this will not end well

      Блай окружало много воды; декоративные пруды, бассейны, фонтаны в глубине сада и дикие озера. Они все были красивы, особенно в летнее время, когда зелень играла в их водных гладях, но засыпали зимой, затянутые кромкой льда.       И было одно озеро, на заднем дворе усадьбы за небольшим пролеском, которое будто бы и не спало вовсе, а мерзлота его была лишь белоснежной вуалью, скрывающей черноту.       В эту зиму Блай не был переполнен народом, людей было даже меньше, чем обычно — часть прислуги проводила этот вечер в своих домах, оставив огромный особняк на попечение пожилой экономки и кухарки.       Майлс не любил возвращения в Блай в середине декабря; поместье казалось заледенелым в зимнюю пору, что даже камины временами не справлялись, и холод пробирался под кожу, будто врастая в кости, но в этот раз было иначе. В этот раз он вернулся не один, а с шумным, шебутным Борисом, с которым не казалось всё таким холодным.       Их многие бы могли назвать близкими друзьями, но их близость была отнюдь не дружеской, и оттого этот приезд на зимние праздники в поместье был своеобразным уединением для них обоих.       Они им наслаждались, признаться; смеялись, ели пироги с патокой и тыквой, курили у западной веранды и целовались у камина, теряясь в Блае, будто в океане.       Но было и плохое; иногда от выкуренных самокруток Бориса Майлса тошнило, иногда они замерзали в постели, потому что ночью угасал камин, и иногда Майлсу снились кошмары. Ему снились умершие слуги, близкие люди, ему снилось, будто он тонет, захлёбываясь в мутной воде. Борис его всегда вытаскивал, вытягивал из тёмной воды в очертания спальни и в свои объятия, укачивая и убеждая, что тонуть тут негде, они ведь в постели.       Вот только Майлс едва ли не лучше других знал, сколько на территории поместья бассейнов, озёр и прудов. Утонуть можно — выбирай, где приглянется.       Этот вечер был особенно холоден; мороз кусал щеки, снег под ногами скрипел, и дышать было до острого больно — словно кристальные снежинки царапали изнутри легкие. Но им было весело; они днём играли в снегу с младшей сестрой Майлса, а вечером грели ладони у огня за рассказами миссис Гроуз о студёных зимах прошлых лет, и ночью, в подогретой грелками постели, лениво целовались, обсуждая планы на завтрашний день.       Майлс не помнил, как засыпал, и, признаться, как проснулся, он тоже не помнил, узнавал лишь смутное ощущение, сродни тому, которое бывало в его снах. Он был словно ватный, раскумаренный, будто после крепкой затяжки — спящий, но бодрствующий. Он бродил по дому, надеясь вспомнить, зачем проснулся посреди ночи, но не находил ответа. Его позже ловил разбуженный холодом Борис, брал крепко за руку и отводил обратно в постель, пока та ещё держала тепло их тел, и ничего не говорил, пока не наступало утро. Утром он шутил громко, смеялся над тем, что Майлс бродит во сне, а Майлс парировал колкостями, что рядом с Борисом спать невозможно.       Это не особо пугало — Флора ещё годом ранее ходила во сне, и Майлс самолично доводил ее порой до кровати, когда гувернантки не было, и потому это было скорее неловким, чем беспокоящим.       В эту ночь ему снилась женщина, или не снилась, он не мог понять. Она проскользнула мимо комнаты — полы ее чёрного платья зашуршали по полу и остались в ушах Майлса будто бы звоном, пока он не выбрался из постели и не выглянул в коридор. Ему казалось, он знал ее, хоть и не видел, хоть и не был уверен, что она была, но ему казалось, и он, потоптавшись с мгновение, натянул темный свитер, брошенный Борисом вчера на край кровати, и свои джинсы, и последовал за шуршанием юбок.       Борис остановил его у парадного входа, придержав за локоть, с красноречивым вопросом о том, что тот собрался делать, но Майлс не мог найтись с ответом, потому что того у него не было.       Бориса было трудно назвать заботливо-нежным, но он старался, потому что настолько потерянным с утра Майлса не видел ни разу. Он за руку водил Фэйрчайлда за собой то на кухню на завтрак, то в гостиную на игру с Флорой, то обратно в спальню на мягкие поцелуи, приправленные тревожными взглядами.       Майлс не сходил с ума. Майлс просто ходил во сне, не более, и спать из-за этого хотел куда больше.       Когда же в одну из тех студёных зимних ночей, когда от холода начинали стучать зубы и трястись руки, Майлс, всё ещё в полудрёме вышел на улицу, Борис ещё не успел проснуться. Снег валил с неба почти стеной и разглядеть что-то впереди себя было едва ли возможным, но юному Майлсу казалось, что он видел. Видел молодую женщину в чёрном платье, плавно скользящую промеж деревьев к заднему двору. Майлсу казалось, будто она была похожа сразу на всех и ни на кого одновременно, и ему хотелось разглядеть её лицо ближе, но ему едва ли удавалось даже дотянуться до неё.       Он пробирался за ней через голые ветви кустарников и глубокие сугробы снега, пока, наконец, не ступил на толстую корку льда старого озера — женщина темным ведением стояла на том берегу, вздымая к нему руки. Наверное, это было любопытство, Майлсу трудно было сказать — все его мысли были будто в тумане, занесены бурей, он не мог до них докопаться и просто шёл вперёд. Окрик Бориса он не сразу услышал, может со второй попытки, может с третьей, когда прошёл уже достаточно вперед. Тот стоял позади, в нескольких шагах от него, разозленный, встревоженный и хмурый, и Майлс видел, насколько тот был уставшим от этого всего.       — Какого черта, Майлс? — у Бориса ладони были горячими, жгущими даже через ткань свитера, и Фэйрчайлд от прикосновения вздрогнул, словно его раскалёнными углями коснулись.       Это было сродни ощущению, будто тебя вытащили наружу из-под толщи воды и весь твой закупоренный мир внезапно разросся звуками, четкостью и запахами. Он разросся болью и чувствами; с этим внезапным рывком Майлс словно вынырнул из своего кошмара в другой, проснувшись внезапно не в тёплой постели рядом с мальчиком, в которого был влюблён уже чуть больше года, а на улице, посреди утянутого льдом озера, с этим самым мальчиком по правую руку и ощущением пустоты в груди.       — Что... — его растерянность скакала эхом по озеру и зубы стучали друг о дружку от холода, а Борис уже крепко сжимал его руку, намереваясь увести прочь, обратно в дом. И Майлс вроде бы даже не сопротивлялся, шёл послушно, как и всегда шёл за ним, но потом всё же затормозил, будто его остановило что-то, ледяными лапищами удерживая на месте.       Майлс оглянулся, посмотрев туда, где во сне стояла женщина с лицом то ли почившей матери, то ли погибшей гувернантки, то ли никого из них, и не знал, как сдвинуться с места, потому что сейчас там никого не было, потому что никогда там никого не было, и это всё было всего лишь сном.       — Ещё пару минут постоим и бронхит обеспечен, шевелись.       Борис на волне волнения, тревоги и раздражения бывал грубым, но сглаживал это позже, сцеловывая тающие снежинки со щек, едва они возвращались в постель, и оттого Майлс не спорил. Сейчас он тоже кивнул, но с места не сдвинулся, а наоборот, ступил ещё на пару шагов дальше, совсем не чувствуя, как снег на льду под ним начинает пружинить. Борис же выдохнул устало, потянул Фэйрчайлда на себя и почти сию же минуту пожалел об этом, когда до его слуха донесся треск.       Лёд под Майлсом проваливался, крошился, будто песок, и темная озерная вода подобно яркому пятну начала расползаться на белесой поверхности, затягивая в себя обоих мальчишек. Борис ловкий — он лишь ноги слегка намочил, успевая отскочить, и Майлса за руку тянул, не давая тому провалиться под лёд полностью. Вот только вытащить того никак не выходило; лёд ломался под его пальцами, едва Майлс старался вскарабкаться наверх, и под Борисом трещал, когда тот решался подступить ближе.       И Майлсу, наверное, совсем немного было страшно, потому что ему казалось, будто ветер его обнимал тонкими руками дамы в чёрном, и прям очень сильно было страшно, когда он вспоминал, как тонул во сне.       Он паниковал, замерзал и давился водой, цеплялся онемевшими пальцами за припорошенный снегом лёд и почти скулил, когда тот кусками оставался в руках.       Ещё больше он заскулил, когда Борис выпустил его руку и как самый настоящий идиот прыгнул в воду рядом с ним, обхватывая ладонями лицо и заставляя отсчитать до пяти. Майлса это мало успокоило, но он сделал так, как Борис велел, после получая в награду быстрый чмок в уголок губ и обещание, что все будет хорошо.       Майлсу хотелось верить, но, сколько бы Борис не пытался, озеро будто вцепилось в них, не желая отпускать. Маленькие колышки льда, изломанного ими в попытках, будто обнимали юношей, словно мертвенно белые пальцы держали за пояс, не позволяя выбраться на поверхность.       А потом Борису удалось; он подтянулся на крае льдины и ловко, будто кот, вскарабкался на неё, тяжело дыша. У Майлса же проделать это получалось плохо — он до костей продрог и трясся крупной дрожью, да и силы все растерял, чтобы суметь подтянуться, и Борис тащил его сам, цепляясь за мокрый свитер и тонкие руки, пока, наконец, ему не удалось, и Майлс, промокший до нитки, как и он сам, продрогший и испуганный, не оказался в его объятиях.       Майлс скулил тихонько, уткнувшись Борису в плечо, и отпускать его, чтобы подняться на ноги, отказывался, ощущая себя в безопасности лишь в его руках.       Подняться они смогли лишь спустя долгие минуты, когда успокоились и через волну адреналина начали ощущать кусающий холод.       Разбуженная некоей тревогой миссис Гроуз встречала их на пороге, приходя в ужас от их внешнего вида и накидывая на обоих ворох одеял. Она неминуемо отчитала обоих, как полагалось старшей, и тут же обоих крепко обняла, будто надеясь убедиться, что молодые люди живы, и это не морок, навеянный поздним часом. И пока она готовила для них горячую ванну и крепкий чай, Борис держал трясущиеся ладони Майлса в своих и думал о том, достаточно ли будет запертой двери спальни, чтобы подобного больше не повторилось.