С дикой Окраины

Песок лезет в глаза, в нос и рот, когда хочется сделать полноценный вдох. Сегодня погода бушует, обдувая Окраину всеми ветрами и осыпая ее песком с земли. Ибо поднимает ворот своей серой, грязной рубашки, пытается уткнуться в него носом, потому что дышать из-за песка и пыли становится все сложнее. Шлепая босыми ногами по песчаной земле, с трудом доходит от поселения до шахты. Он ненавидит ее всем своим нутром, но все равно спускается вниз по деревянной лестнице, которая покрыта налетом и скрипит под ногами так, будто норовит когда-нибудь сломаться. Спускаться вниз долго, лезть обратно — тоже. Ибо боится, что когда-нибудь он не поднимется отсюда. Задохнется в шахте, умрет от голода обезвоживания, сорвется с лестницы или просто не найдет сил взобраться по ней обратно на поверхность. Внизу воздух оказывается плотнее, чем наверху, и без песка, но легким от этого проще не становится. Ибо хватается пальцами за рубашку и кашляет, потому что рвется из груди неимоверно. Настолько, что его сгибает пополам, а потом в внутри начинает колоть. В длинном и темном коридоре, вырытом из земли слышится чужой кашель будто в ответ. Он не один, кто здесь задыхается. Здесь каждый хочет в приступе выплюнуть свои легкие. Работа в шахте единственная в этом месте. Вся Окраина стекается сюда утром и уходит под ночь. Или наоборот. И неважно, сколько тебе: шесть, шестнадцать, как Ибо, или шестьдесят. Хочешь есть — работай лопатой, копай уголь, сваливай его в телегу и тащи на себе до встроенного котла. Ибо есть хочет, очень хочет. Так сильно, что желудок уже давно прилип к спине и подает тихие, жалобные, умирающие звуки и постоянно тянет ноющей болью. В последнее время с едой на Окраине все гораздо хуже, чем было когда-либо. С Полиса привозят мало продуктов и продают дороже. Людям деваться некуда, поэтому они отдают все деньги, что у них есть, скупают все быстро, а те, кто не накопил или не успел элементарно купить — голодает. Семья Ибо не отличается особым богатством, зато мать, точнее мачеха, женщина продуманная. Она выкапывает корни какого-то растения у реки, измельчает его до каши, а потом заворачивает в коричневые листья тех же стеблей и оставляет в щели пола дома, чтобы тот забродил. Ибо даже как-то помогал ей сделать заготовки, а потом сам раскатывал в лепешки полученное тесто и жарил их на всю семью на огне. Сейчас им приходится достать свои запасы, чтобы не умереть с голоду. Поэтому Ибо снимает с плеча узелок и прячет свой «обед» в темном углу коридора, между камней, чтобы никто не украл. Чтобы потом вернуться и откусить от лепешки только один раз — нужно экономить. Надежно спрятав узелок и прикрыв его камнем, Ибо завязывать отросшие белые, но грязные волосы тряпкой, а затем уходит вглубь шахты. Там его ждет работа вместе с другими людьми, такими же голодными, уставшими и изнеможденными. Сил копать нет ни у кого, но все продолжают махать лопатами, сгребать ими уголь, а потом тащить в мешках или тележке до главное чана, куда все обычно ссыпают. И так по кругу, туда сюда, до самого вечера, прерываясь лишь на короткие обеды — все экономят, как и Ибо. Когда смена заканчивается, шахта постепенно пустеет. Ибо забирает самым последним свой узелок и выходит на поверхность. Дышать здесь гораздо легче, но кислый и затхлый воздух не дает сделать снова полный вдох. Это ничуть не лучше, зато песчаная буря прекратилась. Топая босыми ногами уже по холодному песку обратно домой, Ибо обнимает себя за плечи и слегка ежится. Днем в пустыне стоит невыносимая жара. Солнце палит так сильно, что кожа просто полыхает, а вокруг весь воздух будто плавится. Зато ночью, когда солнце скрывается за горизонт, и земля, и воздух резко остывают. Становится холодно, будто наступает зима, будто здесь времена года сменяются каждые сутки. Правда зимой ночи гораздо холоднее, как и дни, но окраинцы все равно ходят до шахты и потом обратно. Из всех возвращающихся домой шахтеров Ибо единственный поднимает голову на небо. Оно черное и бездонное, усыпанное яркими белыми точками и тусклыми белесыми полосами. Эти полосы даже похожи на облака, только ночные. Ему интересно, что это все такое, насколько далеко от него находятся эти огоньки и почему они так ярко горят только ночью. Ибо даже останавливается, заглядываясь на это необыкновенное явление. Хоть что-то в этой пустыни есть красивое и не желающее убить их всех то ветрами, то песком, то палящими лучами. — Эй, малой, не отставай, — ему кричит кто-то из шахтеров хриплым голосом, и Ибо спешит догнать работяг, быстро перебирая голыми ступнями по песку. На Окраине много кто ходит без обуви, просто не имея денег или материалов, чтобы сделать самостоятельно. Даже с самого Полиса редко привозят обувь. Ибо привык с детства ходить босыми ногами по земле, кожа на ступнях уже давно огрубела и не чувствует так ярко мелкие камешки под ногами. Зимой вот только холодно ходить так, поэтому приходится обматывать ступни хотя бы тряпками и придумывать что-нибудь на подошвы, чтобы не мокло из-за снега или грязных луж после дождя. Ибо привык к такой жизни, привык к постоянному чувству голода, привык косым взглядам в свою сторону. Сначала на него много смотрели, часто озирались и тыкали пальцем, сейчас же это просто молчаливое сторонение. Потому что у него белые волосы. У единственного на всю Окраину белые волосы. Ибо ничего с ними не делает, они сами по себе, от самых корней сразу растут белыми. Белые, но такие же грязные, как снег бывает здесь зимой. На самом деле, для Ибо это тоже странное явление, и он чувствует себя здесь лишним, неправильным, какой-то ошибкой. Странное для него еще и то, что он помнит себя только в возрасте десяти лет. Что было до этого — непроглядная тьма, огромная дыра в памяти. Помнит только, как проснулся больным, как мачеха его выхаживала несколько дней, а потом все встало на круги своя и идет так до сих пор — дом, шахта или сбор корней, дом. Ибо называет это «кругом выживания», жизнь в Пустоши — это выживание. От прошлого у него только он сам, его странные белые волосы и цифры на бедре. Один, девять, один. Дома мачеха самостоятельно перемалывает в ступе корни и просит только последить за самым младшим. Он лежит на матрасе в тряпках, с влажным компрессом на голове. Болезнь и смерть в Пустоши — обыденное дело. Здесь все болеют, здесь все умирают. Когда-нибудь очередь дойдет до этого пацана, до мачехи, до отца с двумя другими детьми, которые отправились на смену в шахту. Дойдет и до самого Ибо. Он понимает это так ярко и спокойно, что самому страшно, а в голове проносится каждый раз мысль, а не знаком ли он лицом к лицу со смертью? Может, он тогда, шесть лет назад умер и воскрес? Младший кашляет и хрипит, как и все в этом поселении, что-то несвязное бормочет во сне. Ибо ложится рядом, касается мягкой детской щеки своими пальцами. Они вот как всегда холодные, а сам ребенок — горячий, как и повязка на лбу. Ибо меняет ее на свою ладонь, и младший вздыхает, кажется, даже облегченно. Сводному брату всего шесть лет, он был довольно шебутным и наивным. Ибо нравилось его подтрунивать и бегать от него по пескам, когда его грозились закопать в них. Он в принципе любит свою приемную семью, других близких людей у него нет. Это они его забрали к себе и выходили, даже несмотря на то, что он являлся и до сих пор является лишним ртом. Когда ребенок засыпает крепким сном, Ибо решает поменять повязку. Он встает с постели, что лежит в углу комнаты вместе с другими матрасами, и возвращается на кухню к мачехе. — Только два корня нашла, — она говорит тихо, нарушает тишину в доме. По ее голосу, по словам и ситуации в целом понятно, что она расстроена, напугана и растеряна. — Больше у нас еды нет. Если погранцы Полиса ничего не привезут, то мы умрем от голода. Она садится на пол перед столом и закрывает лицо руками. Эта женщина сильная, Ибо уверен, но даже такие люди имеют возможность устать бороться и сломаться. Он мочит тряпку в баке из глины, слегка отжимает и думает, что сказать. Что им в принципе делать. — Я поищу корни, посмотрю рыбу в реке, — подойдя к мачехе, Ибо протягивает ей мокрую и прохладную тряпку. — Отдохните. Она кивает, молча забирает протянутую ткань и уходит в комнату к младшему сыну. Ибо остается на кухне и застывает возле слабого огня. Даже огонь, источник тепла и средство готовки, здесь большая роскошь. Для огня нужны дрова, сухие ветки, а в Пустоши есть только песок. Ибо вспоминает, что успел утащить из шахты несколько угольков в узелке и спешит их достать из тряпки, где также лежит пару раз надкусанная лепешка. Он прячет уголь за глиняной печкой, сворачивает свою лепешку обратно в ткань и закидывает себе на плечо. Сейчас на улице уже ночная тьма и холодно до стучащих зубов, но Ибо решает все-таки отправиться на поиски еды. Чем раньше он начнет, тем лучше. Завтра днем это сделать он не сможет из-за работы в шахте, поэтому остается только сейчас. Он накидывает себе на плечи импровизированный плащ из плотной ткани, а на голову накидывает себе платок и пару раз обматывает его концы вокруг шеи, чтобы не слетел. Так будет гораздо теплее. Выйдя из небольшого наполовину засыпанного песком домика, он направляется по уже остывшей тропе до реки под освещением тех самых многочисленных ярких пятен и одним — самым большим — белым пятном на небе. Река эта здесь единственная. Она небольшая, мелководная и тянется тонкой лентой до горизонта. Ее воды днем грязно-коричневого оттенка, они отдают тухлым запахом, а ночью река кажется совсем черной. Вся Окраина боится, что она однажды пересохнет. Тогда они все точно здесь погибнут, вымрут и высохнут на палящем солнце. Ибо задирает свой плащ, свои штаны, оставляет узелок с лепешкой на берегу, срывает полусухой стебель и лезет в воду. Он становится по середине и замирает, чтобы не распугать рыбу, если та вдруг проплывет. Надежда и упорство в нем сидят крепко, поэтому Ибо стоит в холодной воде долго, всматриваясь в воды под своими почти онемевшими ногами. Но мимо них успевает проплыть только рыбешка где-то с ладошку, Ибо пытается ткнуть в нее палкой, но та ускользает, а он сам чуть не садится пятой точкой в реку. Мачеха права, рыба действительно почти вся вывелась. Все еще стоя в реке, Ибо поднимает голову вверх и смотрит перед собой. Вот их маленькое поселение, состоящее из мелких домов-землянок, слева от него находится шахта, а справа — свалка Полиса, куда все окраинцы часто заходят в поисках одежды, каких-то бытовых вещей и остатков еды. Ибо там тоже бывал, но мачеха с младшим ходят туда чаще в поисках полезного для их семьи. Дальше их дома стоит огромный светящийся купол — Полис. Это город, о нем среди людей на Окраине ходят легенды. Кто-то говорит, что там все так, как было раньше, до войны. Но никто этого «раньше» из них всех уже не видел: война была слишком давно. Кто-то говорит, что там должно быть еще лучше. Словно Поднебесная с богами. Там всегда тепло. Не холодно, не жарко, а тепло. Там есть все: и хорошие дома, и хорошие вещи, чистая вода и вкусная еда. Ибо склоняет голову набок. Он никогда не видел ничего другого и не может представить себе что-то лучше, чем их крыша над головой, огонь в печи, полная река и плотные запасы еды из корневой муки и сушеной рыбы. Вот это — его личная Поднебесная. А ту, что вдали, он ненавидит всем сердцем. Для тех людей под куполом они всего лишь бродячие отбросы, которые доедают объедки, брошенные на пол после большого и богатого пиршества. В этом он уверен. Он не завидует и не мечтает, как все остальные окраинцы. Он ненавидит. Хочется разбить этот купол и сжечь там все дотла. Ибо вздыхает и вылезает из воды. Пальцы на ногах гнутся с трудом, но это ничего, зимой бывает и хуже. Он сгибает и разгибает их несколько раз, чтобы заставить ожить, а потом твердо направляется к куполу. Как бы он не ненавидел это место, потому что все беды его дома из-за них, но именно там можно найти или денег, или еды, чтобы прокормить свою семью. Еще бы хорошо найти что-то, что могло бы помочь младшему снова встать на ноги и весело смеяться. До купола Ибо идет несколько часов. Перед ним оказывается огромная высокая стена, но даже она не достает до заманчивых светящихся пятен на небе. Сам стеклянный купол стоит на ней, а въезд только один — через погранцов. Становится понятно, что просто так внутрь не пролезть. У Ибо уходит на это не меньше двух недель, чтобы найти самое удобное место и вырыть себе проход лопатой, что украл из шахты. За это время он не высыпается и устает в несколько раз больше. За это время у них заканчиваются запасы, младшему становится только хуже, а к нему добавляются отец со старшей дочерью. Мачеха в отчаянии, Ибо тоже. Вечером, сразу после работы в шахте он отправляется к Полису. Там, возле места раскопки спрятана в песках лопата, и ей осталось всего ничего помахать, чтобы попасть на ту сторону. Эта идея какая-то сумасшедшая, слишком нереальная и пугающая, но он, набравшись смелости и взяв себя в руки, проползает все-таки под стеной. То, что он видит перед собой, не поддается никаким описаниям. Словно какой-то рай среди пустыни. Вокруг все зеленое: деревья, кусты. Не так, как у них на Окраине — пара сухих веток с пожухлыми листьями вдоль реки и все. А здесь даже под ногами зелено. Ибо неуверенно ступает своей ногой на это ворсистое зеленое покрывало и замирает. Мягко, приятно, даже щекотно немного из-за тонких листиков, что торчат из земли. Они похожи на те, что на деревьях, но нет. Ибо думает, а не наступает ли он сейчас на какие-то слишком маленькие деревья? Как это называется то, что у него сейчас под ногами? В голове не укладывается весь восторг, все впечатление. Не укладывается и то, что вот такое может находиться среди Пустоши из песков, грязи и мутной реки. Здесь даже дышится легче, но голова от этого только кружиться начинает. Слишком чисто. Ибо слышит чужие голоса и резко приседает в кустах. Он старается не двигаться, не дышать и не показывать, что здесь кто-то есть. По дорожке идут женщина с мужчиной, они держатся за руки, смеются. На них нет таких лохмотьев, как на Ибо. На их ногах есть обувь. Это заставляет его спуститься с небес на землю и сжать руки в кулаки, а губы — в тонкую полоску. Пара тем временем отдаляется, и Ибо позволяет себе достать из узелка нож мачехи и хорошо спрятать лопату в кустах вместе с тряпкой, а затем выползти и самому наконец-то из укрытия. Благо сейчас уже время близится к ночи и на улице мало людей. Так его хотя бы не заметят, не вычислят по грязным тряпкам на нем и не скрутят. Ибо поправляет нервно платок на своей голове, убирает грязные белые пряди волос за уши, чтобы не лезли в глаза, не отвлекали его и не привлекали чужое внимание. На всякий случай. Этот город оказывается большим, очень большим. Здания здесь высокие, этажей в них больше девяти. Ибо в этом уверен, потому что знает счет только до этой цифры. Эти дома ещё очень странные, потому что сделаны полностью из стекла. Разве такое возможно? Но если весь купол сделан из стекла, то тогда и насчет домов удивляться не стоит. Кстати, насчет купола. Ибо поднимает голову и замечает, что здесь небо не такое, как на Окраине. Оно просто темное, без пятен, и это заставляет задуматься: являются ли те яркие точки тоже последствием войны. Может они как-то отравляют, как и солнце, их существование, а окраинцы просто этого не замечают? Ибо встряхивает головой и выбирается из зарослей. Он скользит тенью по улицам и старается запомнить обратный маршрут. У него под ногами оказывается прохладная и шершавая твердая поверхность, и это очень сильно отличается от вечных песков. Ибо настолько привык проваливаться в них и загребать носками, что чуть не падает носом вперед, но все-таки царапает свои пальцы на ногах. Ничего страшного, заживут. Лишь бы его не заметили. Он бродит недолго, иногда прячется в проулках или за мусорными баками от людей и все-таки натыкается на то, что искал. За углом оказывается улица с открытым прилавком. Оттуда пахнет настолько вкусно, что Ибо начинает втягивать воздух своим носом сильнее, от этого голова начинает еще больше кружиться, во рту выступает слюна, а пустой желудок больно скручивает от голода. Он чертовски хочет есть. Даже собственный язык готов проглотить. Но Ибо стоически берет себя в руки и заставляет думать. У него есть всего один шанс, одна попытка. Нужно придумать, как своровать еду, как не попасться, как сбежать вместе с ней к себе домой. Ибо судорожно напрягает мозг, но вкусный запах только сбивает его и заставляет облокотиться спиной о стену, специально больно удариться о нее головой и заскулить. Соберись, соберись, соберись. Звенит звоночек. Ибо резко выглядывает из-за угла и замечает мужчину. Он высокий, в хорошей одежде и с двумя пакетами в руках. Один большой и с продуктами, а второй маленький и с булочками. Ибо, конечно, хочется взять тот, что побольше, но с таким грузом он далеко не убежит, а целую семью булочками не прокормить. Рука судорожно сжимает нож в руке под плащом, а взгляд замечает бумажник в заднем кармане. Деньги, точно. Если он возьмет деньги, то тогда сможет купить у погранцов больше еды. С деньгами можно легко убежать до дырки под стеной. Хороший, просто отличный вариант. Четко следя за движениями мужчины, Ибо ждет, когда тот пройдет мимо его угла, а затем нападает. Он хватает сначала бумажник из заднего кармана, а потом все-таки прихватывает у мужчины из рук небольшой пакетик с булочками и уже хочет бежать, но его хватают за платок со спины. Ткань больно натягивается на горле и душит, Ибо пугается, дергается, роняет из одной руки нож, хватается ей за платок на шее и пытается выскользнуть. С него срывается его импровизированный капюшон, перед глазами проносится вся жизнь, но он умудряется взять себя в руки и выворачивается из платка. Ткань остается в руках у того мужчины, а Ибо щемит на всех ногах с булками и кошельком в руках до самой стены. Хорошо, что сейчас совсем наступила ночь и никого нет на улице. Ему повезло, он чертов везунчик. И будет самым везунчиком из всех, если мачеха ему простит потерянные платок с ножом. Дома он все-таки получает от мачехи подзатыльник и немую благодарность в глазах. Они прячут деньги, делят все булочки на всю семью, и это оказывается самой вкусной едой из всего, что успел Ибо попробовать. Даже у младшего загораются глаза, но не надолго. Его не становится через пару дней, а потом и отчима из-за несчастного случая в шахте. Старшая сестра Ибо продолжает болеть и чахнет на глазах. До зимы Ибо доживает будто во сне. Он работает в шахте за двоих, спит раз в двое суток и пытается заработать денег, чтобы прокормить семью. Мачеха постоянно ходит к свалочному карьеру и на реку, старшая сестра лежит до сих пор больная и почти не встает, а брат-одногодка точно также копает уголь и сидит с сестрой. За стену Ибо больше не ходит. Слишком рискованно и опасно для него, для семьи. Он засыпает проход через неделю после своей вылазки, а в бумажник заглядывает буквально на следующий день. Денег оказывается больше, чем Ибо может посчитать, а еще там лежат какие-то разноцветные карточки. Ибо бы отдал их младшему поиграть, но тот уже лежит в песках Пустоши, и ничего уже с этим не сделать. Он грустно рассматривает их, думает отдать другим детям, а потом находит одну особую. На ней изображен человек, а если точнее — тот самый мужчина. Ибо присаживается на пол за стол и рассматривает свою жертву. Он красивый, чистый, приятный. Улыбается и с темной точкой под губой. У Ибо тоже есть такие мелкие точки на теле, но вот чтобы вот так на лице — видит впервые. В голове сразу возникает параллель с его волосами, потому что тоже обычно-необычно. Волосы у него есть, как и у всех оставшихся людей на планете, но вот только у него они белые. Так и здесь: родинки есть у всех, а под губой — только у этого человека. Ибо хмыкает и решает оставить себе эту карточку. Просто, чтобы была. Может, на память о том, что он когда-то был в Полисе и ступал ногами по зеленым листьям, дышал наконец-то полной грудью, а потом ел наивкуснейшие булочки. За этот период он устает так, как никогда до этого не уставал. У него иногда темнеет в глазах или белые пятна начинают свою пляску. Такое состояние ему не нравится, а поднятие цен в два раза погранцами — еще больше. Ибо готов подраться с обнаглевшими полисниками, но сдерживает себя, потому что у тех оружие в руках. Ему приходится молча и сдержанно выбирать продукты, ловить слухом тихие возмущения таких же бедных окраинцев, как и он. В узелке еды получается немного, но, как говорится, лучше уже так, чем совсем ничего. Он уже готовится уходить от развернувшейся лавочки у подъезда к их поселению, как один из мужчин не выдерживает. Он кричит, срывается, сокрушается и бьет одного из погранцов, а затем получает в ответ из пистолета и начинается потасовка. У Ибо его брат-ровесник под боком и потерять еще одного сына мачехе он не хочет позволить. Пусть уж приемный, чем родной. Всучив мальчишке узелок с купленной едой, Ибо пытается спрятать и увести его от драки, от выстрелов. Ему приходится самому вступить в драку с одним из погранцов, когда те решают просто перестрелять народ. Чтобы эти «крысы помойные», как они кричали, знали свое место. Ибо берет злость, он защищает себя, своего брата тех, кто остался дома. Ему даже удается уложить одного, а потом слышится выстрел и бедро обжигает болью. Такого он еще не испытывал, поэтому он пугается, хватается за ногу и почти падает. Больно, как же больно. Нога будто немеет и больше не хочет слушаться, но Ибо почти буквально берет себя за шкирку и заставляет дохромать до брата, схватить его и увести совсем. Дома мачеха громко ругается, но Ибо ничего не слышит, потому что глаза закрываются сами собой. Когда он просыпается, то нога все еще болит и оказывается будто чужой. Будто она налилась свинцом и теперь весит как несколько телег угля в шахте. Ибо сокрушается. Что же он натворил? Кто теперь будет работать в шахте и приносить семье уголь и деньги? В углу хрипит и кашляет умирающая сестра, а Ибо хочет себя совсем прикончить за свою беспомощности. Утопить в реке или в песках. В кухне оказывается мачеха. Вокруг нее летает напряженная атмосфера, ее брови сведены, а губы поджаты. Ибо хромает с трудом до стола и неловко садится напротив. — Простите меня, мне жаль, — он выдает подавлено, заламывает себе пальцы на руках от беспокойства и не смеет смотреть мачехе в глаза. — Я Вас подвел. Женщина открывает рот, но не издает ни звука. — Я все исправлю, — Ибо снова говорит, а потом наконец-то в ответ мачеха подает голос. Такой же разбитый, но строгий. Как всегда. — Ты подвел, — ее слова бьют хуже пощечины, и Ибо жмурится от фантомного удара. — Теперь все гораздо хуже, чем могло быть. Полис на нас обозлится. Не будет еды, не будет денег. Ибо тяжело вздыхает. Он это знает, он этого тоже боится. — Я все постараюсь исправить, — голос звучит тише, чем был до этого. Ибо с трудом перемещается из-за стола совсем на пол и склоняется перед мачехой в поклон на полу. — Примите мои извинения. Женщина в ответ молчит некоторое время снова, а потом просит: — Выпрямись, — Ибо следует ее просьбе безоговорочно. — Я нашла тебя десятилетнего и еле живого в карьере. Выходила, выкормила, как смогла. Будь благодарен. Ибо только кивает, а потом встает также без лишних слов. — Сейчас отдохни, а потом решим, что делать. Сейчас наша семья лежит на наших с тобой плечах. Да, Ибо это знает и ощущает эту ответственность очень сильно, крепко и тяжело на своих плечах. Он действительно старается думать над тем, как ему скорее выздороветь и не дать семье умереть с голоду, но все-таки засыпает. Организм все еще испытывает шок и стресс, а повязка, что замотана вокруг бедра, окрасилась кровью из-за беспокойства. Полис действительно обижается на окраинцев за развязанную драку. Им объявляют о том, что поставки продуктов больше не будет. Якобы они такие добрые и щедрые соблаговолить смогли до помощи бедным людям, а теперь их добрые намерения осквернили. И совсем не важно то, какие продукты привозились, какого качества и сколько стоили. Это ведь неважно, да? Ибо скрипит зубами, стоя на главной площади их поселения и слушая полисного гонца с целой свитой из охраны. Они же здесь бешенные отбросы все, дикие психопаты, готовые кинуться на любого. Мачеха рядом тоже тяжело хрипит и сжимает руки в кулаки. Домой Ибо возвращается, хромая и держась за мачеху. Нога все еще не дает нормально ходить, но он честно старается. В их доме царит напряженная, кислая и горькая одновременно атмосфера. С надеждой в сторону старшей сестры уже никто не смотрит. Просто вздрагивает каждый раз, когда та заходится сильным кашлем или начинает стонать истошно в голос. На мачехе в связи с последними событиями совсем нет лица. Брат-одногодка ходит молчаливой и понурой тенью. Ибо думает, что надо снова что-то делать. В голову лезет одна идея за другой. От продолжения работы на шахте, до поиска нового места для жизни и очередного похода в Полис. Но если идея с поиском нового места выглядит слишком абсурдной из-за того, что вокруг одна пустыня и легенды о выжженной полностью земле не внушают уверенности, то мысль снова пробраться в Полис выглядит на фоне всего гораздо лучше. Натягивая на себя плащ и обматывая ноги тряпками, Ибо думает, что в этот раз надо украсть больше, гораздо больше. Он не знает пока, как это сделать, но погранцы теперь неизвестно когда вернутся в их поселения с товарами, а зима уже стоит к ним лицом. Настали те самые холодные ночи, днем идут теперь довольно часто грязные дожди, а ночью они превращаются в снег. Он падает и оседает в песках пустыни, морозит собой ноги, а днем тает, превращая все в грязь. К этому всему еще добавляются частые холодные ветра, превращающиеся в бури. Отвратительное время года. Ибо накидывает на голову просто очередную ткань в виде платка и обматывает ее концы снова вокруг шеи. Лишь бы в этот раз не потерять ее — здесь каждая тряпка, каждый уголь, каждая ветка и глоток воды из реки на счету. Закинув еще в добавок узелок с единственным камнем в качестве смешного средства защиты на плечо, он выходит из дома и хромает до Полиса. Рана на ноге почти затянулась, но она до сих пор кровоточит, тянет, болит и не дает нормально ходить. Ибо сокрушается на себя за каждый свой неровный шаг, но продолжает упрямо идти дальше. Лопата оказывается все еще спрятанной в песках, а дыра просто слегка посыпанной, чтобы не привлекать к себе внимание. Ибо работает лопатой несколько часов без остановки, терпит боль в ноге, белые пятна перед глазами и пытается заставить руки, как и все тело, перестать трястись. Но его тело не слушается, продолжает ныть и дрожать, тогда Ибо объявляет ему бойкот и упрямо лезет под стену. На удивление перед ним снова оказываются зеленые и густые листья. Они ничуть не изменились, даже несмотря на то, что сейчас зима. А еще здесь гораздо теплее и снова дышать становится свободнее и легче. Удивительное место. Ибо прячет в кустах снова лопату, достает заточенный камень из узелка и скользит снова тенью по городу. Сейчас здесь все-таки все по-другому: улицы все светятся какими-то разноцветными огоньками, слышится приятная веселая мелодия у каких-то магазинов. В этих витринах стоят такие деревья, которые Ибо никогда не видел. Их веточки усыпаны будто зелеными иголками, почти такими же, какими мачеха штопает им порванную одежду, если находит где-то нитки. Эти деревья усыпаны такими же разноцветными и переливающимися огоньками, шарами, а еще какими-то непонятными блестящими нитями. Диковинка какая-то. Он долго рассматривает в витрине это украшенное дерево, рассматривает рядом стоящих не настоящих людей в красном с заостренными ушами и треугольным головным убором. Ибо думает, действительно у всех людей, которые здесь живут, такие же уши. Он трогает свои на всякий случай, тщательно вспоминает фотографию того мужчины, чей бумажник он украл в прошлый раз, и отмечает, что вроде бы нет. Где-то рядом слышатся разговоры и шаги, Ибо, терпя боль в ноге, срывается с места и прячется в переулке за мусорным баком. Сердце колотится как бешеное. Положив руку на грудную клетку, Ибо старается его успокоить, а заодно проверяет свою ногу. Рана привычно ноет, а его тряпичные штаны снова окрасились кровью. Уже зима наступила, да все никак зажить не может. Ибо вздыхает раздраженно, затылком прикладывается к стене позади себя и ждет, пока на улице не стихнет. Когда разговоры становится не слышно, Ибо поднимается со своего места и аккуратно выходит из своего укрытия. Становится действительно пусто. Это мотивирует двигаться дальше и думать о том, где ему здесь достать еды. Снова у кого-то украсть? Украсть в самом магазине? Нет, Ибо мотает головой, в магазин заходить нельзя ни в коем случае. Его узнают. Петляя по дороге, он все-таки возвращается к тому магазинчику с вкусными булочками. Здесь пахнет все так же вкусно, а на витрине за стеклом целое ассорти из булочек. Некоторые из них разных цветов и украшены чем-то сверху. Ибо жадно вдыхает запах, тяжело сглатывает слюну и думает, так же вкусно ли это? Но его внезапно хватают за руку. Это выбивает весь воздух из легких, от конечностей отливает кровь, а к горлу подкатывает паника. О, нет. Его заметили, его поймали. Его сейчас отведут куда-нибудь, допросят и убьют. А потом всю семью убьют. Плохо, как плохо. Он не хотел такого исхода, все его попытки быть тихим и прятаться в переулках провалились. Быть настоящей крысой у него не получилось. — Ты снова воруешь? — слышится мужской голос. Он спрашивает строго, с упреком, а Ибо пытается устоять на здоровой ноге и думает о плане побега. — Кто ты? С него срывают его капюшон, Ибо пытается оттолкнуть от себя человека и заехать куда-нибудь заостренным камнем. И вроде бы все получается, он попадает по плечу мужчины, но наступает на больную ногу слишком твердо и резко. Из глаз будто сыплются искры, из груди рвется непроизвольный стон боли. В него будто снова попали, как и тогда на подъезде к их поселению. — Эй, ты чего? — его хватают за плечи и не дают упасть, а дальше Ибо ничего не помнит. Он хочет замахнуться на человека снова камнем, если он еще в руке. Или хотя бы кулаком. Но сделал он это или нет, он не знает. Перед глазами все плывет, тело превращается будто в мешок с углем и совсем не слушается. В ушах звенит. Темнота. Наступает кромешная темнота, как в самую длинную ночь в пустыне. Ибо просыпается с трудом. Голова кружится и болит, тело все еще кажется неподъемным. Особенно нога. Перед глазами тоже все плывет, поэтому, когда он находит в себе силы и садится, то не сразу понимает, где находится. Это явно не его дом. Здесь светло, тепло и не пахнет сыростью. Какой-то другой запах, очень приятный такой, ненавязчивый и вкусный. Хотя для Ибо наверно сейчас все вкусно. Он ел последний раз два или уже три дня назад и сейчас ему кажется, что если попробовать наложить себе песка в рот и прожевать его, то окажется даже очень ничего. Ибо все-таки решает игнорировать сосущие чувство в желудке и осматривается. Он лежит на чем-то мягком и укрыт одеялом, если поднять его то можно обнаружить, что руки и ноги на месте. Отлично, его пока что не убили. Может шанс и выбраться отсюда есть. — О, ты проснулся. Сзади слышится голос. Он обеспокоенный, но доверия не внушает, поэтому Ибо резко поворачивается к человеку и пытается встать, чтобы занять оборонительную позицию. Он смотрит на незнакомца хмуро и враждебно, старается не наступать и в принципе не стоять на больной ноге и судорожно думает, куда ему отступать. — Подожди-подожди, — этот человек выставляет руки перед собой, показывая, что в них ничего нет, а потом тянется к стене напротив, и Ибо дергается, боясь, что на него сейчас все равно нападут. — Я сейчас включу свет, хорошо? Осторожно с глазами. Свет. Какой свет? А что с глазами? Ибо теряется на секунду, а потом комната озаряется так, будто на улице день, и это действительно удивительно. Даже на глаза все равно, которые успели привыкнуть к темноте. — Я тебе ничего плохого не сделаю, — мужчина снова выставляет руки перед собой, а Ибо все-таки моргает пару раз и цепляется взглядом за его лицо. Кажется, это тот самый человек, у которого он украл бумажник. Тогда все понятно. — Я хочу помочь. Ибо даже вскидывает брови. Ему? Помочь? Крысе с помойки? Чем? Умереть быстро и безболезненно? — Я правда хочу помочь, — он осторожно подходит ближе и тыкает пальцем в ногу Ибо, которая была ранена. — Меня зовут Сяо Чжань, а с твоей ногой что-то не так. Позволь мне посмотреть. Я врач. Этот Сяо Чжань делает еще шаг, Ибо делает ответный назад и терпит боль в ноге. В голове одни вопросы, их так много, как никогда не было. Что такое «врач», почему ему хотят помочь, почему он вообще здесь, и не лежит трупом в том самом карьере за стенами Полиса. Голова кружится от этого всего, Ибо делает еще шаг назад, спотыкается о низкий стол и летит на пол. Он успевает приложиться локтем, кажется ободрать его. Успевает приземлиться и другими частями тела, а еще потревожить ногу. Сяо Чжань подлетает к нему, смотрит обеспокоенно, спрашивает мягко: — Ты не сильно ушибся? Можешь встать? Ибо замирает на секунду, смотря на человека перед собой. Этот мужчина очень странный и дикий какой-то со своей помощью. А еще очень красивый, и от него веет теплом и теми вкусными булочками. Может, это фантом из-за голода, но Ибо действительно вслушивается в свое тело на признаки сильной боли, а потом пытается встать. Ему, конечно, помогают. Вроде бы берут не так навязчиво под руку, но для Ибо, который не привык к прикосновениям и в принципе ненавидит чужих людей, даже этого слишком много. Поэтому он спешит отстраниться, но его усаживают на то место, где он только что спал, насильно. — Можно я посмотрю на твою рану? — Сяо Чжань садится перед ним на корточки и опускает сначала взгляд на окровавленную штанину, а потом возвращает взгляд на глаза Ибо, который теряется совсем. Ему что, совсем не неприятно смотреть на Ибо, касаться его и находиться рядом? Он ведь вылез с помойки и пахнет явно не так, как этот дом. Отходы, кислота песков, затхлость, пот. Он грязный и вонючий. Этот человек нюх потерял? Но Сяо Чжань смотрит осторожно, а потом также осторожно поднимает штанину Ибо, который совсем перестает дышать и готовится в любой момент напасть в ответ. — Ох, — этот чистый Сяо Чжань выдыхает с какой-то непонятной для Ибо эмоцией, когда он после штанины снимает еще перевязанную тряпку вокруг раны. Она безобразная. Несмотря на то, что она немного успела стянуться, ее края неровные и оборванные, покрытые налетом каким-то. — Что это было? Сяо Чжань осматривает рану тщательно, спрашивает серьезно, но мягко. Ибо мнется, не решается ответить, но эта нога настолько сильно достала его, что сил терпеть уже нет. Будь, что будет. — Стреляли, — голос получается от долгого молчания сиплым и хриплым. Сяо Чжань поднимает голову и приподнимает свои брови, а Ибо уточняет: — В меня стреляли. И попали. — Давно? Пулю достали? Ибо жмет плечами: он не знает. Тогда обрабатывала ему ногу мачеха, пока он лежал без сознания от усталости и не отошедшего болевого шока. Таким никто из них не занимался, поэтому Ибо не уверен, что эта женщина смогла догадаться достать что-то из него. Он сам только узнал о том, что пуля могла застрять в нем. Сяо Чжань снова вздыхает. — Нам бы поехать ко мне на работу и посмотреть там лучше. Ибо весь напрягается и пытается выбраться из чужих рук, потому что куда-либо еще он ехать не собирается. Ни за что. — Стой, — его хватают за голени и не дают встать. — Я понял, справимся сами. Он встает и заглядывает в глаза Ибо. — Ты только сиди здесь и не беспокой свою ногу. Он ждет хоть какого-то согласия, но Ибо из принципа отворачивает голову и фыркает. Достал тут непонятно себя вести. Этот человек уходит ненадолго. Ибо успевает осмотреть свою ногу, потыкать пальцем рядом с раной, зажмуриться и зашипеть от боли, а потом снова осмотреть дом. Место небольшое, но больше, чем их дом за стеной с одной дверью и ни одним окном. Даже здесь стоят зеленые кусты в горшках. Они все разные, но красивые. Ибо понимает, что ему все-таки нравится этот зеленый цвет. Он смотрит на растения долго, усмиряет в себе желание встать и потрогать листья и просто решает запомнить их хотя бы вот так. Чтобы потом, гуляя вдоль реки или топая из шахты или наоборот в шахту, вспоминать их. Представлять что было, если бы вместо песков были везде такие зеленые кусты. — Мне надо будет сделать тебе укол обезболивающего и проверить пулю, — Сяо Чжань возвращается с небольшой белой коробочкой в руках и садится снова напротив. Саму коробочку ставит рядом на стол, о который уже успел споткнуться Ибо. — А потом надо будет все обработать и попытаться зашить. Он мягко улыбается. Переведя взгляд с растений на Сяо Чжаня, Ибо зависает. На Окраине люди редко улыбаются. Жизнь слишком тяжелая, выживание выматывает, высасывает все силы и радость, оставляя только угрюмость и постоянные мысли о том, где достать еды и одежду потеплее. С лица этого человека улыбка же не сходит вообще. Это не удивительно — здесь жизнь намного проще и лучше, но все равно непривычно. Из-за этих мыслей Ибо хмурится и теряет нить событий, а потом шугается. Иголка, шприц. Он знает откуда-то эти предметы и до ужаса их боится. Настолько, что он забывает про свою ногу и весь подбирается и чуть ли не рычит на Сяо Чжаня. Никаких иголок, нет. Страх сковывает все тело, оно начинает дрожать, а перед глазами какие-то белые стены, голубые противно пахнущие перчатки и миллион таких иголок. Они раз за разом вонзаются в его тело и вызывают боль. Ибо судорожно мотает головой, одними губами повторяет много раз «нет». Сяо Чжань сам теряется от неожиданной реакции, а потом пытается успокоить своего ночного гостя и объяснить, что ничего плохого он не сделает. Так будет лучше, так не будет боли. Ибо ему не верит, не доверяет, порывается сбежать, но его хватают и обнимают. Только сейчас Ибо замечает, что щеки обжигают слезы. Он давно не плакал, даже не помнит, когда последний раз был. Для Ибо слезы — удел слабых людей и пустая трата времени, но сейчас его настолько сильно колотит из-за нахлынувших из ниоткуда воспоминаний, что становится страшно вдвойне. Но его осторожно прижимают к себе, гладят по спине, что-то говорят тихо на ухо. Этот жест очень странный, но от него становится спокойнее. Тепло, мягкий голос и руки как-то согревают и расслабляют. Ибо перестает всхлипывать, а потом его просят тихо: — Сиди вот так, хорошо? Ты можешь доверять мне. Он слушает этого Сяо Чжаня, слушает его дыхание над своим ухом и вдыхает приятный запах с его плеча. И только потом замечает, что ему сделали в бедро укол, когда туда прикладывают ватку с резким запахом. Он отстраняется от мужчины, смотрит на свою ногу и поверить не может. Ему все-таки воткнули эту иголку, ввели что-то, но это было совсем не больно, а нога перестает потихоньку ныть. Вроде бы Сяо Чжань должен был подорвать его доверие этим сделанным уколом, но ощущение будто нога никогда и не болела приводит Ибо в восторг. Он приподнимает брови в изумлении и смотрит сначала то на Сяо Чжаня, то на свою рану. Неужели она больше никогда не будет болеть? Чудо какое-то, честное слово. Сяо Чжань только смеется легко. — Это обезболивающее, я же говорил, — он дарит Ибо снова свою улыбку, а потом тянется к открытой уже коробочке, возле которой лежит уже использованный шприц, и достает оттуда какие-то инструменты и прозрачные перчатки. — Теперь мне надо заняться твоей раной, хорошо? Ибо ловит его взгляд, хмурится, но сидит покорно на своем месте. Пусть сейчас делает, что хочет, лишь бы нога перестала болеть раз и навсегда. Теперь хочется этому человеку довериться. Хотя бы чтобы смочь выжить дальше. Сяо Чжань мажет чем-то свои руки, надевает ловко перчатки, а потом принимается за ранение. Ибо не больно, только неприятно. А еще металлические инструменты холодят приятно горячую от напряжения кожу. — У тебя могло бы пойти гниение, заражение крови или отравление свинцом, — говорит Сяо Чжань, а потом ловко поддевает что-то в ране и достает, показывает Ибо. — Потому что пуля. Ее тебе не вытащили. И повезло, что она, кажется, целая. Он осматривает окровавленный металлический предмет зажатый пинцетом, а потом кивает сам себе и, убрав пулю на стол, принимается за саму рану. Ибо теперь понимает, что ему мешало все это время и почему нога до сих пор не заживала. Этот человек, у которого он тогда украл еду и деньги, только что избавил его от большой проблемы и облегчил жизнь. В голове не укладывается. Ибо думает, что надо поблагодарить как-то, но на Окраине мало кто кому помогает, мало кто кого благодарит. Обычно эти слова никто не озвучивает. Лучшая благодарность в его поселении — это горсть риса, который можно будет сварить и разделить на семью. Здесь. скорее всего, совсем не так. Он открывает рот, чтобы попробовать произнести жалкое, по его мнению, «Спасибо», потому что лучше что-то дать или отплатить чем-то вещественным взамен, но ему не дают даже просто сказать: — Я почти закончил. Пока ты спал, я заказал тебе поесть. Я не знал, что выбрать, и купил суп из ребрышек. Тебе еще бы сходить помыться, но только если ногу постараешься не мочить. Закончив говорить и обрабатывать рану, Сяо Чжань снимает перчатки, собирает все со стола и добавляет, бросив на нахмурившегося Ибо взгляд: — Подожди тут. Не беспокой ногу. Он уходит, а сам Ибо и не знает, как на это все реагировать. Он убирает с лица пряди белых грязных волос за уши и кусает губу, заламывает свои пальцы. В голове рой из мыслей, который зудит только больше и шумнее с каждым словом и действием этого непонятного человека из Полиса. Сяо Чжань же возвращается спешно и помогает ему перебраться в другую комнату. Такого он не видел еще. В их доме подобного нет, есть только река со своим неприятным запахом и мутными водами. Ему объясняют, как включить воду, сделать ее горячее или холоднее. Показывают разные баночки с чем-то, но у Ибо в голове все равно ничего не укладывается. Поэтому он остается растерянно смотреть на бутыльки, мягкую и махровую ткань под названием «Полотенце» и стопку новых вещей для него. Кошмар какой. Что с этим всем делать? Ибо долго возится и пытается методом проб и ошибок прояснить всю обстановку, а потом он слышит за дверью: — Рану не мочи! — и раздраженно выдыхает. Он думает, что это все не его и лазить бы ему еще по помойкам, по шахте да по пескам дальше, но все-таки раздевается и залезает под теплую воду. Она такая приятная и нисколько не холодит тело до стука зубов, как это делают воды реки. Эта вода так не воняет противно. Под ней хочется стоять и стоять. Это собственно и делает Ибо, а потом вспоминает о просьбе не мочить рану и чертыхается. Поздно уже, этот полисник будет негодовать. Ну и какая к черту разница. Потом Ибо находит какие-то баночки, в которые вроде бы тыкал Сяо Чжань изящным пальцем, и моет свое тело и голову. Он даже не предполагал, что его волосы могут быть белее того, что у него было. Они отдают холодным оттенком и блестят на свету в отражении зеркала. Вытирая отросшие пряди, Ибо думает, что ненавидит наверно их. Из-за них он слишком выделяется из толпы, ему это не нравится. Дальше он влезает в какую-то кофту, натягивает хлопковые штаны, затягивает их на поясе шнурком очень туго, потому что одежда оказывается ему довольно велика. Сяо Чжань его ждет уже на кухне. — Намочил, да? Ибо тушуется и замирает в проеме. — Ничего, я все проверю и обработаю еще раз, когда ты поешь, — он снова улыбается, подает на стол чашку с супом, какие-то еще железные штуки. — Садись. Я не собираюсь тебя травить. Сяо Чжань призывно хлопает рукой по стулу, сам садится напротив и смотрит в ожидании. Ибо мнется на месте, все еще не доверяя этому человеку, но еда на столе пахнет очень вкусно, что челюсть сводит, а во рту слюна скапливается. Ладно, пусть хоть отравит, все равно если он не поест в ближайшее время, желудок сам придушит его. Ибо садится, пытается взять кусок чего-то из бульона своими пальцами, но его руки резко перехватывают. — Ты что, с ума сошел? Обожжешься! Кто лезет руками в кипяток! — слова Сяо Чжаня звучат резко и громко, но с руганью мачехи это, конечно, не сравнится. Ибо когда-то так сильно от нее получил, что дальше было страшно, стыдно и больно просто жить. Но он все равно жмурится и недоумевает: чем же тогда есть это все, если не руками? Сяо Чжань тем временем смягчается как-то, отпускает руки Ибо и тихо извиняется, а затем предлагает: — Возьми палочки? Ибо смотрит сначала на приборы на столе, а потом на этого полисника и неловко берет их в руки. Он видел такую вещь у других людей с Окраины, но сам никогда не пользовался ей. Все домашние тоже в основном ели что-то руками или просто зачерпывали и пили. Как держать вот эти две палки и как ими есть — еще одна загадка этого вечера. Сяо Чжань, кажется, все понимает, потому что тянет: — А-а, — и спешит помочь Ибо поставить палочки в руках. Он неловко смеется и, все еще держа руку Ибо в своей, прихватывает палочками темный кусок чего-то и достает его из бульона. — Вот так, да. Потом можешь воспользоваться ложкой. Ей просто надо зачерпывать. Ибо смотрит на кусочек еды, сжатый палочками и чувствует себя одновременно комфортно и нет. Ему интересно, любопытно. Ему нравится эта обстановка, здешние запахи и тот факт, что его не пытаются, кажется, убить. Но все равно слишком неловко, и Ибо нервничает из-за того, что он мало что понимает о вещах из этого мира. Желудку Ибо на все его метании плевать. От аппетитного запаха и вида еды он болезненно скручивается и требовательно урчит. Ибо приходится ему повиноваться. Эта еда действительно оказывается очень вкусной, и он буквально набрасывается на нее. Уминая за обе щеки, Ибо не замечает, что иногда обжигает себе язык и в принципе очень торопится. — Осторожнее, — Сяо Чжань мягко улыбается и просит, наблюдая за своим гостем. — Я бы хотел задать тебе несколько вопросов, можно? Ибо кладет себе в рот, кажется, какой-то овощ и бросает взгляд «Ну рискни, попробуй». — Ты ведь не отсюда, да? В смысле не из Полиса. Но как ты сюда попал? — Сяо Чжань немного ерзает на стуле, подбирает слова, но смотрит прямо и с любопытством. Ибо фыркает в ложку с бульоном. — Хорошо, этот вопрос пока оставим, — полисник улыбается неловко. — Если ты мне скажешь, как тебя зовут хотя бы, то я дам тебе что-нибудь на десерт. — Что такое «десерт»? — Ибо наконец-то подает голос. Он оказывается немного хриплым из-за молчания, но лицо напротив озаряется восторгом. Это смущает. — М-м, это что-то сладкое и очень вкусное. Дают обычно после основной еды. Ибо только хмурится в ответ, потому что это объяснение ясности не вносит, а Сяо Чжань ждет. — Чего? — Ибо не выдерживает. — Твое имя вместо чего-то сладкого и вкусного, — глаза напротив щурятся, Ибо снова фыркает. Нельзя так. Еда — это запрещенный прием, особенно когда ты готов съесть не только то, что в тарелке, но и саму посуду на столе. — Ибо. — Просто Ибо? — Ван Ибо. — Хорошо, Ван Ибо, — Сяо Чжань довольно улыбается, а потом встает из-за стола, чтобы достать из какого-то странного шкафа какую-то коробочку. Ибо смотрит на это все недоверчиво, но не может оторваться от бульона и поэтому продолжает черпать его ложкой. На столе оказывается что-то похожее на выпечку, только темного цвета. Полисник двигает ее поближе к своему гостю и заговорчески говорит: — Ты только попробуй. Оторваться не сможешь. Ибо пробует. Он отламывает небольшой кусочек от «десерта» и кладет себе в рот. Очень сладко, во рту словно что-то тает, и это настолько вкусно, что хочется проглотить вместе с ложкой. Или засунуть весь этот кусок себе в рот целиком. Сяо Чжань только смеется. — Это кусочек шоколадного торта. Он мне очень нравится. Тебе, вижу, тоже. Ибо только кивает, зачерпывает ложкой еще и тащит себе в рот без промедления. Это даже вкуснее тех булочек, что он украл в прошлый раз. Обалдеть можно. Как ему дальше жить на Окраине, зная, что в Полисе существуют такие десерты? Мысли возвращаются в дом, где осталась мачеха вместе с больной старшей сестрой и братом-ровесником. Там нет еды, заканчивается уголь и бушуют пески с первыми заморозками зимы. Они остались одни и ждут Ибо, который сейчас сидит за столом в тепле и уплетает еду за обе щеки. Аппетит пропадает резко, и он отодвигает от себя кусочек сладости. Как он мог себе позволить вот так просто сидеть, пока его семья голодает и замерзает. Из груди рвется тяжелый вздох, а желание побить себя и наказать за такой эгоистичный поступок становится только больше. Как Ибо себя сейчас сильно ненавидит. — Эй, все нормально? — слышится обеспокоенный голос, и Ибо вспоминает, что он не один на кухне. — Если ты наелся и расстроился, что больше уже не осилишь, то можешь оставить его на утро. Этот полисник звучит ободряюще, мягко, и Ибо предпочитает просто кивнуть ему, чтобы ничего не объяснять. Все равно он не поймет ничего из жизни окраинца, даже если бы очень захотел. — Ты выглядишь уставшим. Я думал, что ты изначально проспишь до утра, но ты встал буквально через час, — Сяо Чжань поднимается из-за стола снова, собирает всю посуду, убирает десерт. Ибо ломает себе пальцы под столом и наблюдает за ним из-под отросших белых прядей. — Давай я еще раз посмотрю твою ногу, а потом ты ляжешь отдыхать. Хорошо? Остановившись напротив Ибо, полисник тянется помочь ему встать. Он берет под руки, тянет на себя осторожно, Ибо хочется его оттолкнуть, потому что тот слишком близко и многое себе позволяет, но он слишком быстро оказывается на ногах. Поздно уже метаться. Ибо тяжело вздыхает и позволяет себя отвести обратно в другую комнату, но он резко застывает напротив места, где спал до этого, потому что там непонятное существо. Оно пушистое, с пятью конечностями и желтыми глазами. Сидит себе и смотрит на них двоих. Ибо вцепляется в Сяо Чжаня и инстинктивно загораживает его собой, в случае если это существо решит на них напасть. Он судорожно ищет глазами какой-нибудь предмет, которым можно было бы отбиться, но сзади слышится легкий смех. Ибо поворачивается и недоуменно смотрит на полисника. — Ты что, кошку испугался? — Сяо Чжань говорит сквозь смех, кладет свои руки на плечи Ибо и гладит по ним в успокаивающем жесте. Самого Ибо это нисколько не успокаивает. Полисник, кажется, понимает это: — Ван Ибо, это просто кошка. Домашнее животное. Она безобидная. Ибо тяжело вздыхает и фыркает. Опять эти непонятные фишки Полиса. — Подожди, — Сяо Чжаня будто озаряет. — Ты что, никогда не видел кошек? А собак? — Нет, — Ибо ведет раздраженно плечом, а потом не успевает заметить, как в его руках оказывается «кошка». Сяо Чжань передает ее ему в руки и улыбается снова этой улыбкой. Ибо опускает смущенно взгляд вниз, на меховое существо в руках. Орешек, как называет ее Сяо Чжань, оказывается мягкой, теплой, пушистой. Она издает какой-то приятный вибрирующий звук, пахнет как-то тоже приятно и в принципе выглядит на самом деле как чудо какое-то. Ибо действительно такого не видел — в пустынях живут разве что змеи и жуки. Даже крысы вывелись с помойного карьера. Что те, что другие существа ядовиты, поэтому все жители Окраины старательно обходят их стороной. Сяо Чжань показывает, как надо кошку чесать, и усаживает их обоих на диван, а сам уходит в ванную комнату за белой коробочкой. Пока он ходит туда сюда и раскладывает все, что ему понадобится, Ибо учится чесать Орешку макушку, подбородок и за ушами. Сяо Чжань говорит: — Надо же, она мурчит, — и Ибо понимает, что за звук издает это существо. Мурчит. Прикрывает довольно свои желтые глаза, мнет ему грудную клетку лапами и мурчит. Это так приятно, что Ибо не замечает за собой, как улыбается. Зато замечает Сяо Чжань: — А ты еще и улыбаешься. Действительно магия какая-то. Ибо хочет спросить, что такое «магия», но решает промолчать. Тем более полисник просит помочь задрать штанину и показать ему ранение. Орешек убегает от телодвижений, а они оба обнаруживают, что рана почти затянулась. Так вот почему она теперь практически не болит. Сяо Чжань вскидывает брови удивительно. Ибо не выдерживает: — Что? — Твоя рана. — Что не так? — Она почти зажила? — Это плохо? — продолжая сжимать пальцами завернутую штанину, Ибо хмурится сильнее и смотрит на Сяо Чжаня перед собой. — Я не знаю? Так не должно быть? На его лице явно читается смятение. Он осматривает рану, осторожно трогает вокруг, спрашивает, больно ли, но Ибо только качает отрицательно головой и продолжает наблюдать. Даже самому становится страшно от себя. Сяо Чжань затихает на мгновение, а потом поднимает голову и цепляется взглядом за волосы. — Я могу еще задать вопрос? Ибо поджимает губы, но его разрешения не ждут. — Откуда у тебя белые волосы? Ты же ничего с ними не делаешь? — Нет. Полисник замолкает, и теперь настает его очередь поджать губы. Ибо продолжает смотреть прямо и ждать. Возможно, это его шанс узнать о том, кто он, откуда и что было в течение тех десяти лет, что он благополучно не помнит. Но Сяо Чжань только берет какой-то пузырек и обрабатывает рану. Эти напряжение и молчание давят, Ибо хочется схватить этого полисника за грудки и вытрясти из него все, что тот знает. — У меня обычно все так быстро заживало. Ну, до пули в ноге. Но сейчас и это быстро заживает. Это странно? — Да, так у обычных людей не бывает, — Сяо Чжань отвечает задумчиво, смотря на ногу перед собой и накладывая на нее повязку, чтобы не испачкать одежду в лекарствах. — Ты что-то знаешь? — А ты? — завязав бинт на ноге, полисник наконец-то поднимает голову и смотрит на Ибо. Тот только мотает отрицательно головой в ответ. Сяо Чжань вздыхает. — Ладно, с этим потом разберемся. Сейчас ложись отдыхать. Уже где-то середина ночи. Ибо переводит взгляд на улицу за окном и понимает, что действительно уже прошло много времени и сейчас уже очень поздно. И этот полисник возится с ним, хотя должен уже давно лежать под одеялом и спать. Он только кивает Сяо Чжаню и забирается под одеяло. Его, на самом деле, еще за столом тянуть в сон начало. Сейчас это чувствуется особо, гораздо сильнее. Он действительно устал. Надо действительно отдохнуть хотя бы пару часов и набраться сил. С этими мыслями Ибо засыпает мгновенно. Стоит только прикрыть глаза. Ему как обычно снятся беспокойные сны, из-за них Ибо постоянно ворочается и сминает под собой все в кучу. Несмотря на это, он просыпается легко и чувствует себя легко. Даже каким-то отдохнувшим. Он садится в постели и первым делом проверяет свою ногу. Под штаниной раны не оказывается, и Ибо хочет уже усиленно задуматься над словами полисника о том, что у него все заживает быстрее, чем это положено на самом деле, но не позволяет себе. Сейчас нет времени на это. В комнате стоит кромешная тьма, как и за окном, но Ибо это нисколько не мешает. Сколько он себя помнит, он всегда прекрасно видел и ориентировался в темноте без труда. В отличие от других окраинцев. Может, это тоже не нормально? Ибо встряхивает головой, отметая вопрос о том, где он провел свои первые десять лет, и выпутывается из одеяла. Каким бы хорошим этот Сяо Чжань не казался, Ибо нельзя с ним больше контактировать. Его в принципе здесь не должно быть. Он должен был взять где-то еду и вернуться в семью. Точно, еда. Ибо смотрит в сторону кухни и строит план в голове. План воровства и побега. Сяо Чжань заслужил за свою щедрость хотя бы нормальное прощание, но так будет лучше. Сначала Ибо крадется и проверяет другую комнату, в которой должен находиться Сяо Чжань. Тот крепко спит один на широкой кровати, и Ибо фыркает с вычурности этих полисников. Будь у них такая кровать, то спали бы на ней всей семьей, а не на тряпках и старых матрасов. Дальше он забирает свои грязные вещи из комнаты, в которой недавно мылся под горячей и чистой водой, и переодевается в них. Вещи Сяо Чжаня, конечно, очень мягкие и приятные к телу, но они слишком новые, слишком чистые. Дома могут возникнуть вопросы и за ответ на них его не погладят по голове. Обматывая стопы широкими лентами из оборванной ткани, Ибо осматривает квартиру и думает, как лучше отсюда выбраться. На глаза попадается несколько вариантов. Он, закончив с тканью на ногах, все также скользя по чужому дому тенью, проверяет дверь, которая его разочаровывает из-за сложного и непонятного замка, а затем окна. Если вылезти из окна на кухне, то можно спрыгнуть на один этаж вниз и оказаться на другой крыше, а там есть уже лестница вниз. Ему снова везет. Как хорошо, что этот полисник не живет так высоко. Из всех чужих вещей в доме Ибо берет только ту коробочку, из которой Сяо Чжань доставал все, чтобы полечить Ибо, и еду. В свой плащ складывает все, что находит на кухне. Он даже особо не разбирается в том, что берет, решив оставить это на потом. Мачеха наверно лучше в этом всем разберется. И зависает на том десерте, что успел попробовать, но не доел. В душе начинает жалобно, но коварно скрестись совесть. Она снова говорит о том, что Сяо Чжань кажется добрым человеком, что нельзя у него ничего вот так нагло воровать. Нельзя вот так сбегать. Ибо вздыхает тяжело, поддаваясь секундной дилемме внутри себя, а потом завязывает свой достаточно большой узелок и перекидывает через плечо. Так будет лучше, так надо — он уверяет себя в этом, открывает окно на кухне и свешивает с него ноги вниз. Расстояние до крыши кажется одновременно и большим, и нет. Чувство самосохранения начинает тревожно бить в колокольчик, но Ибо игнорирует его и спрыгивает вниз. Ноги приземляются на поверхность достаточно больно, но не ломаются. Это хорошо. От соприкосновения своего носа с крышей он спасает себя руками. Кожа на ладонях сдирается и пачкается в грязи и пыли. Ибо поднимается на ноги, трясет ими в воздухе, сгибает поочередно, проверяя еще раз, не сломал ли, а потом отряхивает свои руки, поправляет плащ с продуктами внутри и поднимает взгляд. Перед ним предстает спящий в ночи Полис. Он оказывается гораздо больше, чем Ибо себе представлял, и горит красивыми огнями. Дома простираются по всей поверхности купола так далеко, что не видно дальнюю сторону стены. Удивительно, красиво, зелено. Этот вид захватывает дух, Ибо его запомнит надолго. Когда из-за горизонта появляется солнце и окрашивает стеклянное небо Полиса бликами и теплыми красками, Ибо чудом находит выкопанный проход в Окраину. Он пролезает под стеной вместе с продуктами в узелке, засыпает его песком и спешит домой. Там горем убитая, но храбрая мачеха, там напуганный и голодный брат, там больная сестра.