Нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность — это глупость, это жажда боли.
Большие, оловянные ножницы прогоняют по коже табун мурашек каждый раз, когда ледяной металл касается теплой кожи. Когда-то прекрасные, серебряные волосы превратились в грязные прутья, палками свисавшими с головы. Аристия Ла Моник сидит на деревянной табуретке и смиренно ожидает собственной казни. Она уже не думает, не терзается бессмысленными переживаниями. Не могли ведь её лишить всего, что она любила, только по прихоти? Мутные горчичные глаза смотрели в пол, наблюдая как на него падают некогда прекрасные волосы. Прядь за прядью, волос за волосом они укрывали пол около её ног. Её остригли. Волосы — достояние любой девушки. Её же подстригли, словно она беспризорный мальчишка, нет хуже, словно она преступник. Да, сейчас она понимала, что ошибкой было кидаться на императора, но… Вернись она назад, поступила бы так же. Каменные стены темницы внушали отчаяние и безнадёжность, а грубость слуги, что её стригла, заставила Аристию чувствовать горькое разочарование. Чем же она заслужила всю эту грубость? За какие свершения ей это всё? Последний волос упал на грязный, заплесневелый пол, словно символизировал безнадёжность, в котором ей суждено утонуть. Слуга грубо схватила её за плечо, вынуждая подняться и вытащила из темницы, не обращая внимания на Аристию, связанную верёвкой и медленно шедшую из-за скованных кандалами ног. Грустно отчаянно улыбнувшись, Моник посмотрела на своего провожатого. Этот человек подведёт её к концу жизненного пути. Это был высокий, зрелый мужчина, в возрасте от двадцати лет, одетый в рыцарскую униформу и презрительно смотревший на неё, его бывшую королеву. Она не сдержалась. — Хех… Тяжелая рука невоспитанного надзирателя ударила её по лицу. Голова отвернулась в сторону из-за силы удара. Волосы залезли в глаза. Аристия стиснула кулаки, прикусив губу, и часто заморгала, пока этого не увидел охранник. С женских глаз готовы были сорваться слёзы от боли, от несправедливости. Почему же этот рыцарь считает себя в праве бить женщину? Надзиратель схватил её сзади, за веревку, и схватив покрепче, почти потащил к месту казни. Было больно. Верёвки успели натереть кожу. Кандалы резали по ногам, вспарывая нежную кожу. Тряпочные балетки с каплями запёкшейся крови не спасали от ледяного камня. Подул ветерок, наверное, сквозняк. Моник поёжилась, содрогаясь от холода, и попыталась сохранить то тепло, что могло дать хлопковое платье, похожее на мешок для зёрен. Шаг, ещё один и еще… Медленно, но верно, она подходила к выходу из тюремной башни. Если она права, то им осталось открыть только одну дверь, чтобы выйти из башни. Дверь отворяется и глаза, привыкшие к сумрачной темноте, ослепляет яркий солнечный свет. Глаза болят от ядовито-белого, как ей кажется, цвета. Зато теперь Аристия может вдохнуть свежий воздух, почувствовать запах травы в воздухе, услышать птиц или же ощутить последний в своей жизни ветерок. Ей кажется, что нет ничего прелестней этого в мире. Небо медленно стало затягиваться тучами. Пока ещё светло-серыми, почти белыми тучками, что плыли по небу, заслоняя солнце от Аристии. Её снова толкнули, требуя идти быстрее. Они дошли до ворот тюрьмы. За ними виднеется главная площадь столицы. Многотысячная толпа стоит около помоста с гильотиной, ожидая, когда же начнётся казнь. Напротив орудия смерти, на балконе, расположилась императорская чета. Зажмурившись, Моник сглотнула и выдохнула. Её вывели на центральную площадь. Как только она появилась, толпа взревела, требуя поскорее разобраться с преступницей, посмевшей поднять руку на их правителя. Смешно даже, что именно эти же люди требовали от Аристии, когда она была ребёнком, смирится с ролью императрицы и посвятить себя этой роли. Она это сделала, но… Что взамен? Ради чего она работала до потери сознания? Чтобы стать преступницей и злодейкой? Зачем тогда она мучилась ради всех этих граждан, игнорируя собственные чувства? Где же их благодарность? Неужели никто не скажет и слова доброго?Никто
Её возвели на помост, скинув на деревянную поверхность, как мешок картошки. Рухнув на пол, Аристия в последний раз оглядела всё вокруг. Вот там, чуть левее императора сидели аристократы. Аристия смогла выделить среди них только двоих. Дама с голубыми, как небо, волосами и лазурными, ледяными глазами и мужчина с волосами цвета крови и такими же глазами, но не это так зацепило. Пара сидела и взирала на неё так, словно извинялись за их императора, за несправедливость. Женщина обмахивала лицо веером и недовольно смотрела на других, желая закричать, как ей показалось. Глаза хоть и холодные, но смотрели на Аристию Ла Моник с уважением. Она опустила голову, закрепляя в памяти это ощущение, когда ты чувствуешь некую поддержку, хоть и бесполезную. А вот правее расположились члены аристократической партии, такие как герцог Дженна. Они смотрели на неё торжествующе и презрительно, словно она была мусором, не стоящим их времени. Солдат взял в руки пергамент, исписанный чернилами. Пора зачитать обвинения для дочери дома Моник. — Грешная королева, Аристия Ла Моник, чинила злодеяния из ревности и зависти… Ей захотелось плакать. Какие же злодеяния она совершила? Из ревности? Зависти? Почему её обвиняют в вещах, которых ей не суждено и понять было? Ревность позволена тем, кто смог вкусить вкус чего-то, но… Она не знала ни ревности, ни зависти. Джион ей было просто жалко. Девушка так напоминала Аристии её саму, когда она ещё видела радости жизни, когда её отец хвалил её, а она радовалась и когда… она была не связана с принцем. — И совершила измену, предприняв попытку к убийству императора. Голова безвольно опустилась вниз. Она виновата, да. Однако как же сам Император? Где же список его грехов? Где записи об убийстве её отца, её ребёнка, уничтожении всего светлого, что могло бы быть в её жизни? Почему виновата только она? Голову терзал лишь один вопрос.В какой же момент всё стало рушиться?
— Посему она лишается титула первой королевы, а всё состояние, титул и земли рода Моник будут конфискованы. — Продолжал солдат. Конфискуют? Всё, что отец и её предки заслужили потом и кровью, отдадут на растерзание? Распотрошат, как индейку на ужин? И почему же, когда она просила Руфелиса отпустить её, лишить титула королевы, ей не позволили этого? Что изменилось сейчас? — За совершённое покушение Аристия Ла Моник… Мысли били по голове, придавливая к земле. Что же…? Она понесёт наказание за попытку, а Руфелис? Понесёт ли император хоть какое-то наказание за всё, что он сотворил с ней? Почему же она должна быть главной героиней этой унизительной сцены, где она — козёл отпущения? Как она здесь оказалась? — …Будет казнена! Лезвие гильотины блеснуло в зловещем блеске. Именно ему отведена роль казни грешницы. Аристия почувствовала, как к горлу подкатывает истерика и страх. Несмотря на то, сколько бы она себя ни готовила к смерти, ей всё равно очень страшно. Хотелось жить. Хотелось любить и… быть свободной! Однако её казнят за грехи. Преступления, что она совершила, но её единственным грехом было лишь одно.Любовь к Императору
Сзади кто-то схватил Моник за плечо, прервав мысли. Сжав её плечо так, что она зажмурилась от боли, её толкнули к деревянной перекладине для головы преступника. Голова устроилась в этой позиции. На глаза Аристии попался балкон, что был прямо перед ней. Император даже не смотрел на неё. Он нежно смотрел на Джион, которая тряслась и даже отсюда Аристия слышала, как она говорила, что это неправильно. На губах появилась мимолётная улыбка. Императрица, по-настоящему, милосердна. Руфелис, её личный мучитель и ад, ласково обнимал Джион и говорил, что Аристия этого заслужила. По щекам полились слёзы. Горькие, отчаянные слёзы. Словно кто-то выжал её душу и и вынудил пролить эти капли. С глаз текли прозрачные капли, но ей казалось, что она плачет кровью. Так больно и плохо ей было. Хотелось закричать.Чем же я заслужила это всё, Ваше Императорское Величество?!
А Руфелис вдруг улыбнулся. Это стало точкой невозврата. — Ха… Ха-ха… Ха… — С глаз цвета горчицы капали слёзы, а губы растянулись в отчаянной улыбке, полной боли. Из последних сил она собирает свой голос в единое целое и громко, почти крича, говорит: — Моей единственной ошибкой была любовь к Вам… — Руфелис не обращает внимания на её заявление, он не удостоил её даже словом. Император был для Аристии смыслом её жизни. Она посвятила всю себя ему и империи. Отбросила все свои мечты и стремления, желая помочь ему. И в итоге… В конечном счёте… Она была для него лишь помехой, мухой, так мешающейся перед глазами. — Казнить! Лезвие гильотины, поднятое на четыре метра над её головой, стало стремительно приближаться к ней. Аристия зажмурилась, в сердцах крича своё самое сокровенное желание. [Если бы… Если бы я могла бы родиться вновь… Я бы прожила свою жизнь полно и ярко…] Остриё щёлкает позвонки преступницы, разрывая шею. Голова падает с перекладины и катится в сторону императорской четы. Глаза Аристии кажутся живыми. Император смотрит в ненавистные глаза цвета горчицы. И неожиданно его пробирает дрожь. Он совершил ошибку. Глаза королевы не горчичного цвета и не янтарного. Цвет её глаз — ядовито-жёлтый, смешенный с каплями бордовой крови. Её глаза — глаза хищника, которого не стоило пробуждать от спячки.