Утро, когда я умерла

Тем утром, когда я умерла, шел снег. Острый, рассыпающийся, он падал на мое замершее замерзшее тело и, соскользнув с ледяной кожи, таял на черном мокром асфальте. Мне было 24. Тот возраст, когда внутри еще теплится надежда, что офисы с их мрачными серыми стенами и врезающимися в голову телефонными сверлами — это временно. Когда на рабочем компьютере нет-нет да и проклюнется какая-нибудь хорошо спрятанная вкладка со статьями про релокейт и неоплаченными билетами на Гоа. Мне было 24 и я мечтала о том, что… Не могу вспомнить. Да и какая к черту разница, важно то, что тогда я еще умела мечтать. «Это череда неудач, временные трудности, надо просто подождать», — уговаривала я себя. Я снимала неплохую квартиру, но в ней было так мало света, так мало места, так мало… Меня. Вещи, оставшиеся от хозяина, забивались на балкон, выпадали из огромных шкафов, скалились с верхних полок. Напоминало о себе чужое постельное белье в ящике, с дыркой у края, в нелепый мелкий узор. Удушающая безвкусица. Я бы никогда такое не выбрала. На кухне валялись отвратительные пластиковые тарелки. Они были настолько мне противны, что я не хотела даже прикасаться к ним и просто намертво закрыла дверцу шкафчика в надежде, что никогда больше их не увижу. Да. У меня была прекрасная квартира. Но темная и не моя. Тогда я еще верила, что задержусь здесь всего-то на год-два — в этом доме с окнами на проспект и балконом, пожирающим все солнце, на этой работе — обманчиво перспективной, но обещающей великолепную строчку в резюме, с этим мужчиной, который привык ко мне как привыкают к хорошей компьютерной мышке, что всегда под рукой. Я сидела там, на балконе, пила кофе из дешевой кружки с детским принтом, пока он спал в нашей мятой кровати, отворачиваясь от обрывков света, и понемногу печатала на ноутбуке, который он мне подарил. Тогда я думала, что я особенная, что во мне есть что-то нервное, что-то резкое, что-то искреннее, что ляжет на бумагу и заживет, находя отклик в чужих сердцах. Дура. Я писала, потому что моя собственная жизнь была такой серой и отвратительно скучной, что мне требовалось место, где все еще жила надежда. Я сбегала в придуманную собой же жизнь, где я была успешна, привлекательна, непременно носила остроносые туфли и размазывала по губам красную помаду, в этом мире мои слова прорастали цветами, взрывались минами, впивались крючьями в чьи-то израненные сердца, заставляли людей меня боготворить. В этом мире я была замечена, я была услышана, я звучала — как звучат самые пронзительные ноты в длинных кантатах, без которых вся музыка не имеет смысла. Мой мужчина щурился, выходя из спальни в одних шортах, наливал себе кофе и уходил играть. Я с головой уходила в буквы, выбирая самые острые, самые нервные, самые точные, и укладывала их одна к одной, ровными рядами, идеальными строчками, что текли и текли, унося меня за пределы нашей сонной квартирки. Он закрывал дверь, надевал наушники и выкрикивал что-то невидимым голосам по ту сторону экрана, с которыми они вместе убивали монстров. Я рисовала в голове своих персонажей, которые бесплотными тенями выходили из монитора и садились рядом со мной, обнимая, лаская, нежно прикасаясь к моим спутанным волосам. Он выходил за водой, заглядывал на балкон, иногда приближался ко мне, чтобы потрепать по плечу, и исчезал, безмолвный, подхваченный очередной виртуальной войной. Он что-то говорил? Не помню… Мои воспоминания стирались, но оживали там — в глубине недописанных историй, с каждой новой запятой они становились все ярче, все резче проявлялись в фокусе, приоткрывая мне дверцу куда-то, куда мне не суждено было войти никогда. Они высосали из меня жизнь. Мои истории. Я верила, что они дадут мне зазвучать, а они просто…. Я отдала им все. Без остатка. Я горела и мои глаза блестели от слез, когда я наполняла их памятью, наполняла их правдой, наполняла их кровью. Я вдохнула в них жизнь — ту, что всегда болела внутри, и ту, которой никогда не было. Я переплела их воедино, сказала: «Дыши», — и они задышали. На маленьком клочке слепящего дисплея, секунду, две, три… Тем утром, когда я умерла, шел снег. Он заглядывал в мои прозрачные глаза, бился в балконное стекло, смотрел на сияющий белизной экран и застывал, чуя в нем что-то близкое, отдаленно знакомое. Я вдохнула в них жизнь — и внутри меня не осталось ничего. Холод и пустота.