличнику боевой и политической подготовки, всегда верили. И несмотря на то, что Хэт учился на курс младше, он как будто приглядывал за Томасом. Сам Томас не знал, почему ему так важно если не внимание Хэта, то по крайней мере его одобрение. Он вообще не пытался анализировать тот факт, что хотя ему вполне хватало дружбы с Ромкой, да и остальные пацаны из взвода тоже были ему хорошими приятелями, Хэт всегда присутствовал в его жизни, начиная со второго курса, он просто не мог не быть, занимая особую нишу в душе Томаса, ту, в которую больше никому не было дороги. Возможно, он бы понял всё ещё в учаге, если бы было время хорошо подумать. Но тогда учёба, занятия, физподготовка, получение смежной профессии и всё остальное не оставляли ему времени на размышления. А потом у Томаса появилась Анечка, светлая, нежная, весёлая, и копаться в себе вообще желание пропало. Он влюбился, прямо на крыльях летал. Даже Ромка иногда ворчал, что совсем забросил своего лучшего друга, все «увалы» с Аней проводил. А про Хэта и говорить не надо, изредка пересекались, и только. Он ещё долгих три года после окончания училища жил с ней. Аня очень хорошая была, после его распределения бросила всё и махнула за ним. Да и сам Томас искренне верил, что любит её, только иногда, совсем редко, на него нападал какой-то приступ тоски, непонятной, совсем без повода и причин. И он долго разглядывал фотоальбом, сделанный в училище. Внимательно, подробно изучал лицо Хэта на снимках. Когда такое случилось впервые, он сильно удивился, поняв, что фоток Хэта у него, оказывается, великое множество и что он сам же его постоянно фоткал. Даже с Ромкой столько не было. Потом была случайная встреча на соревнованиях по рукопашке. Томас сопровождал троих солдатиков из своей роты. И Хэт так же привёз подопечных из своей воинской части. Встреча прошла как-то скомканно, впопыхах, у обоих не было времени поговорить и вспомнить былое, да и Хэт явно не больно-то жаждал, по нему это сразу видно было. Поэтому Томас не стал заморачиваться, пожелал от души всего хорошего, пожал руку и свалил. А через два месяца ушёл от Ани. Не мог остаться, понял ещё на соревнованиях, что скучал по Хэту, поэтому и фотки всё время смотрел, не хотел его забывать. Решил, что лучше уж одному, чем обманывать замечательную девушку, которая этого не заслужила. Он взял отпуск и махнул к Ромычу. Рассказал ему всё без утайки, у них друг от друга секретов не было, и спросил: — Ром, чё такое происходит, а? Тот молча вздохнул, внимательно глядя на него, и пожал плечами. — Хуй знает. Нашёл у кого спрашивать. — Он почесал затылок и добавил: — Влюбился ты, что ли? Только не в девчонку, а в пацана. — Я не пидор, — набычился Томас, — мне девочки всегда нравились. С какого хуя такое попадалово? — Ну, знаешь... — Ромка снова вздохнул, — тут ты не по адресу обратился. Я в любви вообще не секу, тем более в такой замысловатой. Так что помочь друг хоть и не смог, но зато поддержал и внушил надежду, что всё рано или поздно образуется. Первый вечер в «Версусе», сочувственно глядя на него, Ромка предложил: — Чего киснешь? Поговори с ним. — Ебанись! — взвился он. — Да он мне рожу точно раскроит! — Пусть, — настаивал тот. — Может, это и к лучшему, вдруг тебя отпустит? Но Томас так и не решился. Ощущение такое было, что пока помалкивает, у него есть хоть какая-то надежда, а если Хэт узнает, то и этого не останется. Но сегодня, пока ехал до больницы по праздничным улицам рождественской Праги, решил для себя: лишь бы только Хэт пришёл в сознание, вот тогда он и признается ему, что тот уже очень давно самый важный для него человек. Пусть хоть пошлёт его, хоть прогонит, главное, чтобы жив остался, Томасу большего и не надо. Госпиталь встретил его стерильной чистотой, белыми стенами и тихими голосами. Узнав, что Хэту как раз в этот момент делали операцию, Томас сел на стул в коридоре, сцепил нервно подрагивающие пальцы в замок и замер. Буря внутри не давала покоя, и Юрий Музыченко, позывной Томас, старший лейтенант российской армии, боец специального отряда «Беркут», который не знал ни одной молитвы, никогда в жизни не ходил в церковь и вообще был атеистом, еле заметно шевелил губами, прося помощи у того единственного, кто мог помочь: — Господи, пусть он только выживет... * * * Больше часа он провёл на жёстком стуле, не замечая неудобств, но наконец к нему вышел довольно молодой врач и, немного коверкая русскую речь, сообщил: — Операция прошла успешно, и вашему другу ничего не грозит. Он потерял много крови, пулю мы достали, но каким-то чудом она не задела важные органы, поэтому скоро, думаю, он поправится. — Спасибо, доктор! — облегчение затопило всё тело, и Томас от души пожал врачу руку. — Я могу его увидеть? — Да, но не сейчас, он пока спит, — отозвался тот. — Дело в том, что вас спрашивал другой пациент, тот, которого, как я понял, ранили именно вы. Томас кивнул, соглашаясь. — Вы правильно поняли. Он преступник, что ему надо? — Он умирает, — тихо ответил врач, — мы сделали всё, что смогли, но... Его палата двести одиннадцать. Лежащий на кровати человек не походил на самоуверенного, наглого и высокомерного Боше. Он как будто даже ростом меньше стал, осунулся, черты лица заметно изменились, резко очерчивая линию скул, нос заострился, глаза впали, а бескровные посиневшие губы сомкнулись в тонкую линию. Смерть уже наложила на него свой отпечаток. На его месте кто-то другой давно бы уже богу душу отдал, но этот и тут цеплялся за жизнь, насколько мог. — Что тебе? — буркнул Томас, останавливаясь около постели. — Всё-таки вы дос-та-ли меня, — с трудом проговорил тот. — Достали, — кивнул Томас, у него больше не было ненависти к этому человеку, скорее сожаление, что отличный солдат превратился в грязного убийцу. — Попросить... хочу. Пусть меня... дома на Брянщине похоронят. Столько... лет, как идиот... лучшей жизни искал, ничего не понимал... — он закашлялся, и кровь запузырилась на губах. Тут же подлетела медсестра, заставляя его выпить что-то из стакана, жестом велела Томасу уходить, но Боше из последних сил ухватил его руку. — Погоди, мне осталось несколько минут, — он на секунду прикрыл глаза. Томасу даже показалось, что тот умер, но нет. Боше вдруг посмотрел на него затуманенным болью взглядом. — Глупо всё так... закончилось, — через силу хмыкнул он, — бестолково. Томас не знал, получится ли выполнить просьбу умирающего, это явно не в его возможностях, но и врать не хотел. — Я сделаю всё, что смогу, — он пожал плечами, — но ты же знаешь, что от меня в этой ситуации мало что зависит. — Спасибо, — прохрипел Боше. О чём ещё говорить, Томас не знал и собрался выйти, но тут вспомнил. — Скажи, как ты тогда, в Осетии, выбрался? (2) Боше попытался рассмеяться, но только закашлялся. Томас схватил стакан, из которого больного уже поила медсестра, и поднёс к чужим окровавленным губам. Тот сделал несколько глотков, немного перевёл дух и снова усмехнулся. — Лихо я... вас в тот раз... вокруг пальца... обвёл. — Лихо, — согласился Томас. — Ну, тогда... слушай... * * * Боше умер, Томас закрыл ему глаза и вышел из палаты. В истории с мнимой смертью всё оказалось до смешного просто. Выяснилось, что те места в осетинских горах Боше были отлично известны ещё с молодости. Когда Фаллен подстрелил его, он понял, что от погони ему своим ходом не уйти, и решил завести преследователей в ловушку, подорвать гранатой и выскользнуть через другой выход — имелся там такой, узкий тёмный лаз, о нём никто не подозревал. Он бы ушёл, эти погибли — и всё, никаких свидетелей, никаких доказательств, где он и что с ним. Сгинул в горах. А значит, можно временно залечь на дно, затем снова поменять личность и продолжать свою деятельность. Но всё пошло не по плану. Во-первых, Фаллен заявился в пещеру один, без Гнойного, и Боше пришлось тянуть время и вести ближний бой, чтобы заманить в пещеру и второго. Когда тот, наконец, появился, он кинул гранату, но не учёл профессионализма и отчаянности своих противников. Мало того что умудрились выжить, ещё и гранату обратно отшвырнули, его оглушило взрывом, и ему ничего не оставалось, как ретироваться, пока действительно не завалило прямо в пещере. Что при этом сталось с врагами, он не знал. — Отделались мелкими травмами, — просветил его Томас, слушая обрывочный рассказ. Боше с натугой улыбнулся. — Так и знал, — прохрипел без удивления. — Шустрые... гадёныши... Томас только головой покачал, вспоминая его лицо. Досадно, столько лет впустую человек счастье искал, по трупам шёл, родину предал, такое количество людей жизни лишил, а умер в одиночестве, никому не нужный и забытый. Ирония судьбы: «враг», против которого он воевал, — единственный, кто стоял у его смертного одра. Это и есть расплата за ошибки. Палата Хэта находилась почти рядом, и он, не постучав, осторожно заглянул внутрь. Бледный и тоже осунувшийся, тот всё ещё спал. Но уже сейчас было понятно, что смерть ему не грозит. Томас осторожно, на цыпочках, зашёл в помещение и, придвинув одинокий стул вплотную к кровати, обронил: — Давай, выздоравливай, засранец, а то я тоже следом за тобой окочурюсь. — С чего вдруг? — неожиданно просипел Хэт, не открывая глаз. — Боше же тебя не ранил или я что-то пропустил? — Не ранил, — засмеялся Томас. Он был так рад этому сиплому, но такому родному голосу. — Только на хуй мне вся эта нервотрёпка, если тебя не будет! — Юр, что случилось? — Хэт открыл глаза и уставился на него, явно ничего не подозревая о его внутреннем состоянии. — Ты чего такой? — Ты случился, идиот, — Томас аккуратно взял его за руку, чуть сжимая. — Почти десять лет назад случился со мной Пашка Личадеев, ботаник и высокомерный зазнайка, который не обращал на меня внимания, гад. — Сам гад, — буркнул тот, пытаясь вытянуть свою руку из захвата. Он был явно смущён, даже щёки слегка порозовели. Томас снова тихо рассмеялся и заявил: — Ты, Паш, сейчас не дёргайся, ладно? Тебе нельзя, у тебя в пузе дырка. Когда поправишься, тогда и дашь мне в рожу, а я даже мешать не стану. — Ты о чё... — начал Хэт, но Томас не дал ему закончить: быстро наклонился над ним и впился в губы поцелуем. Он ожидал чего угодно, но только не того, что Хэт тихо охнет ему в рот, а потом вдруг положит на его плечо свою ладонь и несмело, почти робко ответит. В этом поцелуе не было дикой страсти, возможно обещание или просьба не отталкивать. Или скорее признание, которое так трудно и непривычно сказать словами, но которое уже назрело внутри до такой степени, что молчать о нем не было сил. Томас отстранился, точно зная, что Хэт всё правильно понял. — Поправляйся, — велел он почти серьёзно, — потом поговорим. А сейчас спи, я завтра приду. Хэт только кивнул, а Томас чувствовал спиной, как тот смотрел ему вслед, когда он уходил. * * * В благодарность за поимку и обезвреживание международного террориста власти Чехии оплатили Хэту операцию в клинике. Но полностью проходить реабилитационный курс в чужой стране встало бы в такую копеечку, что Минобороны России дешевле было отправить за ними свой транспорт. Поэтому самолет с реанимационным оборудованием прибыл через два дня, и вскоре парни уже летели на родину. Никого из своих на борту не было, незнакомая медсестра скупо улыбнулась местной бригаде врачей, которые помогали транспортировать Хэта к самолёту, отрицательно мотнула головой на вопрос Томаса, нужна ли помощь, и за всю дорогу произнесла едва ли десяток слов. На аэродроме вместе с машиной «Скорой» их встречал Окси и ещё несколько человек в военной форме. Окси поприветствовал Томаса, крепко пожал ему руку. — Ну и устроили вы кипиш, — усмехнулся, качая головой, но в глазах светилась гордость. — Даже в праздник умудрились себе халтурку подыскать. — Такая работа, командир, — Томас постарался ответить в своей обычной шутовской манере, хотя на душе было муторно и неспокойно. Из-за Хэта и ставших теперь вовсе непонятными отношений с ним. Язык чесался спросить, прояснить, но Томас одёргивал себя: во-первых, стрёмно, во-вторых, сейчас явно не время, Хэт едва оклемался, не стоило его волновать всякой ерундой. Он решил, что попробует выяснить всё позднее, когда Хэт поправится. — Юрец, где ты там? — окликнул его резкий голос. Тот отмер, огляделся. Пока он предавался сумбурным размышлениям, Окси уже успел уладить все формальности с телом Боше, которого в настоящий момент как раз грузили в труповозку те парни-военные, переговорить с медсестрой из самолёта, помочь перенести Хэта в машину «Скорой», а сам загрузился в свою тачку и теперь ждал его, нетерпеливо помахивая рукой из окна: — Поехали. Томас подхватил оба рюкзака со шмотками, кинул на заднее сиденье, сам сел вперёд. — Мы в госпиталь? — Только на несколько минут, — подтвердил тот. — К Хэту нас пока не пустят, завтра съездим, навестим. — Почему не пустят? — Томас постарался скрыть беспокойство. — Только что всё нормально было, ему стало хуже? Окси покосился на него странным взглядом. — Всё хорошо, — ответил, чуть заметно улыбаясь. — Просто он сейчас под снотворным, не имеет смысла к нему идти. Медсестра заверила, но посмотрим, что скажет врач. Однако врач сказал то же самое: не тревожить больного в послеоперационный период и приходить в другой день. Томас мысленно сплюнул, думая, что в Праге к посещениям относятся куда лояльнее, а здесь не врачи, а цепные псы на страже. Но делать было нечего, и они с Окси отправились на базу. * * * Вот уже несколько дней, как Хэта выписали из госпиталя. После того спонтанного поцелуя в палате реанимации Томас метнулся в гостиницу, собрал шмотки — свои и Хэта, — связался с Окси и доложил ему обстановку, ещё несколько раз общался с местной полицией, а в остальное время дневал и ночевал в больнице, чтобы быть к Хэту поближе. Его пускали к нему ещё несколько раз, они разговаривали, но Хэт вёл себя как обычно, ни словом, ни жестом, ни намёком не показал своё отношение к поступку Томаса. И сейчас всё продолжалось точно так же. Складывалось ощущение, что Хэт попросту ничего не помнит. И глядя на его привычно невозмутимое лицо, Томас уже и сам сомневался, не пригрезился ли ему тот злосчастный поцелуй? Отловить поганца в каком-нибудь углу, прижать к стенке и вытрясти правду было заманчивой идеей, но Томас, не имея никакого опыта в мужских любовных делах, боялся, что его или высмеют, или пошлют подальше. Через неделю после выписки их с Хэтом неожиданно вызвал к себе Окси. — Вас требуют в Москву, — с места в карьер сообщил он. — Черкасов звонил на днях. — Зачем? — поинтересовался Томас, и Окси загадочно подмигнул. — Вот там и узнаете. В генеральном штабе вы должны быть завтра ровно в полдень. Так что поедете утром, к обеду успеете. — Во сколько нужно вернуться обратно на базу? — уточнил Хэт. — Туда-обратно или будет пара часов по городу прошвырнуться? Окси усмехнулся. — Вы, конечно, красавцы, но просто так отпустить гулять надолго не могу, сами понимаете, — те переглянулись, и он, хитро улыбаясь, закончил: — Так что у вас не больше суток. Вот бронь на гостиницу — номер опять совместный, но ничего, не впервой. Вы ж туда не в номере сидеть едете. Погуляете, развеетесь, а то в Праге вам всё удовольствие Боше подпортил, вот и наверстаете. Парни вытаращили глаза. — Окси, это что, шутка такая? — подал голос Томас. — Или ты серьёзно? Целые сутки?! Бля, командир, обожаю тебя! Хэт молча кивал головой, подтверждая его слова, и даже улыбался, хоть и чуть напряжённо. — Ладно, валите, — засмеялся Окси и махнул рукой. — Но чтоб послезавтра к утренней зарядке оба были на базе. — Есть! — в унисон гаркнули те и, похватав документы, вышли за дверь. Идя по коридору, Томас покосился на шагающего рядом Хэта. Всё получилось неожиданно, но, кажется, вот его шанс выяснить с ним отношения раз и навсегда. И он не собирался его упускать. * * * Всю дорогу до штаба они молчали. — Как ты думаешь, зачем нас сюда дёрнули? — подал наконец голос Хэт. — Ругать или хвалить? — А хуй их пойми, — отозвался тот. — Ты что, систему не знаешь? Могут наградить за помощь в обезвреживании опасного преступника, а могут и взгреть. За то же самое. Мол, на чужой территории бой устроили, поперёк батьки в пекло полезли. — Ну, да, — задумчиво согласился Хэт и снова замолчал. Но оказалось, что вызвали их всё-таки для награждения, и это стало приятным сюрпризом. Спасение заложников, да ещё на международном уровне, считалось самым важным и опасным делом, поэтому Томасу вручили не медаль, а орден, а Хэта представили к внеочередному воинскому званию. Обалдев от неожиданности, парни подумали и приняли единодушное решение отметить грандиозное событие по-настоящему. Погода не задалась, с неба сыпал мелкий колючий снежок, который почти сразу превращался в грязь, хлюпающую под ногами. Типичная столичная зима. Гулять по этой мокро-снежной каше было неприятно, поэтому решили податься в кафе или бар. А то прав Окси — в Праге как-то не срослось. — Тут есть один чешский ресторанчик, — не глядя на него и уткнувшись в телефон, сообщил Хэт. — Может, пойдём туда? Правда, далеко добираться. — Пойдём, — решительно махнул рукой Томас. — Мы рождественского карпа так и не попробовали. Покосившись на него, Хэт только хмыкнул и мотнул головой в сторону автобусной остановки. Ресторан оказался очень уютным — почти не уступал своим заграничным оригиналам, и пиво подавали отменное, хоть и не такое по вкусу, как они пили в Праге. Но тёплые, только из печи, ароматные традиционные кнедлики исправили ситуацию, а уж пресловутый карп нанёс решающий удар в этом празднике желудка. Парни засиделись допоздна, болтая, смеясь и вспоминая армейские будни. В номер завалились уже под ночь и изрядно навеселе. — Бля, жарко, — Хэт прямо у порога ослабил галстук, снял с себя парадный китель и белую рубашку, не глядя пристроил всё на крючок для одежды. Затем стащил ботинки и сразу носки, оставаясь в одних форменных брюках. Прошлёпал босиком по полу, остановился у окна, глядя на пляску снежинок в воздухе — к вечеру похолодало и усилился ветер, зато снег повалил красивыми крупными хлопьями. Редкость для загазованной, облачной и сырой Москвы. Томас засмотрелся на стройный силуэт, застывший в оконном проёме. Свет в номере они не зажигали, хватало слабых отблесков фонаря, одиноко торчащего посреди маленького гостиничного дворика. Помедлив, он тоже разулся и бесшумно приблизился к Хэту, встал за спиной, тоже отрешённо пялясь в ночь. Сейчас бы самое время спросить кое-что, но он не решался. Хэт внезапно развернулся. Пристально посмотрел в глаза, ничего не говоря. Опустил взгляд на губы. Тихо выдохнул, шально улыбнулся — Томас никогда у него такой улыбки не видел — и вдруг сам подался к нему, прижался полуголым телом, накрыл рот поцелуем. Подспудно чего-то такого и ожидая — он вообще весь день с самого утра был на взводе, наэлектризованный, готовый в любую секунду сорваться, — Томас ответил, на миг позволяя себе насладиться моментом. Но сразу отстранился, часто дыша и смотря исподлобья. — И что ты делаешь? — спросил дрогнувшим голосом. — А на что это похоже? — На конкретное наебалово. Хэт склонил голову набок, натянуто улыбаясь. — Думал, я всё забыл? Или махнул рукой? Или решил спустить на тормозах и притвориться, что ничего не было? Хрен. Тяжёлое возбуждение ударило в голову, и Томас вдруг разозлился. — А ты-то? — он вцепился ему в плечи и хорошенько встряхнул. — Какого хуя меня игнорировал? Всё это время! Я, блядь, уже подумал, что... — и заткнулся, потому что Хэт подался вперёд, снова ловя губами его губы, и бесцеремонно утянул в поцелуй. Глубокий, бесстыдный, ещё и язык ему в рот засунул. Так Томас целовался в последний раз ещё в подростковом возрасте — чтобы до стонов, мычания, криков, до потери чувства времени и пространства. Он покачнулся, отвечая с не меньшим жаром. Хэт оторвался на миг, нетерпеливо урча, укусил в шею, легонько толкнул в грудь, тесня к кровати. Тот упал на неё спиной, Хэт завалился следом, прижался так крепко, что можно было отчётливо ощутить, как бьётся его сердце — ровно и сильно. Чужая тёплая ладонь скользнула Томасу под кромку штанов, сжимая через трусы твёрдый член. Хэт застонал. — Чёртовы шмотки, — донёсся до уха лихорадочный шёпот, — как же мешают, сука. Я тебя, блядь, всего голого хочу, потрогать, облизать, прямо сейчас, блядь, не могу, пиздец... Сними их, нахуй, ну пожалуйста! Хочу тебя. Хэт дёрнул за пряжку, расстёгивая одним точным движением и ремень, и сразу же брюки, стащил их к щиколоткам. — Бля-адь, — выстонал почти мучительно, — ты не поверишь, сколько я этого ждал. Сквозь туманное марево Томас мало что соображал, но последние слова слегка отрезвили. — Погодь, — заполошно дыша, он схватил его за волосы, кое-как отодрал от себя. Посмотрел в раскрасневшееся лицо и буквально охуел: таким Хэта он ещё не наблюдал. Это точно он возбуждённо дышал, бормотал пошлости, зажмурившись и часто облизывая губы? Это он, распахнув глаза, посмотрел мутно и похабно облизнулся? И он взглядом сейчас не то что раздевал его, а просто вот уже разложил и отымел во всех позициях? Осознание ударило мгновенно, и Томас онемел в шоке: а ведь так и будет, скоро, буквально через несколько минут. Хэт его выебет, а он позволит это сделать и не пикнет. Блядь, но он не готов! Вот так, сразу... Он сглотнул, внутри что-то вздрогнуло, натянулось струной, остро, больно и сладко, аж дыхание зашлось. — Ты что, собираешься меня?.. — голос внезапно охрип, и он прочистил горло. — Пашка! Паш, слышь, погоди... Но тот не позволил ему продолжить, мягко толкнул обратно спиной на кровать, навис сверху и опять прибегнул к проверенному способу: заткнул рот поцелуем. Поведение его неуловимо изменилось, он умерил пыл, теперь не пытаясь доминировать, не распускал больше руки, не пробовал добраться до самых интимных зон, даже потрогать, просто целовал, то нежно, едва касаясь, то сильнее засасывая, то опять невесомо. Это почти сводило с ума. Томас сам не заметил, как забыл, к хуям, обо всём на свете, елозя по простыне, подаваясь бёдрами вверх, отвечая на поцелуи всё более грубо. Сам он Хэта лапал только так, просто не мог удержать при себе руки, гладил, мял, сжимал за все места, царапал бока, спину, кусал шею и плечи. Тот не возражал, только ещё больше заводился, охотно подставляясь. — Как же классно, — пробормотал глухо и низко застонал ему в рот. — Всё будет так, как ты захочешь, отвечаю. Расслабься, не блажи. Я всё сделаю. Томас со свистом выдохнул — сопротивляться горячему напору, когда сам от похоти почти с катушек съехал, становилось всё труднее, и он распластался на кровати, млея от ощущений. Сдался, разрешая всё: трогать, целовать, лизать, сосать, засунуть в себя пальцы, хуй, да хоть всё разом. Похрен. Твёрдого члена коснулись умелые пальцы, погладили головку. — Бля-а! — вырвалось у Томаса. Он вскинулся, пытаясь посмотреть вниз, но Хэт второй рукой придержал его за подбородок. Сплюнул на ладонь, обхватил его ствол покрепче, двинул рукой вверх-вниз — уверенно, почти жёстко, точно зная, как надо. Томас захлебнулся стоном. — Ты, смотрю, до хуя опытный, — заметил с нервным смешком. Хэт тихо выдохнул. — Опытный, — эхом повторил за ним и улыбнулся — показалось, что слегка смущённо. — Но тебе же нравится? — и приостановился, приподнявшись на руках. Огляделся по сторонам, спрыгнул на пол, бросаясь к шкафу. — Ты чего? — Ща, пять сек, — тот закопался в своём рюкзаке, выудил оттуда что-то, кинул на тумбочку. Томас скосил глаза и увидел пачку презервативов и небольшой белый тюбик. Лицо кинуло в жар — только теперь до него по-настоящему дошло, что это и зачем нужно. На миг снова накрыло паникой. Всё-таки какой же он лапоть, мог бы потрудиться хоть краем глаза заранее проштудировать информацию. Но он не сподобился, всё телился, выжидая неизвестно чего и плывя по течению. Мог хотя бы с Охрой или Гнойным посоветоваться. Впрочем, нет, советоваться о таком с кем угодно он бы точно не стал, тем более не зная наверняка, светит ли ему что-нибудь. А теперь из-за своей лени и тупости чувствовал себя девственницей перед первой брачной ночью. Он мало что смыслил в самом процессе — в отличие, судя по всему, от прошаренного в этом вопросе Хэта. Смутно понимал, что больно, неприятно и противоестественно. Наверное. Но затормозить и откатить назад уже не мог, не получалось. Хэт между тем снова навис над кроватью, склонился, легонько чмокнул в нос, губы, потом сместился на шею, чувствительно прикусывая кожу. Замешкался, сосредоточенно глядя. — Дашь мне? — спросил с едва уловимой тревогой, опустил руку вниз, раздвинул пальцами Томасу ягодицы, погладил вход, однозначно давая понять, что намерен сделать. То, что он не полез нахрапом, всё-таки спросил разрешения, неожиданно попустило, снимая все тормоза и ограничения. Да хер с ним. Если и больно, что он, боль не потерпит? Хуйня вопрос. — Валяй, — кивнул Томас, скаля зубы в широкой ухмылке. Было до сих пор немного неловко, но ни страха, ни сомнений, ни стыда больше не осталось. Он судорожно всхлипнул, в который раз быстро облизывая губы, вскинул таз, потираясь членом о член, и на секунду отвернулся, пряча пылающее лицо в согнутый локоть. — Давай, Паш, — повторил глухо, — вломи мне как следует, — и сам раздвинул колени, максимально открываясь. Хэт поперхнулся воздухом, издавая почти страдальческий стон. Осторожно опустился на него сверху, устраиваясь между разведённых ног, и снова набросился с поцелуями. Распалённый, чертовски горячий и напористый. Он щекотно сопел ему в ухо, посасывая мочку, шершавые пальцы трогали везде, где можно, с силой вжимались в бока и бёдра, обжигая так, будто реально это не Хэт его гладил, а раскалённым утюгом водили. А Томас нашёл внезапное удовольствие в том, чтобы резко дёргать его за волосы, приподнимая голову — Хэт от этого вздрагивал, сладко закатывая глаза и дыша открытым ртом. Он не возражал против грубости, даже будто находил в ней особый кайф и низко стонал на одной ноте, наглый и покорный одновременно. Этот контраст завораживал. Хэт вроде вёл, но в то же время позволял творить с собой всё, что угодно, был таким порочно-сексуальным, что у Томаса от возбуждения челюсти свело. — Ты будешь что-то делать или нет? — рыкнул он, снова дёргая его за волосы, любуясь откровенно блядским видом. — Я ведь кончу сейчас. Тот очнулся, медленно поднял веки, расфокусированно глядя. Нахмурился, выплывая из своей нирваны, кивнул и быстро схватил тюбик с тумбочки. Между ягодиц юркнули скользкие пальцы, настойчиво ткнулись в анус, раздвигая, смазывая, погружаясь почти сразу один за другим. Розовый кисель перед глазами развеялся, Томас от неожиданности распахнул глаза, вытаращился в потолок, сразу цепенея. Но Хэт мастерски отвлёк его, прикусив за сосок. — Блядь, сдурел, — выдохнул Томас. Хэт сполз с него ниже и вдруг лизнул языком головку — широко, мокро, втянул её в рот. — Да твою же!.. — Не жмись, попробуй выталкивать, — выпустив член изо рта, шепнул Хэт и пошевелил пальцами. Задний проход будто обожгло, Томас зашипел, хватаясь руками за кровать. — Я тебе не пидорас со стажем, — выдавил, морщась. — Не умею жопу по щелчку расслаблять. Продолжая его растягивать, Хэт снова подтянулся выше, склонился к лицу, поцеловал странно робко и мягко. — Вытолкни пальцы, — попросил серьёзно, — попробуй, ну! Станет легче, гадом буду. Если нет — всё, прекращаю, сам меня трахнешь. — Ловлю на слове. — Ни на что не надеясь, Томас постарался последовать совету, ругаясь сквозь зубы. — Знаток, бл-ля-а-а... Ох, ни хуя себе! — он запнулся, чувствуя острый укол удовольствия — прямо изнутри, так, что все слова и даже мысли из башки вылетели. Он яростно стиснул зубы, невольно насаживаясь глубже. Хэт моментально просёк, провернул кисть, надавливая пальцами куда-то в такое чувствительное место, что Томас заорал, не выдержал. — Тш-ш, — на губы тут же предупреждающе легла ладонь, — стены картонные, услышит кто-нибудь, спалимся. — На хуй... иди... — нашёл в себе силы прохрипеть Томас. — Сначала творишь... такое... а мне... ещё и... молчать?.. — он взметнулся от очередного толчка, привычным движением хватая Хэта за волосы и оттягивая вниз. Боль никуда не делась, но теперь ощущалась странно, делая удовольствие ещё ярче, её словно хотелось продлить, вернуть, чтобы раз за разом испытывать такой нестерпимый и мучительный кайф. Что же будет, когда в него член впихнут? От судорожно-обрывочных фантазий и смазанных, нечётких порнографических картинок перед глазами собственный член, налившись кровью, тяжело лип к животу. Томас взялся за него рукой, начиная быстро дрочить. — Стой, не надо, — остановил его Хэт. — Ты так спустишь сейчас. Погоди... я щас... я мигом. Пальцы исчезли из пульсирующей задницы, Хэт скатился в сторону, заставляя вздрогнуть от пробравшего до костей озноба. — Куда? — спросил Томас, не открывая глаз, не в силах разлепить ресницы. Хэт зашуршал чем-то рядом, повозился ещё немного, потом положил руки ему на колени, разводя в стороны шире, снова улёгся сверху. Поймал его губы губами — не столько целуя, сколько ловя сорванное дыхание. В раздроченный анус ткнулось что-то скользкое и гладкое, вторглось вглубь, расширяя неподатливые мышцы, причиняя боль. Томас напрягся. — Принцип помнишь? — прошептал ему Хэт, продолжая по миллиметру втискиваться внутрь. — Давай, как с пальцами. — Блядь, да что за пиздец, — бормотнул Томас, сосредоточенно жмурясь, вцепился в широкие плечи перед собой, сжимая стальной хваткой. Но совету всё-таки внял — и взвыл от обрушившегося сполоха ярких ощущений. Каких-то внезапно диких и сумасшедших. Он думал, что придётся терпеть, долго привыкать, но хлёсткое удовольствие вдруг ударило до самого нутра, плеснуло по нервам, как кислотой, аж перед глазами пятна пошли. Потея, как чёрт, кряхтя, сопя и тихо подвывая, он вскинул задницу, цедя сквозь зубы мат и снова принимаясь машинально дрочить. Хэт не отставал: чуть слышно охал, загоняя всё глубже и быстрее, потом подхватил его под колени, натягивая на себя, вбился до упора и застыл, кончая почти беззвучно. Томасу не хватило буквально последнего толчка, он уже чувствовал, что вот-вот, выгнул спину дугой, схватил Хэта за ягодицы, не соображая, что делает, и притянул к себе вплотную. И тут же внутри всё запульсировало, мышцы несколько раз ритмично сократились, посылая по телу такие жгучие волны, что Томас ухнул в оргазм, как в пропасть. Он даже не осознал, как кончил членом: эта внутренняя пульсация накрыла с головой, казалось, он кончает телом, мозгом, всем собой, это было необычно, в новинку и неебически кайфово. * * * Некоторое они молчали, кое-как восстанавливая дыхание и заодно реальность вокруг. Наконец Хэт опомнился, аккуратно вышел из него и свалился рядом, пристраивая голову ему на плечо. — Ты норм? — проскрежетал напрочь севшим голосом. — Покурить бы, — еле выдавил в ответ тот. Хэт издал смешок. — В номере запрещено курить. — Зануда, блядь, — грустно констатировал Томас. — И что мне теперь — сдохнуть оттого, что было слишком... — он осёкся и не договорил, решив, что тот и сам смекнёт. Поймёт, как ему было охуенно. Тот пошевелился, приподнимаясь и смотря в лицо. Может, думал, что Томас по обыкновению хохмит или подъёбывает, но на этот раз он играл в открытую, без дураков. Он же, блядь, даже понятия не имел, что всё это может быть так. И что Хэт окажется таким. Не спиздел, что ли, вправду опытный? Так и подмывало расспросить — ему теперь всё, что касается Хэта, было интересно, но он не знал, имеет ли право. И всё же решился: в последние недели настолько надоело вариться в собственных сомнениях, что уж лучше сразу прояснить, чем опять мучиться и гадать на кофейной гуще. — Слушай, Паш, — нарушил он тишину, закуривая под неодобрительным взглядом. Примирительно улыбнулся, подошёл к окну и приоткрыл форточку, выдыхая дым на улицу. Хэт тут же нарисовался рядом, выбил себе сигарету и тоже с наслаждением затянулся. — Что хотел? — спросил по обыкновению напряжённо, словно ждал подвоха или засады из-за угла. Что, блядь, с ним творится? Может, ему неприятны такие разговоры, вся эта херня о чувствах-хуюствах? Может, он планировал, чтобы их спонтанный секс остался разовой акцией? «...знал бы ты, как долго я ждал...» — вдруг вспомнился прерывистый шёпот, и Томас хмыкнул. Нет, не так всё просто. — Я хотел знать, — твёрдо продолжил он, — с кем ты набрался опыта? Ебёшься как, блядь, главный бог ебли. У меня хоть и мужиков никогда не было, не с кем сравнивать, но я же не слепой. Так вот с кем? В смысле, не с кем, мне похуй, с кем, я хочу знать, когда ты успел... то есть... — он окончательно запутался, не зная, о чём на самом деле спрашивает, и чувствуя себя глупо. — Что, уже ревнуешь, Юрик? — тот хмыкнул и посмотрел странно. Но не стал выёбываться и выдерживать паузу, не такой он был. Вздохнул, отводя взгляд в сторону, выпустил дым и ловким щелчком отправил сигарету в форточку. — Никого у меня не было, — произнёс ровно. — Ты один, всегда. — Как?.. — Томас опешил. В голову закрались подозрения, что Хэт впервые решил отступить от своих принципов и отгрузить ему на уши тазик-другой первосортных спагетти. — Что ты гонишь? — протянул Томас чуть разочарованно. Разве он идиот или истеричка, стал бы закатывать сцены к прошлому? Поинтересовался просто так, из любопытства, зачем врать? — Я, по-твоему, лох совсем? Не отличу девственника от... — Во-первых, я не девственник, — перебил его тот. — И секс в задницу пробовал, просто с девушкой. А во-вторых... — он замялся, опуская глаза, отчётливо заалел щеками, — я изучал вопрос детально и долго, всю теорию, какую смог найти. Кое-что даже на себе попробовал, ну, чтобы понять... Бля, зачем я это тебе рассказываю... — Ничего, продолжай, мне нравится, — хмыкнул тот. Хэт вперил в него злобный взгляд, но теперь Томаса таким было не пронять: этой ночью его коллега, напарник и человек, которого он, кажется, любит, открылся ему с совершенно другой стороны. До сих пор крыло воспоминаниями, перед внутренним взором вспыхивали картинки: его рука, дёргающая за отросшие пряди волос, зажмуренные при этом от кайфа чужие глаза, тонкие губы, растянутые на его члене, мутный взгляд, неприкрытое удовольствие на лице. Томас помимо воли разулыбался. Достался ему вот такой Пашка с сюрпризом, просто бомба замедленного действия, а не Пашка. — Значит, ты просто хорошо изучил матчасть? — уточнил он, продолжая разговор. — И типа всё, этого хватило? Вот на то, что было сегодня? Охуеть. — Да, изучил! — отрезал тот, выпятил подбородок, глядя с вызовом. — Хер знает, зачем. Я ведь не надеялся, что ты когда-нибудь... что мы с тобой... ну... — он окончательно замолчал, с досадой сопя. — Ясно, — избавил его от мучительных объяснений Томас. Он и сам чувствовал себя некомфортно, хоть и тщательно скрывал. Он многое понял, легко сложил два и два из сказанного минимума и тонны недомолвок, но разбираться сейчас не хотел, потому что видел, что Хэту этого тоже не хочется. Ничего, позже поговорят. Подробно и обстоятельно. Максимально откровенно. Когда немного привыкнут к тому, как резко и бесповоротно поменялась их жизнь, что они теперь вдвоём, по-настоящему. Это ещё и самому сначала осмыслить надо, уложить в голове. Будет трудно, но они с Хэтом справятся, в этом он был уверен. _______________ (1) Да, да ещё одна дверь (англ.) (2) Подробно про эту операцию рассказывается в первом фф серии, ссылка в шапке.