Что крушит железо и сталь

Много-много лет назад, уже и не вспомнить, как давно, на севере далёкой страны, звавшейся Талигом, было герцогство Надор. В нём стоял древний замок, а в замке жил хозяин тех земель, герцог Эгмонт Окделл с женой Мирабеллой и четырьмя детьми. Старшему, Дику, исполнилось всего одиннадцать, средней, Айрис, десять, а младшие их сестрёнки, Дейдре и Эдит, были совсем крохами и ещё даже не умели говорить что-то сложнее, чем «мама!» и «дай». Славным и справедливым было правление Эгмонта. Любил его простой люд, уважали соседи, а король Талига радовался, что служит ему такой человек. Один лишь недостаток был у него. Не верил Эгмонт ни во что, чего не видел своими глазами, и насмехался над старыми сказаниями. Но до поры до времени сходило ему это с рук. Прибыл однажды в Надорский замок гость из далёких краёв и привёз в подарок хозяину четыре дивных пистолета. Были они лёгкие, красивые, как атакующая змея, и всегда стреляли в цель. Восхитился Эгмонт и тут же пожелал испробовать их в деле. Заметил он на замковой стене четырёх воронов и четырьмя выстрелами поразил их всех, даже тех, что успели взлететь. Переменился гость в лице, увидев это, и молвил: «Меток ты, герцог, но лучше б ты избрал другие мишени. Прознает Король-Ворон о содеянном — явится и принесёт горе в твой дом». «Пусть является! — ответил ему Эгмонт со смехом. — Я убил четырёх настоящих воронов, убью и одного выдуманного, коль за этим дело станет». И посмеялся вместе с ним гость, и посмеялись все, кто слышал эти слова. Но вечером, когда стемнело и в замке зажгли свечи, зашумели могучие крылья, разбилось окно Гербовой башни и на подоконник села огромная чёрная птица. «Я — Кор-роль-Ворон, — сказала она страшным голосом. — А твои речи и дела оскор-р-рбили меня, человек, и я потребую вир-ры за них». Эгмонт хотел выхватить меч и прогнать птицу, но оружие было не с ним, а потому он лишь спросил: «Чего же ты хочешь?» «Твоё дитя, — ответил ему Король-Ворон. — Выбери одну из своих дочер-рей, и я заберу её, чтобы сделать своей женой, Королевой Вор-ронов». Эгмонт пообещал выбрать и ушёл, но направился не в детскую, а в оружейную за лучшим клинком из всех, что принадлежали ему. Взяв его, он вернулся в башню, и Король-Ворон встретил его вопросом: «Кого ты избрал?» «О Король-Ворон, — начал Эгмонт, пряча меч за спиной, — у меня сын и трое дочерей. Я не могу представить никого из них пернатым, сердце моё разрывается от горя при мысли об этом, но я всё же выбрал для тебя невесту… И имя ей — Сталь!» С этими дерзкими словами он замахнулся и ударил клинком, но тот сломался, едва коснувшись смоляных перьев. Тогда хрипло закаркал Король-Ворон, вырвал острым клювом из груди Эгмонта его гордую душу и унёс во мрак. Жизнь засочилась прочь из оставленной раны, и слёг Эгмонт, не узнавая жену и детей, не произнося ни слова, едва дыша. Три полных дня оплакивала его Мирабелла — ясно было, что он умирает. На исходе четвёртого дня зашумели могучие крылья, возвратился Король-Ворон и, увидев её, рыдающую над постелью супруга, спросил: «Отдашь ли ты мне своего р-ребёнка, женщина, если я верну ему душу?» Мирабелла заплакала ещё сильнее, но пообещала пойти и спросить дочерей, не хочет ли какая стать Королевой Воронов. Айрис, услышав вопрос, закричала, что ненавидит пернатого чужака и никогда-никогда не пойдёт за него. А при взгляде на Дейдре и Эдит, спящих в своих кроватках, Мирабелла зарыдала так, что слёзы разъели ей щёки до крови, и даже не стала ни о чём их спрашивать. Не знала она, как теперь отказать Королю-Ворону, и потому не шла в башню с ответом, а лишь стояла в коридоре да плакала, и слёзы её прожигали камни пола там, куда падали. Но тут подбежал к ней Дик и, взяв за руки, спросил: «Что случилось, матушка?» Всхлипнула Мирабелла в последний раз, вытерла слёзы и поведала сыну, в чём её горе. Выслушал Дик её слова, подумал, нахмурившись, и сказал: «А вы отдайте Королю-Ворону меня. Он просит любое дитя, так пусть забирает. Я ему надоем, и он меня отпустит. Или я сам сбегу. А девочки пусть остаются с вами». Не хотела Мирабелла этого, но всё же согласилась. Отвела она сына в башню и сказала Королю-Ворону: «Вот ребёнок мой, Дик, и он пойдёт с тобой». «Хор-рошо же, — ответил Король-Ворон. — Пусть станет у окна». А сам он спрыгнул к постели Эгмонта и вложил его душу в разверстую грудь. «Будь проклят ты, Король-Ворон! — воскликнул Эгмонт, едва очнувшись. — Ты не заберёшь никого из моих детей, пока я жив!» Но тот лишь расхохотался — и в комнату влетела огромная воронья стая. Птицы крепко вцепились в одежду и волосы Дика, подняли в воздух и понесли на юг, прочь от родного дома. За ночь они пролетели над всей страной. Уже забрезжил рассвет, когда внизу показались высокие горы, хищно оскалившие клыки, снега и ледники, осыпи и бездонные ущелья. Дик едва не умер от страха, глядя на всё это, но горы скоро кончились, и перед ним открылась дивная земля, прекраснее всего, что можно только вообразить. Золотые её луга звенели и пели под лучами восходящего солнца, изумрудные рощи тихо шелестели, а широкие быстрые реки несли серебристые воды к морю, синей дымкой виднеющемуся вдали. «Как называются эти места?» — с восхищением крикнул Дик воронам, но те лишь раскаркались гневно и грустно, не дав ответа. Птицы пронесли его до самого края земли, до морской бухты на далёком юго-западе. Склоны её заросли чудесными деревьями, каких Дик прежде никогда не видел, а на краю её стоял белый замок, прекрасный и лёгкий, как пух на грудке ласточки. Там стая опустила его и разлетелась, крича. Двери замка были открыты, но внутри не оказалось ни души. Дик прошёл по комнатам, разглядывая убранство — везде было красиво, только пыльно, словно вещей давным-давно не касались человеческие руки. В одном из залов он нашёл накрытый стол и подкрепился, потому что проголодался и устал, но после направился дальше. Встретилась ему огромная библиотека со шкафами под самый потолок, и фехтовальный зал с древними мечами и кинжалами, и множество других прекрасных комнат, но лишь одна показалась жилой. Располагалась она на самом верху белой башни, окна выходили на запад. В ней не было пыли, зато стояла огромная кровать, пол укрывали чёрные шкуры неведомых зверей, на стене висел диковинный струнный инструмент, в камине лежали дрова, а на столе рядом — свечи и огниво. Дик решил, что останется здесь ночевать. Когда отгорел закат и тьма укрыла замок и бухту, за окном зашумели могучие крылья. Явился Король-Ворон, влетел в комнату и велел: «Задёр-рни шторы». Дик послушался, а Король-Ворон потушил все свечи и пламя в камине и сказал: «Тебя отдали мне как жену, но я не возьму тебя р-раньше, чем тебе исполнится восемнадцать от р-роду. Семь лет до того дня будешь жить в этом замке. Можешь делать всё, что вздумается, ходить где угодно, пользоваться любыми вещами. Лишь одно я запр-р-рещаю тебе. Ночевать мы будем в одной кровати — и ни разу за эти семь лет ты не должен видеть меня в истинном обличье. Посему всегда гаси огонь, когда я являюсь, и закр-рывай шторы». С этими словами он в кромешном мраке снял крылья и опустился на постель. Дик лёг с другой стороны и почувствовал, что между ними лежит меч. Тогда явилась ему мысль, что он сейчас может убить Короля-Ворона и освободиться, но слишком тяжёлым оказалось оружие, не смог Дик поднять и удержать его, а потому решил, что сначала немного подрастёт. На другое утро, перед зарёй, Король-Ворон встал, облачился в крылья и, забрав меч, улетел неведомо куда. С тех пор так бывало каждое утро и каждый вечер. Просыпался Дик уже в одиночестве, завтракал (пища, богатая и разнообразная, появлялась в том же зале, где он нашёл её в первый раз) и до темноты был предоставлен сам себе. Поначалу, опасаясь покидать замок, он проводил время в библиотеке и нашёл в книгах много разных удивительных историй. Однако спустя время общество древних томов всё же наскучило ему, и тогда он стал гулять по окрестностям, а вечерами донимать супруга разговорами. Тот сперва отвечал мало и неохотно, но вскоре привык. От него Дик узнал, что земли эти зовутся Кэналлоа, но ни один из воронов не может выговорить их имя, а потому все они лишь горько каркают. Узнал он, и что четыреста долгих лет назад страна эта была обычной, пусть и благоденствующей, и жили в ней самые обычные люди, а правил ими мудрый король-соберано. Радостными были те дни, но закончились, когда явился в Кэналлоа серый колдун в одеянии из крысиных шкур. Шёл он по цветущей земле, слышал песни, смех и радостный говор, и зависть поднялась в его душе. Пожелал он истощить Кэналлоа, погрузить в тоску и тину. Но не было у него власти над человеческими душами, и заклинание не сработало. Нашла его дружина соберано, схватила и привела к своему владыке, а тот пригрозил колдуну мечом и пламенем. Взъярился тогда колдун и проклял всех жителей Кэналлоа, а правителя и весь его род проклял четырежды. И стали все люди во владениях соберано воронами, а колдун обратился полчищем крыс и сбежал от кары; и вот уже четыре сотни лет живёт птичье племя там, где раньше жило людское. Узнал от супруга Дик, как звучал прежде язык Кэналлоа и что странный музыкальный инструмент в их покоях зовётся гитарой, услышал старые песни — о море и закатах, звёздах и винограде, о лунном свете, текущем по долинам, и цветах в саду, которых касается девичья рука. И столько грусти было в них теперь, что той ночью Дик не уснул — лежал в темноте и тихо-тихо плакал до тех пор, пока не опустилась ему на лоб тёплая ладонь. Узнал он, впрочем, и менее печальные вещи: что спелые гранаты, например, надо вскрывать, проворачивая в них нож, или что никто из воронов не клюёт виноград с лозы — все ждут, пока упадут и забродят переспевшие ягоды; и посмеялся от души, глядя, как летают зигзагами и, шатаясь, прыгают по земле опьяневшие птицы. Узнал, что в дальнем крыле замка есть конюшня, а в ней — невысокая чёрная лошадка, смирная и ласковая, что в солёной воде плавать легче, чем в пресной, даже несмотря на волны, и что жемчужины на шёлковой нити — это очень красиво… Шло время. Жаркое лето уступало место тёплой дождливой зиме, а та — благоухающей весне. Круг замыкался и начинался с начала. Южное солнце вызолотило Дику волосы, легло на кожу оливковым загаром. Он вытянулся, раздался в плечах, едва заметив это. Всё чаще уезжал он далеко от замка, любуясь землями Кэналлоа, приветственно взмахивая рукой, если в небе над головой начинала кружиться чёрная точка, и всё реже вспоминал Надор — лишь порой скучал по снегу и морозам. Однажды ранней весной в своих поездках Дик достиг подножий гор, где трава была короче и сочнее, ветер обдавал лицо сухой прохладой, а ледяная вода ручьёв щипала пальцы. Он направил лошадь вдоль одного из них и вскоре увидел черноволосую женщину, сидящую на берегу — она омывала в потоке ступни, серые от пыли и кое-где сбитые до крови. Изумился Дик, ибо впервые встретил в этой стране человека, и обратился к ней: «Кто вы, госпожа, откуда взялись здесь?» И ответила женщина ему: «Я простая странница, сударь, и возвращаюсь домой, а здесь остановилась, потому что ноги мои устали. Хоть и недалеко отсюда до моего жилища, не в силах я пройти остаток дороги». Пожалел её Дик, посадил на лошадь перед собой и отвёз туда, куда она указывала. Коротким был путь и привёл их в маленькую долинку, окружённую крутыми скалами. В долинке стояла хижина, а вокруг неё цвёл дивный сад, обнесённый низкой оградой. Спешился Дик возле калитки и помог сойти с лошади женщине. «Спасибо вам, сударь, — сказала та, — и позвольте отблагодарить за вашу доброту!» С этими словами она поцеловала его, но отшатнулся он в смятении. Тогда рассмеялась женщина и произнесла: «Славный ты мальчик; что ж, будь по-твоему. Но знай, я остаюсь тебе должна. Приходи сюда, когда покажется, что настал чернейший час в твоей жизни, — и получишь помощь, которую будешь искать». В растерянности вернулся в тот вечер Дик в белый замок и рассказал мужу обо всём, что случилось. Нахмурился Король-Ворон, закаркал, созвал подданных своих, велел облететь все предгорья, не пропуская ни ущелья, ни долины, отыскать тот дом и ту женщину. Много дней вились в небе чёрные птицы, но не нашли ни следа странницы или жилища её. Поудивлялся Дик, но время шло, и выбросил он думы о ней из головы. Истекал седьмой год его жизни в Кэналлоа, и нетерпение Дика росло. Желал он увидеть лицо того, кого обнимал в полной тьме каждый вечер, в чьё дыхание вслушивался ночами, желал взглянуть мужу в глаза и коснуться губами его губ. Жгла его эта жажда, и наконец, когда лишь сутки оставались до срока, не выдержал Дик. Спрятал он в спальне свечу и огниво, а ночью, когда глубоко уснул Король-Ворон, достал их и зажёг пламя. Разгорелся огонёк, осветил комнату, и Дик увидел, что спит рядом с ним мужчина дивной красоты. Белоснежной была его кожа, черты лица словно высеченными из мрамора, волосы длинными, иссиня-чёрными, а губы — алыми, словно зёрна граната. Залюбовался Дик, застыл, опьянённый нежностью, и не заметил, как сорвалась со свечи капля горячего воска и упала на плечо спящего. Проснулся Король-Ворон, сорвался с постели и воскликнул в отчаянии: «Лучше бы ты убил меня! Лишь на день не хватило тебе тер-рпения, а тепер-р-рь и я, и нар-род мой пр-рокляты остаться птицами навечно!..» Тут упал он и закричал. Разломили его спину смоляные крылья, покрыли тело перья, и, обратившись, выпал он в окно, потерявшись во мраке. Бросился за ним Дик, до утра бродил по окрестностям, крича и зовя, и не было ему ответа. Едва рассвело, оседлал он лошадь и пустился на поиски, но тщетными были они. Опустели земли Кэналлоа, ни одного ворона не осталось в рощах и на полях, словно все они растворились в миновавшей ночи. Оглядывался Дик вокруг, не видя ничего из-за слёз на глазах, отпустив поводья, и очнулся, лишь когда понял, что добрался до той самой долинки, где стоял дом чуднóй странницы. Вышла женщина ему навстречу, увела к себе, ни о чём не спрашивая, напоила вином с мёдом, а после молвила: «Знаю я, что за беда у тебя приключилась. Знай же и ты: не всё ещё потеряно. Муж твой в горе умчался на другой край земли. Поймал там его серый колдун и запер в волшебной железной клетке, что спрятана в глубоких подземельях под городом опустелых храмов, запер и злорадствует ныне. Готов ли ты спасти его?» «Готов!» — воскликнул Дик. Тогда женщина встала и отвела его в дальнюю комнату, где лежали рыцарские доспехи. Велела она: «Облачись в них и иди прочь из этих земель, через горы. Вот тебе сума, а в ней — хлеб, ешь, когда настигнет тебя голод. Вот тебе фляга, пей, когда ощутишь жажду. Вот острый меч в деревянных ножнах. Вот кулон с камнем, полным крови мужа твоего, надень под одежду, он потеплеет, когда ты направишься в нужную сторону. Вот золотой нож — он тебе пригодится, чтобы собрать голубой травы, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь. Разрушит эта трава прутья клетки, и выйдет твой любимый на волю из заточения, освободившись от злых чар». Поблагодарил Дик её и направился в дорогу. Долгим и опасным оказался его путь сквозь снежные перевалы, тяжелы были доспехи, коварны и холодны горные тропы, но грел его волшебный кулон на груди, а в суме и фляге всегда находились хлеб и вино, когда он нуждался в них. Миновал наконец он горы и углубился в дикие степи, где давным-давно не жили люди, а лишь разгуливали ежаны да шныряли волосатые ызарги, где небо было высоким, а ночи густыми и беспросветными. Год скитался он в них, и на исходе года набрёл на реку, заросшую по обоим берегам голубой, как лён, травой. Опустился он на колени и вытащил золотой нож, чтобы срезать пучок, но тут трава сказала ему: «Не режь меня, не помогут тебе мои стебли! Ибо я голубая трава, но я не та трава, что поёт ночью и днём, и не та, что крушит железо». «Где же мне тогда найти нужную?» — спросил Дик. И трава ответила: «Не знаю, я всю мою жизнь росла здесь. Но ветер пел мне, что в устье этой реки есть прекрасный город, полный чудес. Быть может, там ты обретёшь то, что ищешь…» Поблагодарил её Дик за совет и направился вдоль реки. Долгим был путь его, ибо встречались по дороге ему деревеньки и поселения, а люди, видя усталого рыцаря, уговаривали его отдохнуть и задержаться. Больно было Дику отказывать им, искренним в доброте своей, но кулон на его груди горел, напоминая о цели странствий, а потому Дик лишь спрашивал встречных, желающих позаботиться о нём: «Не знаете ли вы, где добыть голубую траву, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь?» И качали встречные головами, опечалившись, но в одном сходились: если где в мире и есть такое чудо, то точно в городе у устья реки. И Дик, кивая, шёл дальше, и на исходе года добрался до обещанного города. Большим оказался он, шумным и людным. Приезжали в него купцы из дальних стран, привозили диковинные товары, везде звучала музыка, а карнавалы и уличные представления пестрели красками. Долго бродил по нему Дик, потерявшись в улицах, пока не набрёл на чей-то крошечный палисадник, а в нём — на клумбы голубой, как яркие флаги, травы. Прислушался он, боясь ошибиться, и услышал, как та мурлычет негромко: «Я голубая трава, пою ночью и днём, голубая трава, пою ночью и днём». Выхватил тогда Дик золотой нож, но трава звонко воскликнула: «Стой! Не делай этого, не меня ты ищешь. Ведь я голубая трава, что поёт ночью и днём, но я не та, что крушит железо». «Где же отыскать ту, что мне нужна? — спросил Дик расстроенно. — Все говорили, что уж в этом городе-то она непременно найдётся…» Рассмеялась трава ему в ответ и сказала: «Я расту на этих клумбах всю мою жизнь и не видела других мест, но даже я знаю: та, что крушит железо, с людьми не уживается. Дика она и непокорна. Ищи её там, куда никогда не пошёл бы, не будь на то великой нужды, и надейся, что удержишь её в руках». Поблагодарил её Дик и наутро ушёл прочь из города. Путь его теперь лежал вдоль берега моря. Тяжёлым он был — никогда прежде не ступала нога человека на эту землю, некому было протоптать тропинки или указать дорогу. Лишь глупые белые чайки жили в тех краях, да налетал порой пугливый солёный ветер. Долго скитался Дик там, карабкаясь по отвесным утёсам, оскальзываясь на водорослях, выброшенных штормами, проверяя каждый склон и каждую пещерку. Усталость согнула ему спину, тянули его к земле доспехи, но сильнее давило отчаяние — ясно порой мерещилось, что всё бесполезно, что не осталось в целом мире ни стебелька из тех, что нужны. Так миновал третий год его странствий, и на исходе его услышал Дик тихую-тихую музыку, доносящуюся откуда-то издалека. Уже ни на что не надеясь, пошёл он на звук, достиг места, где сходили на нет прибрежные скалы — и увидел бескрайние пустоши, сплошь заросшие высокой, сияюще-голубой, как перо зимородка, травой. Волновалась она под ветром и, не умолкая, пела звонко и прекрасно: «Я голубая трава, что поёт ночью и днём, что крушит железо и сталь!» Засмеялся сквозь слёзы Дик, не в силах справиться с ликованием. Рухнул он на колени, доставая нож, и тут же в труху рассыпались его латы там, где коснулись их высокие стебли. Ухватил пучок травы — остался без перчаток. Пошатнулся, поднимаясь, — потерял нагрудник. Ссыпались с грохотом на землю остатки доспехов, обратились в пыль, а трава запела лишь звонче: «Я голубая трава, что поёт даже во сне, что крушит щиты и мечи! Меня сорвал — так иди вперёд, сгорая в огне, без промедленья вперёд, торопись же, пути ищи!» Послушался её Дик и направился через пустоши туда, куда звал его кулон, полный крови мужа. Разрушила дикая трава гвозди в подошвах его сапог, разъела пряжки и замки на сумке с хлебом, чудом пощадила меч в деревянных ножнах. Долго шёл Дик босиком, обжигая ступни, прижимая к груди горящие бирюзовым пламенем стебли, и вышел к длинному мысу. На конце мыса стояла старая лодка. Столкнул её Дик в воду, сел в неё — и понесла его лодка так быстро, словно выросли у неё крылья. Долго ли, нет — а уткнулась она в другой берег, тёмный и зябкий. Поднял Дик голову и увидел древний город, полный обветшалых, рушащихся храмов. Безлюдными были его улицы, безжизненными, лишь поскрипывали ветвями высохшие деревья по обочинам дорог. На ветвях чернели странные комки. Присмотрелся Дик к ним и понял: то дремали вороны, последовавшие за своим королём. Тихо добрался он до главной площади и нашёл там пересохший фонтан зелёного мрамора, а в чаше его — сдвинутую плиту, открывающую вход в подземелья. Вытащил Дик из-за пазухи камень, жгущий и сияющий алым, словно маленькое солнце, и начал спускаться. Едва отошёл он от входа, как выскочили ему навстречу полчища серых крыс, громадных и острозубых. Выхватил Дик меч, ударил стаю раз, другой, третий, четвёртый, многих сокрушил или ранил. Но всё прибывали и прибывали твари. Казалось, нет пола у коридора, а есть лишь живая волна, накатывающая из темноты. Вцепились крысы Дику в ноги, запрыгнули на плечи, сорвали с шеи кулон и разгрызли. Закричал в отчаянии Дик, не зная, как одолеть этих врагов. Тогда раздалось снаружи хлопанье крыльев, и влетела в коридор воронья стая, дремавшая снаружи, и набросилась на крыс. Дробили птицы их черепа, швыряли о стены, заживо выклёвывали сердца. И ни одна из тварей не спаслась от охотников. А Дик побежал вслепую вперёд по катакомбам, туда, куда звала его душа. Добрался он до какого-то зала, остановился, прислушиваясь, и услышал, как кто-то вздыхает. Бросился он на звук, хлестнул перед собой волшебной травой — и попал. Загудели прутья клетки, задрожали, рассыпались трухой. Вскрикнул во тьме Король-Ворон изумлённо, позвал: «Дик? Ты ли это?» Ничего не сказал Дик, лишь обнял мужа, и не перья оказались под его руками, а человеческое тело. «Спасибо», — шепнул ему Король-Ворон, обнял в ответ и поцеловал. …позже вышли они из подземелий на солнечный свет и увидели, что стоят на площади люди, смуглые и черноволосые, улыбаются и хмурятся, оглядываются изумлённо, рассматривают себя, словно никогда прежде не могли. Рассмеялся тогда Король-Ворон ликующе и громко воскликнул: «О мой верный народ! Четыреста лет мы были прокляты, но разрушены ныне чары и страдания наши окончились! Радуйтесь! Мы свободны — а значит, время возвращаться домой!»