Набросок

Обманчиво-небрежные мазки ложились на холст — быстро, уверенно и очень точно. Из-под длинных ресниц Пабло светился задумчивый, будто полностью обращенный внутрь себя взгляд. Будто художник и не видел полулежащего на его разворошенной постели обнаженного человека. Ему велели не двигаться, но Серхио все равно чуть потянулся, лениво, удовлетворенно и расслабленно. Не думая проверять, смотрят ли на него глаза Пабло, просто повинуясь импульсу. Мимолетному невинному желанию — в последнее время он часто шел у таких на поводу. Собственное тело казалось легким, совсем невесомым, будто из него вытащили все кости, будто весь он — просто сгусток энергии, еще полчаса назад напряженно лихорадочно пульсирующей, а теперь, после ослепительной вспышки запуска на околоземную орбиту, свободно плывущей в космическом пространстве под лаской мягкого звездного света. Но Пабло все заметил, конечно, и чуть дернулся, и что-то промычал бессвязно, пытаясь его остановить. Задел кисти — пара полетела на пол, оставляя на ковре красочные разводы. Пабло приподнялся со стула, растерянно водя глазами по комнате, и Серихо рассмеялся и сказал: — Оставь. Иначе разнесешь свою «мастерскую» и только добавишь прислуге работы. — Не двигайся, — буркнул Пабло. Совсем другим, нежели полчаса назад, голосом. Серхио приподнял руки — слушаюсь, мол, — и опять рассмеялся, потому что снова нарушил повеление, и Пабло фыркнул в ответ и вернулся к своей работе. Он постоянно что-то задевал или ронял, будто не знал, куда девать слишком длинные конечности, которыми не получалось толком управлять. Это пропадало только на спортивной площадке. И, как оказалось, за мольбертом. И в постели. Серхио уже не первый год завораживала эта изменчивость, непредсказуемый калейдоскоп выкристаллизовывающихся прямо из кожи, из лицевых мышц масок, — наверное, потому он и принял предложение так своеобразно отметить выпуск. Хотя это и предложением-то назвать нельзя: все получилось сумбурно и почти случайно. Пабло споткнулся, устраивая на кровати свою «модель», и схватился за него, удерживая равновесие, и улыбнулся, как-то слишком виновато. Серхио успокаивающе погладил его по щеке, подул на длинные, почему-то чуть слипшиеся ресницы — и даже не понял, кто из них сделал первое движение. Они целовались, сначала глупо и неловко, словно подростки, потом увереннее и жарче. А потом рухнули на постель, — и Пабло преобразился, будто на корте или на спортивном поле. Он водил руками по груди Серхио, — такие же обманчиво-небрежные, как мазки кисти по мольберту, движения попадали точно в цель, посылали приятные будоражащие мурашки вдоль позвоночника, медленно, плавно стекавшиеся в пах. И целовал шею и ключицы, дразняще прикусывая кожу и тут же зализывая укусы, будто извиняясь за чувственную резкость. И сильно, уверенно водил рукой по его члену: тягучие движения вверх, и резкие — вниз, словно знал, что именно так ему и нравится. Пабло не раздевался — только спустил джинсы и белье и накрыл своим телом — мягкая шерсть свитера возбуждающе царапала кожу, — и вжался своим напряженным членом в его, и схватился за его плечи, будто утопающий за обломок мачты. В потемневших глазах появилось странное, будто бы умоляющее выражение, — и Серхио инстинктивно коснулся губами приоткрытого рта, выпивая беспомощный благодарный стон… — Тебя приятно рисовать, — сказал Пабло, вытирая кисти. — Ты очень… — Красивый? — фыркнул Серхио, думая о том, что оставшиеся сеансы теперь, скорее всего, будут включать секс, и что ему это, пожалуй, нравится, хотя через некоторые границы он и не готов переступить. — Цельный. — Пабло покачал головой, словно сожалея об этом своем открытии. — Спокойный. — Угу, потому и не могу лежать без движения даже полчаса, — фыркнул Серхио. — Нет, — Пабло подошел к кровати, присел на корточки и положил руку ему на грудь. — Я имел в виду, здесь. И здесь, — другая рука легла на лоб. — Рентгеновский взгляд художника, — улыбнулся Серхио. — Или?.. — Не знаю, — Пабло покачал головой. — Наверное, и то, и другое. Но я тебе завидую. — Я уезжаю через месяц, — невпопад сообщил Серхио. Что-то в тоне приятеля — или теперь уже любовника? — его изрядно насторожило и, пожалуй, даже напугало. — Хорошо, — кивнул Пабло. — Я не хочу тебя возненавидеть. — Знаешь, — Серхио снова погладил его по щеке, и Пабло плотно прильнул к его ладони, не столько наслаждаясь ласой, сколько словно хватаясь за нее, будто за точку опоры, — в гибкости есть свои преимущества. — Наверное. Если марионеткой дирижирует правильный кукловод. — Ты не марионетка. Пабло улыбнулся, потянулся к его губам, целуя легко и почти невинно, — и только в глазах снова вспыхнули шалые искры. — Не отпускай меня, — попросил он шепотом, так тихо, что Серхио его почти не расслышал и догадался о содержании фразы даже не по движению губ, а по чему-то иному, более точному и насыщенному, всплывающему откуда-то из глубин памяти — и жарко покалывающему кожу. — Иди сюда, — предложил он хрипло. Солнечное сплетение немного сводило от страха — запоздало, наверное, ибо теперь-то чего бояться? — Ты никогда не отказывался участвовать в моих авантюрах, — фыркнул Пабло. И Серхио радостно перевел дыхание, потому что теперь темные глаза смеялись, а не мерцали космической вакуумной пустотой. — Почему бы и нет? Я азартен, а ты ведь никогда не затевал ничего по-настоящему мерзкого. — Что ж, если однажды ты откажешься играть со мной в одной команде, я буду знать, что перешел черту. Серхио хотел возразить: «Этого не будет», — но Пабло не дал ему вымолвить ни звука, заткнув поцелуем, лихорадочным и жадным. И горьким — будто на губах у обоих остался привкус непроизнесенных пугающих слов.

Конец