Недоразумение

      Худшее, что могло случиться в жизни, — благословение «долго и счастливо».       Вечерняя программа — сидеть и смотреть на него, на телевизор, на жёлтые пятна от воды на стене и потолке, на единственную книжную полку, забитую романами из ларька по пятьдесят рублей, на сервизный шкаф с хрустальной посудой хозяйки, на половые доски с неравномерно разлито-размазанной оранжевой краской.       — Утром на базу со мной пойдёшь: хурму и помидоры надо взять, коробки три.       — Сама не донесёшь что ли? — муж поднял голову от телефона. Марьям даже с кресла за его ушастой головой видела, что он переписывается с кем-то.       — А ты мне зачем тогда?       Зубайру промолчал. Он все равно утром попытается проспать: будет до последнего делать вид, что не слышит ее.       Когда Марьям была маленькая, она с соседским мальчиком Муртузом пряталась от своего старшего брата Руслана в курятнике. Он лупил их всем, что попадётся, чтобы развлечься, пока отец чабановал. Они сидели там по пять часов, пока мать не звала помогать с ужином. Так и подружились. Марьям ждала, что Муртуз вырастет и возьмёт ее замуж. Так и не позвал, за глаза говорил: ест много.       До того, как жениться на Марьям, Зубайру пять лет был женат на другой. Хорошая, красивая, но что-то не заладилось и детей не было. Они развелись, он стал искать себе новую жену. И после того, как несколько невест ему отказали, пошел свататься к Марьям. Ей было двадцать два тогда, и она обрадовалась, что кто-то пришел ее сватать: семья небогатая, приданное небольшое, дочь чабана, а жених все-таки появился.       Но за четырнадцать лет брака радости поубавилось. Почти десять лет ее работы на рынке вдалеке от родины и его — на стройках, и вот они в Твери: живут в съемном доме за линией железной дороги, где вечером светит всего три фонаря на всю улицу. Зато яблок так много, что даже в лютый мороз и снег можно найти парочку. А из детей только Луиза, дочь Руслана.       Свекровь ей всегда говорила — детей нет, потому что ты полная. Все ходила по врачам и гадалкам, и Марьям за собой таскала — здесь анализы сдать, там настойку на травах выпить, таблетками гормональными пичкала без разбору. Марьям после этого начала быстро набирать вес, есть хотелось постоянно, худеть не получалось, а свекровь не унималась — продолжала лечить ее. В сыне своем она была уверена, говорила: «Вот, по молодости была у него одна, беременная от него стала». Что за «одна» и где тогда ребенок — не говорила.       Иногда она думала, что уж лучше бы умерла в шестнадцать лет, когда была возможность. И не пришлось бы переживать из-за того, что детей нет и вес сбросить не может. Родители и брат с сёстрами тогда далеко были, она у тети жила. Кто-то говорил: «Не надо было голову холодной водой мыть», а кто-то: «Менингит от холодной воды не бывает».       О том, что это менингит узнали далеко не сразу. Родителей телеграммой срочной из Ставрополя в Дагестан вызвали, в чем дело — не сказали. Тетке тогда заявили — надо пункцию брать, расписку дайте. Она не хотела, говорила, что родителей Марьям нет, а она не может без них решать. Тогда врачи сказали: «Хоть возьмем, хоть нет — все равно она жить не будет».       Мать с отцом когда приехали — во дворе расположилось целое инфекционное отделение и вся родня — тети, дяди, бабушки, дедушки двоюродные и троюродные, чай пили и рассуждали, что же это такое может быть. Тогда молодой врач какой-то и предположил: «На менингит похоже, проверьте-ка на него». И снова брали пункцию, только уже под расписку матери.       Два месяца тогда Марьям с мамой в больнице на досках лежала. «Орала! Ой, как она орала!» — вспоминала мать потом. — «Сколько болей было. Учили ее ходить после этого, как ребенка. Сама не могла».       Руслан тогда через день после родителей приехал. Они ему поручили за хозяйством и сестрами младшими в Ставрополе смотреть. А он поручил соседям и тоже уехал. Сестру свою после болезни он не узнавал, она немного другая стала. А какая другая — сказать не мог.       «Другая» она уже и согласилась замуж за Зубайру пойти.       На следующее утро Зубайру все-таки пошел с ней на рынок, но потерялся там сразу, как дотащил коробки с помидорами. Марьям знала: он возле Надьки — мясной продавщицы. Но ничего не говорила, потому что Надька десять тысяч им заняла — кредит закрыть.       На левой деревянной балке под прилавочным навесом Марьям писала кому должна, на правой — кто должен ей. И если цифры на левой вычёркивались регулярно, то на правой только прибавлялись.       Когда начинало темнеть, рынок сворачивался. Марьям купила с рук поцарапанный мобильник для Руслана, дописала восемьсот рублей на правую балку и пошла домой по льду через линию железной дороги одна, думая, что если упадёт, то и не поднимется — покатится домой.       Через час приехал Зубайру, на велосипеде забрал Луизу из продлёнки. Марьям вышла к калитке.       — Ты совсем больной?! Мне Руслан звонил, говорит, пришёл за Луизой в школу, а ее нет!       — Я же говорила! Меня папа обещал забрать! — Луиза сине-белыми руками намертво вцепилась в металлический руль велосипеда и возмущалась, как тётя. — Маришка, я говорила ему!       — Ты что ей перчатки не надел?!       — Забыл. — Зубайру глупо улыбался и пытался разжать маленькие пальцы Луизы.       На руках он занёс племянницу в дом, а Марьям поставила кипятиться чайник, чтобы набрать салатный таз с тёплой водой и отогреть ее руки.       — Ай-ай, больно! — Луиза хныкала, пыталась вырваться, но Марьям крепко держала ее ладони под водой.       — Конечно больно, Зубайру же идиот.       — Не ругай Зубараёшку. Его папа ругать будет за то, что он меня похитил!       Зубайру только смеялся из гостиной: то ли нервно, то ли глупо. Марьям знала: он любит детей, он сам — большой ребёнок, они с Луизой по уму ровесники. А с Марьям ему скучно и невыносимо. Вот он и украл свою подружку-племянницу прямо из-под носа отца.       Он всегда такой был. Делал что-то, пакостил, а потом улыбался, как идиот. Когда они еще жили в Дагестане, брат Зубайру из села в город поехал, чтобы купить бензопилу на рынке. Ему ее в ящик для инструментов красиво уложили. Пришел брат в гости к ним с Марьям, сел обедать. А Зубайру из ящика бензопилу вытащил, кирпичи туда положил и закрыл. Уехал брат домой в село, ящик открывает, а там кирпичи. Бензопилы нет. Вернулся в город, зашел к Зубайру и жалуется, говорит: «Завтра на рынок пойду, разбираться буду». Молчал Зубайру до утра, только на следующий день признался, что спрятал его бензопилу.       Младшей сестре Марьям тоже от Зубайру досталось. Когда она училась в институте, на каникулах собралась к родителям в Ставрополь. Собрала вещи, сумку поставила. Посадили ее на поезд, и только там она заметила, что сумка-то тяжелее стала. Тащить трудно. Еле-еле доползла до родительского дома, а когда распаковала вещи, на дне нашла завернутый кирпич и кусок засохшего хлеба в пакете. Марьям спросила Зубайру: «Ну, кирпич понятно почему положил. А хлеб-то зачем?». Он ответил: «Чтоб она с голоду не сдохла», и продолжил улыбаться.       Кирпичи он всем в сумки подкладывал. И Руслан тоже кирпич домой привозил, и родители Марьям с кирпичами в сумках ездили. Только одной из трех сестер Марьям он ничего не подкладывал — она никуда не уезжала.       Когда Марьям отогрела руки Луизы и растерла их водкой — на всякий случай, она посадила племянницу ужинать.       — А ты ещё прочитала книжки? Я те уже продала. — Луиза медленно ковырялась в тарелке и заинтересованно смотрела на полку с романами через дверной проем в гостиную. По выходным ее отпускали к Марьям на рынок, где она продавала потертые и зачитанные книжки по двадцать рублей — десять себе, десять Марьям. Продавала быстрее, чем Марьям читала, быстрее, чем Марьям продавала помидоры.       — Две штуки только.       — А другие?       — Их нельзя, они любимые.       Руслан забрал Луизу и новый-б-ушный телефон через час. Деньги не отдал, Зубайру ругать не стал и увёз его тоже с собой куда-то.       Когда в третьем часу муж так и не пришёл домой, Марьям позвонила жене Руслана, Лене.       Лена сказала, что возле их дома во Дворце Детей и Молодежи сегодня «Кому за тридцать» и «ну пойдём, посмотрим, только тихо: Руслан и Луиза спят уже».       Они встретились возле железной дороги: идти за линию одна ночью Лена боялась.       В ДДМ тоже заходить не стала — вход пятьдесят рублей, а они с Марьям на двоих только шестьдесят четыре наскребли мелочью.       Марьям распахнула дверь в актовый зал, переоборудованный под танцпол со светомузыкой — Зубайру в своем ритме вальсировал с какой-то женщиной и улыбался. Когда он увидел жену, стоящую в дверном проеме, уперев руки в бока, свою даму он подвинул и подошел к Марьям, сказал: «Пойдем потанцуем». Она не растерялась, схватила его за ухо и потянула вниз: «Я щас и с тобой потанцую, и с ней потанцую. Я щас всех тут потанцую!»       Лена стояла рядом со входом, переминая ногами снег, когда Марьям, маленькая, толстая, тащила веселого и пьяного Зубайру за воротник рубашки. Куртку он не взял, пришлось возвращаться: сначала ему, а потом ей — за ним.       Они вместе проводили Лену и пошли домой, пока Марьям ругалась за то, что он украл деньги из ее сумки и купил фиолетовую атласную рубашку для дискотеки. На эти деньги она планировала закупить овощей для продажи и книжки новые.       В этой же рубашке он уехал летом на речку. Сказал: на объект, замерять, материал покупать. С Марьям перед этим на базу сходил.       Днём позвонила какая-то Света. Сказала, что у неё день рождения, а Зубайру, кажется, утонул. Она вызвала «Скорую», мужики ныряют, но его нигде нет. Может, Марьям приедет?       Марьям приехала вместе с Русланом и водолазами. Погода была мерзкая: от жары появилась одышка. Водолазы нашли Зубайру, Света и ее друзья потерялись. Руслан сказал, что арендовал катафалк-микроавтобус и ночью можно будет выезжать в Дагестан — домой, хоронить.       Зубайру тогда всего сорок два было, а Марьям — тридцать шесть. После его смерти родственники шептаться стали — говорили, что с первой своей женой он сдавал анализы — бесплодие у него было. Поэтому-то внуков родителям своим он и не оставил. Свёкр через год после смерти сына не выдержал — чистого спирта у его могилы напился и умер. Похоронили его рядом с сыном, места для Марьям возле него не осталось.       За следующие несколько лет у Руслана ещё двое сыновей появилось, у Марьям килограмм двадцать и пара инсультов.       Зубайру был ей и мужем, и ребёнком. После его смерти не осталось ничего. Следить за собой и сидеть на диетах Марьям перестала. Жила какое-то время одна в съемном доме, работала, спала и ела. Только спустя пару лет не выдержала одиночества и уехала к овдовевшей матери в Дагестан.       Летом ждать племянников из Твери в гости стало смыслом жизни. Если они приезжали и надолго уходили гулять — звонила, натерпелось увидеться снова. Луиза привозила Марьям в подарок новые книжки, которые она читала до следующего их приезда.       С каждым днём десять лет подряд ходить и говорить было все сложнее, только через кашель и одышку. Когда Луизе исполнилось двадцать три, они приехали с Русланом в последний раз.       Тогда ушло очень много денег. Как и в шестнадцать лет вокруг Марьям кружили врачи. Только на этот раз маме приходилось платить каждому — только бы взяли лечить. Они говорили, что шансов мало, но деньги брали.       В частную клинику Марьям принимать совсем не хотели. Мама тогда к главврачу пошла, умоляла, на что врач ее спросил:       — Деньги есть на это?       — Я найду. По людям пойду, но найду. Помогите только.       — А у вас есть такие деньги, чтобы просто взять и выкинуть их?       Денег, которые можно выкинуть, у матери не было. В другой больнице ей сказали: «Нет у нас таких специалистов лечить ее». Марьям они тогда об этом не рассказали, а Руслан решил, что заберет ее к себе в Тверь — ближе к столице врачи лучше, вылечат.       Но перевозить так далеко без выписки было нельзя. Еле-еле мама договорилась с другой больницей, приехали ее забирать Руслан, Муртуз, мама и тетя. Марьям тогда уже так отекла, что и сесть в кровати сама не могла. Мама с тетей влажными салфетками ее всю «помыли», кое-как переодели и на кровати усадили. Как шарик она сидела там, пошевелиться без помощи не могла, и тут — раз — закашляла с кровью. Не много, совсем чуть-чуть. Врачи прибежали, всех родных в коридор вытолкали, а через десять минут вышли и сказали:       «Всё».       На «скорой» тело Марьям отвезли в мечеть. Мама деньги достала и заплатила местным мужикам, чтоб они всю ночь молитву над ней читали.       Утром мужики позвонили, попросили белую ткань привезти. Поехала младшая сестра Марьям. Возле тела она увидела много красной ваты, мужики сказали, что всю ночь изо рта у нее кровь текла. Они извели на нее все тряпки, марли и вату, но кровь все не останавливалась, пока они молитву читали.       Сестра тоже молилась, смотрела на Марьям и думала, какая она красивая: кожа белая, фарфоровая, волосы чёрные, ресницы длинные, брови аккуратные. И совсем не толстая она была, как говорили.       Завернули Марьям в белую ткань и повезли хоронить на том кладбище, где отец ее лежал. Руслан переживал очень, что они с Муртузом ее донести до могилы не смогут. Или уронят, когда спускаться будут — яма-то узкая, вдвоем там не развернуться. А Марьям ведь еще в земле уложить правильно нужно: на бок аккуратно, и голову так повернуть, чтобы лицом она к Мекке обращена была.       Но когда они ее несли, Руслан заметил, что Марьям стала легкая-легкая. Еще вчера, когда была жива, она была большая и тучная, переполненная так, будто сейчас лопнет. Но за ночь все пропало.       И разом не стало ни проблем, ничего и никого.       Ни съемного дома вдалеке от родины, ни велосипеда, ни помидоров, ни яблок. А Луиза продолжала каждый год ездить к Марьям с новыми книжками, только теперь уже на кладбище.