Двадцать

      Максу двадцать. Родители Макса развелись на его двенадцатый день рождения, он кочевал из штата в штат, успел почти загреметь в приют, закончил среднюю школу. Старшую школу. Поступил в колледж по социальному пособию, пошёл на социологию или что-то из ряда — до сих пор не вдался в подробности того, как называется его факультет. На парах залипает в окно или клубы пыли, неизменно кружащие где-то в староватых аудиториях. Макс по-прежнему носит безразмерные толстовки, но уже не прячет руки в карманы — на какой-то лекции по психологии они разбирали язык тела, и он не хотел выглядеть замкнутым и забитым. Макс не замкнутый, он всё тот же troublemaker, как и десять лет назад, только повыше и пошире в плечах, да ещё голос просел в лёгкий, едва заметный хрип. Негласный лидер и активист во всех общественных мероприятиях, от сбора мусора до забастовки в пользу защиты животных. Когда-то очередной школьный психолог, призванный «помочь ребенку из трудной семьи», сказал ему, что усилия на ненависть и пакости можно направить в другое русло, совершая иные действия тем же способом. Тот психолог Максу нравился, он не пытался переделать его в пай-мальчика в духе наставлений от Капитана Америки, он просто поговорил и предложил разные варианты развития событий. Макс же не глупый, Макс никогда не был глупым, хоть в школе и говорили об обратном. Макс просто не любил быть в сжимающей системе, где ты скрючен в скованном из железа крошечном коробке. Иногда Макс просто не любил _быть_, но в такие моменты было насрать на всё, если честно, только бы собственный мозг перестал кричать на самого себя. Поэтому в какой-то момент он решил, что лучше правда займётся чем-то — и это, как ни странно, помогло. Он по-прежнему не был прилежным учеником, по-прежнему не сдавал задания, которые считал бесполезными, но выезжал перед учителями за счёт общественной активности. Макс — вертлявый сукин сын, попробуйте поставить ему пропуск в семестре, головная боль вам будет обеспечена.       Максу двадцать, и он по-прежнему плывет по течению, хотя до сих пор не умеет плавать. Раз день, два день, раз человек, два человек — жизнь проходит, как летний лагерь. Он так и не понял, почему стал сравнивать все последующие года своей жизни с тем летом в нелепом Кэмпбелле с его несуразным обитателями, но продолжал это делать. Вот взять людей: они приходят точно так же, как приходили и уходили в лагерях. С кем-то остаются контакты в виде редких переписок и бранчей, когда на каникулах выбираешься в большие города, про кого-то ты слышишь мельком, и лишь через время понимаешь, что вот этот набор букв на театральной афише — имя того прилизанного мальчика, которого ты словесно пиздил лагерным летом. Нил поступил в научно-исследовательский институт и теперь был в своем мирке из цифр, машин и веществ в стеклянных колбочках; Никки учится на ветеринара и подрабатывает в зоопарке — хочется пошутить, что как одна из экспонатов, но нет, как младшая помощница. Чистит клетки и сюсюкается с привычными к странностям обезьянами, разговаривает с ними о чем-то своем, природном. Они собирались несколько раз за всё это время, говорили ни о чем, вспоминали все свои злоключения того лета. Макс подписан на них в инстаграме: вот Нил на очередной научной конференции, вот подряд пятнадцать смазанных фотографий Никки с шимпанзе на руках. У Макса на аккаунте пара кадров, сделанных однокурсниками, десять подписчиков и едва ли столько же подписок. Как-то раз в побеге от бессонницы он нашел аккаунт Гвен — на фотографиях она была счастливее, занималась чем-то вроде съемок кино, Макс так и не понял, чего именно, но предполагал.       Макс прошел терапию, чтобы залечить все травмы и подавить вылезшую в шестнадцать лет агрессию — то есть настоящую, разрушительную агрессию, а не пассивную, с которой он, кажется, родился, — но всё еще часто лежал ночами и смотрел в потолок, прогоняя в голове самые яркие воспоминания. Их было не много, искренних и настоящих, и почти все имели одно и то же место действия — Кэмпбэлл. Он нередко оказывался там во снах: вот ему снова десять, и он бежит от разъяренного медведя, у которого почему-то вместо каждой лапы крюк, кричит он голосом Престона, а в его холку зубами вцепилась такая же мелкая Никки с плащом из фашистского флага за спиной. Странные, сумбурные сны, от которых он лежал, до последнего не понимая, почему после пробуждения в нос вместо хвойного леса бьет запах затхлой комнаты общаги.        Иногда сны были тихими, совсем расплывчатыми. В них был свет костра, бренчание слегка дребезжащих гитарных струн и неразборчивый, но очень знакомый голос. Костер сменялся залом пиццерии и взглядом зелёных глаз, понимающим и искренним. После таких снов Макс просто смотрел в потолок, не зная, чего он больше хочет: вернуться назад в эту неясную, но такую спокойную дымку сновидений, или не спать больше никогда. Утро стирало остатки дремы, унося с собой почти реальный щиплющий запах костра из старых сучьев.       Максу двадцать, когда на летние каникулы он кидает вещи в рюкзак и решает поколесить по штату, просто так, от балды — все его привычные люди (или, как они себя зовут, друзья) разбрелись по родительским домам, поэтому его ничего не держало. Город небольшой и смутно знакомый, но он не придает этому значения — в этом районе Америка правда не так уж разнообразна.       В торговом центре мало людей, играет тихая музыка с редкой рекламой каких-то скидок, но Макс всё равно умудряется врезаться в кого-то, пока идет, залипая в экран телефона. Он вскидывает голову, чтобы оценить противника и обстановку, решить, стоит извиниться или послать препятствие нахуй, и замирает. На него смотрит знакомое, ужасно знакомое лицо, которое со временем затерлось в памяти до цветных пятен, но сейчас восстановилось скрупулезно, до каждого сантиметра. Дэвид, кажется, совсем не изменился. Стал скорее поджарым и хорошо сложенным, чем дрыщеватым, каким был десять лет назад, обзавелся морщинками вокруг глаз, в которых по прежнему сверкали искры энтузиазма. У него все еще кудрявые рыжие волосы, веснушки на носу и краснота на коленях и пальцах. На нем зеленое поло и жилет с каким-то значком и подписью «Вожатый», шорты и ботинки, предназначенные больше для леса, чем для глянцевого пола тц. От неожиданности Макс не находит ничего лучше, чем выпалить абсурдное — Campe Diem. Дэвид, до этого удивленно смотревший на него в ответ (узнавший с первого взгляда, но опешивший до остолбенения), рассмеялся. — Campe Diem, Макс! Боже, сколько лет прошло, шесть? Девять? Десять? — на самом деле Дэвид хорошо помнил, сколько, но душа требовала привычного диалога. — Ты так вырос! Как быстро летит время, а? Казалось бы, только вчера мы только встретились на пороге нашего любимого Кэмпбелла… — Ага, — невпопад ответил Макс, окончательно растерявшись. Он по старой забытой привычке сунул руки в карманы и ссутулился, прислушиваясь к энергичной речи бывшего вожатого. Да эта заноза и правда совсем не изменилась. Казалось бы, за десять лет должно случиться хоть что-то, что сломает этот неисчерпаемый оптимизм, тесно граничащий с идиотизмом, но нет, не в этом случае. Дэвид был всё таким же воодушевленным, прямым и непробиваемым, как бетонная стена. — Ты никуда не торопишься? Что думаешь о предложении угостить тебя ланчем? — мужчина улыбнулся, глядя ему прямо в глаза. — Свободнее ветра, только если ты платишь, и если здесь есть место, где кормят получше, чем в Кэмп Кэмпбляде, — усмехнулся Макс, снова почувствовав себя десятилетним распиздяем. Они сидели за столиком в какой-то пиццерии. Дэвид без остановки тараторил, перерывами вытягивая из Макса информацию о нем: как школа, как колледж, чем он увлекается и т.д. Парень не противился, говорить было приятно — он давно отделался от привычки грубить людям сразу, без причины, и пока что ждал, когда же Дэвид подаст её, чтобы по-настоящему вернуть старые добрые времена. Бывший вожатый отошел к стойке забрать заказ, и Макс украдкой сфотографировал его. «какой блять тесный мир» подписал он и загрузил фотографию в аккаунт. Через пару минут, когда Дэвид уже шел к столику с пиццей в руках, телефон завибрировал от уведомлений. Макс улыбнулся. Никки в своей манере писала комментарии один за другим: «не можЕТ БЫТЬ ЭТО ЧТО, ДЭВИД? ДАЙ МНЕ АДРЕС Я ПРИЕДУ» «я уонечно не могу приехать, у меня смена, НО ЧЕРТ ВОЗЬМИ ЭТО БЫЛО БЛЯДСКИХ ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД» «покусай его, скажи, что эио от меня, как в старые доьрые» “ надеюсь, хоть сейчас ты бцдешь вести себя хорошо, мистер Я Говнюсь На Людей С Десяти Лет ≫>: DDD» Макс ответил лаконичное «Не надейся» на последний комментарий и убрал телефон в карман. Он поежился от странного чувства дежавю. Дэвид, сидящий напротив, улыбнулся. Они ели молча и молчали после еды, никак не находя тему для продолжения разговора, даже Дэйви с его Потрясающими Навыками Коммуникации растерянно шарил глазами по помещению, набирал воздуха в легкие, чтобы наконец что-то произнести, но тут же выдыхал, отметая очередную совсем не подходящую мысль. — Десять лет, хах, — тихо проговорил Макс. — Интересно, стоит ли что-то на месте Кэмпбелла, или там устроили очередную парковку в угоду блядского капитализма. — Он никуда не делся, Макс. По крайней мере, он навсегда остался в нас, — Дэвид прикусил губу, потому что понял, что снова сморозил что-то слишком… дэвидское, не подходящее к ситуации. — Иногда я думаю, каково было бы вернуться туда, — парень внимательно смотрел на бывшего вожатого и тщательно подбирал слова. — Снова разгребать весь тот пиздец и воспринимать мир как ни в чем не сомневающийся ребенок. — Ты всё же не отрицаешь, что мне удалось оставить радость и ценные воспоминания от Кэмпбелла в тебе, да? — Дэвид вернулся в свое искрящееся состояние вмажь-мне-по-лицу Дэвида. — Да пошел ты нахуй, такую мысль испортил, — махнул рукой макс и откинулся на спинку кресла. Дэвид правда смутился и потупил взгляд. Веснушки скрылись за легким румянцем. Макс почесал нос, фыркнул и легко улыбнулся. — Да, Дэвид, пожалуй, тебе удалось. Но, знаешь, в голове всегда есть место для новых.