В пору первой любви душой овладевают гораздо раньше, чем телом; позднее телом овладевают гораздо раньше, чем душой, иногда же о душе и вовсе забывают Виктор Гюго «Отверженные»
Это сущая нелепость, глупость и идиотизм, каких поискать, но Чонгук стоит перед шкафчиком с именем «Ким Тэхён» на желтом стикере под слоем мутного пластика, а в его руках записка с благодарностью за ответы на тест, который он сдал на отлично, несказанно порадовав учителя и маму. И хотя по большей части преподнесенные ответы ему не понадобились (спасибо занятиям с Чимином), его сердце все равно теплеет от допущения, что Тэхён таким способом выражал свою благодарность за мелкую и совсем незначительную для Чонгука поддержку. Во всей школе осталось от силы человек десять, кто не сплетничал о Киме после устроенного им поджога, и это чертовски мало на фоне сотен учеников. Совсем неудивительно, что Тэхён так отнесся к Чонгуку всего-то из-за гребаной салфетки и банки газировки. Кивнув самому себе, Чонгук сует записку в шкафчик и торопится скрыться. Только недавно утихшие разговоры про новенького возобновились, теперь обсуждали его связь с пловцом. До смешного, они лично общались всего один раз, а про них уже болтают невесть что. Чонгуку плевать на это, плевать на косые взгляды и на их непонимание тоже плевать — понимать тут все равно нечего. — Скоро соревнования, — как бы невзначай бормочет Чимин, составляя на поднос свой сегодняшний обед. — Ну, знаешь, по плаванию, — и бросает на одноклассника нечитаемый взгляд, на что Чон фыркает, двигает подальше от себя чашку с фруктами и хватает дополнительную порцию гречневой лапши. Какое ему дело до соревнований? У него самого тренировки одна на другой, чтобы попасть в состав волейбольной команды: спортсменам, говорят, на выпускной год здорово помогают с экзаменами. — Я хочу сходить, но одному так скучно, — вздыхает Чимин, явно намекая, но Чон делает вид, что не понимает намеков. Нет, нет и еще раз нет, никакого плавания. Свои категоричные отказы Гук обосновать никак не может, мямлит что-то про уроки и работу и сам себе не верит. И чего он, спрашивается, уперся из-за такой мелочи? А Чимин уже обиженно дует губы и ковыряет свой рис с овощами совсем уж отстранённо. — Ладно, — бухтит Чон, и староста тут же вскидывается, бросается ему на шею. Знает же, поганец, что его уловки на Чонгука действуют безотказно. На Юнги, что странно, тоже. В среду они втроем сидят на средних рядах трибун в здании бассейна, и двое открыто задаются вопросом, что они вообще тут забыли, пока Пак жует мармеладную ленту в кислой посыпке, ерзая на своем месте. — Слышал, Кима хотели отстранить от соревнований, — между прочим заявляет Юнги-хён. Не стали, потому что он буквально их лучший пловец, а соперники — старшеклассники из спортивной школы. Чонгук осматривает помещение беглым взглядом. Ничего необычного, бассейн как бассейн, но потом он замечает знакомую фигуру и фокусируется на выходе из раздевалок. Команда их школы носит одинаковые желто-красные плавки и такого же цвета резиновые шапочки. Из-за схожести спортсменов их сначала трудно отличить друг от друга, однако Тэхён выделяется ростом и сутулостью плеч, которую Чон подметил еще при первой встрече. Он наблюдает, как Ким забирается на стартовую тумбочку и наклоняется вперед, касаясь пальцами края, пока диктор объясняет правила. Баттерфляй на тридцать метров, обычная дистанция для школьников, но, на фоне учеников принимающей школы, команда соперников выглядит расслабленно-уверенной. Это бесит Чонгука немного больше, чем внешне очевидная неторопливость и несобранность Тэхена: тот вяло покачивается, блуждает взглядом по бликам на воде и вообще выглядит так, словно не понимает, где он находится и что от него требует этот противный дядька в очках-половинках и темном спортивном костюме. — Вперед, Ким Тэхён! — орет Чимин, сложив руки рупором, его голос теряется вреди шума и эха в здании, тогда он толкает Чонгука локтем и в следующую секунду они орут уже вдвоем. — Ким Тэхён! Файтин! Пловец, наконец-таки, поднимает взгляд, ищет источник звука — его имя кричат только они — и вдруг улыбается широкой прямоугольной улыбкой во все тридцать два. Эта улыбка бьёт Чонгука под дых, он так и замирает с разинутым ртом, пока Юнги не тормошит его за коленку. — Вперед! — снова кричит Гук, глядя Тэхёну в глаза за радужными стеклами защитной маски. Звучит хлопок выстрела, пловцы взмывают в воздух и ныряют в воду под рев толпы, заглушающий всплески разрезающих бассейн тел. Чонгук не осознает, что продолжает скандировать имя Тэхёна, пока следит за ним, прищурив глаза, часто-часто дыша прохладным влажным воздухом с запахом хлорки. Его сердце подстраивается под ритм, с которым руки Кима показываются из-под воды для замаха, а Чонгук и не чувствует, что совершенно игнорирует остальных участников заплыва, будто во всем бассейне, кроме Ким Тэхёна, только разделительная лента с разноцветными шариками буйков и очистительное средство, от которого выцветают волосы и сильно сушится кожа. Не чувствует он и то, как крепко Чимин вцепился в его руку чуть выше локтя своими коротенькими, но удивительно крепкими пальчиками, и тормошит его, потому что сам на месте усидеть не может. Спортсмены преодолевают бассейн за считанные секунды, уходят под воду, где ловко разворачиваются, и снова выныривают. Толпа от этого зрелища охает — подступает самый напряжённый момент. Ким, что до этого был впереди всех, внезапно путается и выныривает лицом к стенке, так что у него уходит драгоценная секунда времени на то, чтобы сменить направление и настроиться на продолжение заплыва. Он приходит третьим и его разочарование в самом себе ощутимо физически. Чонгуково сердце сразу же замирает, а сам он замолкает, опуская уголки губ. Как же так, думает, из-за такой незначительной ошибки… Ни черта он в плавании не смыслит, раз не знает, что от правильного разворота зависит общий результат. Вода ошибок не прощает, и Тэхён самому себе тоже, выбираясь из воды и слепо шаркая мимо команды и тренера, забыв набросить на себя предложенное одним из ребят полотенце. Он срывает с головы шапочку, влажные волосы летят во все стороны, и Ким зарывается в них рукой, хватает у корней и тянет, приводит себя в чувства. Тренер что-то говорит ему — ничего хорошего, потому что Тэхён начинает еще больше сутулиться — и машет рукой, отгоняет, как назойливого комара, а пловец и рад — уходит, не дожидаясь оглашения результатов. Все это время Чонгук так и следит за ним, за его худой жилистой фигурой в каплях воды, сгорбившейся в знаке вопроса, и не дышит совсем. — Тэхён! — зовет будто и не он вовсе, кто-то за него, кто-то, кто завладел его телом несколько дней назад и никак не дает забрать свое себе обратно. — Ты молодец! Его жалкие попытки утешить Ким вряд ли слышит, но все равно оборачивается и улыбается устало, краешком губ, перед тем, как совсем скрыться в мрачном коридоре. До конца соревнований Чонгук смотрит на бассейн вполглаза, постоянно отвлекается на пловцов, что «на берегу» и каждый раз вздыхает — Тэхён ушел совсем, и ему, значит, делать тут больше тоже нечего. Он и не пришел бы вовсе, все равно никого здесь не знает и до чести школы ему дела нет, если бы Чимин не убедил, если бы Тэхёна все еще не было так по-человечески жалко. Его же жалко? Он плакал, Чонгук рассуждает почти здраво, от него коллективно всей школой отвернулись за незначительный проступок, о нем пускают сплетни, а о возможном наказании за оценки и думать страшно, так Пак увесисто об этом говорил — ну как такого не пожалеть? Чонгуку со стороны хорошо всё видно, он тут лицо вообще не заинтересованное, чужое, в местных разборках не смыслит и не собирается. Он парень простой: видит человека страдающего и жалеет его всем своим ребяческим сердцем. Такой сам по себе ранимый до постороннего горя, живой просто очень, видел, как люди без других людей ломаются, сдаются, и почему-то свою ответственность за Тэхена чувствует, он же первый нашел, ему же и салфетки, и газировка, и ответы по химии и улыбка эта прямоугольная, зубастая. Чонгук подрывается со своего места, бросает парням: «В туалет» — и спешно бежит по высоким ступенькам. Прошло достаточно времени, поэтому в раздевалке Кима точно нет, с уроков спортсменов снимают, а в туалет на втором этаже он вряд ли после случившегося сунется в ближайшее время. Мест, куда Тэхён мог бы спрятаться, тысяча и одно, школа-то не маленькая. В закутке под лестницей Чонгук его не находит, в библиотеке тоже, а в кафетерии всего несколько учителей пьют растворимый кофе да жалуются друг другу на учеников. Приходится остановится у окна, подышать коридорной пылью и еще раз подумать: На кой ляд ему это сдалось? Тэхён уже может быть на пути домой, может быть где-то поблизости, а может и не быть вовсе, таким все теперь кажется хаотичным, непонятным, поэтому Чонгук окончательно огорчается и бредёт к автоматам с газировкой — назад в бассейн ему не хочется, друзья там как-нибудь без него вдвоем справятся. Он слушает, как автомат соображает, какой напиток ему толкнуть толстой спиралью, шуршит механизмами, а в голове гул эха от трибун стоит отчетливо и громко. За этим гулом он не замечает, как оказывается не один, наклоняется к лотку выдачи и шарит за откидной дверцей в поисках банки с изображением смеющегося лимона, показывающего большой палец вверх. — Ещё же не закончилось, — удивляются откуда-то сверху и Чонгук от неожиданности вскакивает и бьётся рукой об упомянутую дверцу. — Айщ! — Прикладывает к месту ушиба холодную банку и уже хочет разозлиться, но Тэхён опирается плечом на автомат, склонив голову, и его обцелованные солнцем, пушистые из-за хлорки волосы прикрывают любопытные глаза, а губы улыбаются слабо, почти с неохотой. — Не закончилось, — зачем-то подтверждает Чонгук, зависая: то есть, он уже все ноги сбил, а разыскиваемый взял, да сам объявился, когда он уже отчаялся его найти, так вот просто? Ким кивает самому себе, подбородком указывает на автомат, мол, отойди, и отталкивается от своей опоры, звеня монетками в кулаке из длинных тонких пальцев. Чонгук делает шаг в сторону, наблюдает, как Тэхён считает деньги, по одной кидает монеты в приёмник и выбирает номер той же газировки, которой Чон утешает свою руку, медленно присаживается, достает из лотка напиток и сразу же открывает, дергает ладонь в сторону, но взболтанная падением вода все равно брызжет на руку. Тэхён слизывает липкую сладость с пальцев и наконец смотрит Чонгуку в лицо. А тот не врубается от слова совсем; что такое неполярная ковалентная связь между неметаллами объяснить проще, чем причину его сбившегося пульса и застывшего взгляда. Губы Тэхёна блестят, они темно-розового цвета, в форме бантика. Улыбаются уже не так вымученно, забавляются. — …зывает Землю, ответьте, — хохочут низким бархатистым голосом, приятным. — Связь со спутником Чон Чонгуком потеряна, прием. Он сломался, — последнее Тэхён говорит тише, игриво перекатывая улыбку из одного уголка губ в другой. — А? — Чонгук отмирает, как по команде, поднимает взгляд с губ на глаза. Те прищурились, сверкают, будто жидкая горячая карамель в стеклянной баночке, переливаются. — Я… А сказать-то ему и нечего. Самому себе бы объясниться, что до Тэхёна ему, как до Луны, какой тут спутник. Но от него ждут хоть сколько-нибудь вразумительной речи, не то совсем за дурачка примут. — Спасибо за ответы. — Получается не больно уж и внятно, но Тэхён понимает, качает головой, все улыбается и улыбается. Красивый. — Тебе спасибо, — Ким прикрывает глаза, соглашается со своими мыслями. — За…ну, ты знаешь. — Пожимает плечами и пьет из банки, морщится, когда пузырьки ударяют в нос. Спортсменам ж сладкую газировку нельзя, все это знают, а до Чонгука только-только доходит тяжелым товарным составом. — Что тебе «ясно»? — выпаливает Чон, озверевши ухватившись за эту глупую мысль. Она ему покоя долго не давала, все крутилась и крутилась у него в голове. Он может только поэтому про Тэхена так часто думает — не любит оставаться без ответов, а надумывать их сам не привык. — Чего? — Пловец хмурится пару секунд, а потом понимает, машет рукой. — Ты про то, что я тогда сказал? Ну, ты новенький, не знаешь… некоторых вещей, вот и побежал утешать незнакомого тебе парня за просто так. Это мне «ясно». — К концу фразы он заметно раздражается, но Чонгук все еще не понимает, его мутный ответ ситуацию не проясняет от слова совсем, только больше путает. Знай он «некоторые вещи», не пошел бы, что ли, выручать сверстника? Или здесь такое не в почете? А может все знают, что Ким Тэхена лучше не трогать, потому он и сидел там в не-гордом одиночестве? — Ладно, — говорит Чонгук, пожимает плечами, как пловец еще совсем недавно, но наверное не выглядит уверенным, раз тот гнет бровь и явно ищет подвоха. Оба ничего больше не говорят, молча пьют свою газировку, пока у Чонгука не начинает звонить телефон, из которого голос Чимина вопит сразу же, стоит ответить на вызов. — Чонгук! — возмущается староста. — Ты там, пардон за мой жаргон, усрался или чё?!s🎼s
Вся квартира Юнги-хёна целиком чуть больше спальни Чонгука в новом доме. Тут кухня и гостиная в одной комнатке, а в туалете, совмещенном с душем, развернуться, не сбив с полки какую-нибудь баночку, невозможно. Спит хён на полу, на матрасе, что днем смотан в неаккуратный тюк у стены, но Чонгук уверен — без гостей Юнги его не убирает вовсе, и видит отчетливо, как уставший хён поздним вечером валится на старые подушки, не раздевшись, какой тут душ, он целый день на ногах. Старший выглядит слишком хрупким, чтобы тащить такую большую нагрузку в одного, но у Чонгука нет морального права на это указывать. Хён ставит стяжку пивных банок на кофейный столик, бросает к нему диванную подушку (откуда бы, дивана ж вроде не наблюдается), а сам падает напротив, сразу же опираясь на руку позади себя. Чимин шуршит упаковками чипсов, выбирает, с какого вкуса начать, и, кажется, он в своем занятии настолько серьезен, что вот-вот и психанет. В конце концов, рвётся за край пачка классических с солью, и Чимин своим выбором доволен, кладет локоть на столик, быстро смотрит в телефон и тут же его убирает экраном вниз да от себя подальше. Обязанности старосты такие — нигде от них нет покоя. — Есть планы на каникулы? — спрашивает Юнги-хён, листая треки на потрёпанном айподе, каких уже лет пять как не выпускают. — Наверное, наведаюсь к отцу. — Чонгуку, на самом деле, к отцу хочется не очень. Он его все еще по-сыновнему любит, но возвращаться в свой дом гостем перспектива весьма тоскливая. — В Сеул? — Чимин вскакивает, давится картофельным ломтиком, и хен заботливо подает ему пиво. — Можно с тобой? Вопрос странный. То есть, Чимин действительно Чонгуку нравится, но он даже не думает, что у них уже дошло до совместных поездок. — Я бы тоже от Сеула не отказался, — поддакивает Юнги. Он говорил уже, что собирался, только вот денег, чтобы остановиться где-то на ночь, у него нет. Вопрос, что ему в таком случае вообще там делать, Чон тактично не задает. — Эм-м, — он теряется, глядя на друзей по очереди, а те в ответ смотрят на него выжидающе. Вдруг Чонгук думает о соджу на берегу Хан, о том, как Чимин будет носиться по холму и в итоге свалится на мерзлую траву, а Юнги-хен фыркнет, но все равно пойдет его поднимать, и ему становится от этой мысли так тепло где-то под сердцем, что он уверено кивает. — Отец не будет против. Чон старший такие вещи всегда поддерживал: купить бутылочку алкоголя? Пожалуйста. Завалиться под утро ночевать целой толпой? Милости просим. Он свято уверен, что все возможные безумства надо распробовать в юности, чтобы потом, наигравшись, заниматься действительно важными вещами. И в этот раз… он же будет рад знать, что у Чонгука на новом месте есть такие классные друзья, верно? Мама идею тоже одобряет. Говорит, они ребята хорошие, с ними будет веселее, не так страшно, она же не знает, как много они выпивают по выходным, тогда бы точно всем этим «хорошим ребятам» шеи поскручивала. До поездки чуть меньше месяца, а Чонгук уже в красках её себе представляет. Ему хочется заглянуть в цветочную лавку Госпожи Бан, познакомить парней с Чаном, зависнуть на Хондэ, где у Чонгука в одном из клубов работает старый знакомый Джексон, он-то их и пропустит. С этими мыслями в школу он не идёт, а летит, держась обеими руками за лямки рюкзака. Сегодня он не успел уложить волосы, проспал, и они еще немного влажные после душа, смешно завиваются и подпрыгивают в такт шагов. А как доходит до шкафчика, так и вовсе весь расцветает — наверху банка газировки и стикер: «Удачного дня!» на этот раз без подписи, но всё с таким же мелким почерком — не узнать невозможно. И даже тему по физике с лету понимает, как ни глянь, хороший выдался денек. Юнги-хён в классе литературы читает «Цветы для Элджернона», что-то бухтит себе под нос, им же шмыгает, на что Чонгук заключает — хён или простудился, или опять над чьей-то нелёгкой плачет. — Нихрена, — отрезает старший, — ни то, ни другое, Чон, иди доставай Пака. А настроение как раз кого-нибудь «достать», только жертвы не находится — Чимин бегает по поручениям, Тэхёна нигде не видать, парочка одноклассников поддерживают короткий разговор и многозначительно тыкают лицами на стопки учебников. Ну и пошли бы куда подальше. Зато вот Давон со скучающим видом смотрит в окошко, будто сама напрашивается. — Привет! — Чонгук забрасывает ногу через сидение стула, садится лицом к спинке, складывает на ней локти. Девушка вздрагивает, видит его и улыбается. — Полегче, красавчик, где выключатель? — хихикает она. Давон маленькая, нежная, словно ей не больше пятнадцати, зато характер пробивной, была бы спортсменкой, всех бы сделала. Она из тех, кто прыгает выше головы, на место ставит одним взглядом, Чонгуку такие нравятся. — Секрет, — подмигивает он и кивает подбородком на изрисованный листок. — Это? — Девушка мнётся, но листок показывает. На нем разные эмблемы, какие-то человечки в пафосных позах. — Для брата, он у меня знаменитость, — глаза сверкают гордостью, — попросил дизайн листовок придумать, вот я и занимаюсь. Про Чон Хосока Чонгук слышал не многое и всё — от Давон, поэтому знает только, что тот выпустился почти три года назад, был абсолютным лохом в науках, зато во всех литературных и музыкальных вечерах впереди планеты всей. Еще знает, что он общался с Юнги-хёном, когда тот только поступил в первый класс, но Мин от темы каждый раз ускользает. По другу скучает, наверное. — И когда его… — Чонгук думает, использовать «концерт» или «выступление», но недолго — Давон отвечает почти сразу: — В следующую субботу, придёшь? Настрой просто отменный, отказывать вот совсем никому и совсем ни в чем не хочется, Чон кивает, давит лыбу и предсказуемо пугается трели звонка — ему пора на тренировку, где ему наконец объявляют о начале испытательного срока в основном составе команды. К концу учебного дня как с потолка взявшаяся энергичность малость тухнет под усталостью; овладевает соблазнительная идея забить на работу, вернуться к мягкой, с утра не застеленной кровати и уснуть, пока не успело случиться что-нибудь из ряда вон. С недавних пор Чонгук таких вот хороших дней немного побаивается, знает, что если было очень хорошо и весело, потом обязательно будет плохо и грустно. Автобус номер четыре-четыре-один-девять полупустой, в нем пахнет выпечкой из чьего-то пакета, а водитель включил радиостанцию с легкой музыкой из прошлого века. Чонгук валится на самое дальнее сидение, и, пока путается в наушниках, в транспорт, уже тронувшийся с места, влетает ещё один пассажир. — Тэхён! — Чонгук приветливо машет, смеется над недоуменным лицом пловца и приглашает рукой на соседнее сидение. Ким повинуется, ещё раз благодарит водителя, протянувшего ему сдачу на раскрытой ладони. Автобус немного качается из стороны в сторону, Тэхён держится за поручень, и от Чонгука взгляда все не отрывает, словно ищет подвоха. — Я за тобой не слежу, — на всякий случай говорит, опускаясь на предложенное место, кладёт рюкзак на колени, опять улыбается, только теперь растерянно, осторожно. — Разве нет? — Чонгук улыбается тоже, светит выдающимися передними зубами «как у грызуна», даже не пытается делать вид, что серьёзен в словах. Он Тэхёна видеть почему-то рад, рад мысли, что он рад, и что Ким выглядит не таким печальным, как все дни «до», а значит и поражение на соревнованиях на него не сильно повлияло. Сплетни понемногу начинают затихать, ученики сосредоточились на промежуточных тестах, им не до какого-то там Ким Тэхёна и его пожароопасной, если можно так сказать, тяги к знаниям. На переменах иногда кое-где особо болтливые старшеклассники еще болтают, но это так, от недостатка действительно интересных тем для разговора. Неожиданно для себя самого Чонгук пугается: если от Кима отвяжутся, то всё вернется на круги своя и утешать его не будет надобности, а значит и очаровательных благодарностей в виде скромных подношений Чон больше не получит. Не то чтобы он охоч до подарков и чувства своей важности для кого-то, просто всё само собой так сложилось. Заговорить с пловцом просто так Чонгук вряд ли осмелится, только если они как сегодня не столкнутся случайно. Да и о чём им вести беседу? Ким весь из себя таинственный, постоянно как будто чем-то занятой, нет времени на разных Чон Чонгуков, он, считай, звезда школы, а временные трудности они же на то и временные, чтобы проходить и забываться. Такие, как Ким Тэхён, надолго в тени не остаются, всегда находят, где и в чем отличиться. Названный обрывает его мысли своим голосом. Немного виноватым, видать, все-таки воспринял всерьез. — Правда. — Опускает взгляд на свои новехонькие белые кеды, дует губы. — Мне по пути, получается. Если ему действительно по пути, рассуждает Чон, то чего же они раньше в этом автобусе не пересекались? Он на нем каждый день туда и обратно, а Тэхёна не заметить нельзя, он по всем параметрам выделяется. Красивый. — Здорово, — бормочет Чонгук. Наушники поддались, распутались, словно под взглядом Тэхёна сразу обмякли. Тут тяжело не обмякнуть, Чонгук их полностью понимает. — Что слушаешь? — Ким тишине повиснуть не даёт, заинтересованно смотрит на заблокированный экран чонгукового смартфона, склонив голову вбок. На его лице играют блики уличных фонарей, мутные за запотевшим окном, что попадают в глаза, на мгновенье их, как спичку, зажигая. Чонгук молча отдает один наушник, запоздало думает, что это для них наверное слишком интимный жест, но Тэхён его берет и осторожно вставляет в свое ухо, ждет, все смотрит на экран. Его глаза округляются, когда Чонгук наконец выбирает один из своих любимых треков. — Серьёзно? — удивляется совсем не наигранно, на немой вопрос Чонгука качает головой. — Ничего, просто люблю эту песню. Голос Джесси Разерфорда приятный, убаюкивающий, особенно, когда поет про теплый калифорнийский пляж и что-то там с рукавами свитера. Пловец качает головой в такт, беззвучно подпевает губами, и Чонгуку внезапно очень хочется сделать его, Тэхёна, погромче. С таким голосом, как у него, только и делать, что петь про теплые пляжи, свитера и одну на двоих… ну, это слово, что на букву «л». Оно иллюзорное, слово это, эфемерное. Чонгуку не нравится. Он может сказать: «Люблю эти ореховые пончики» или «люблю запах кондиционера для белья», но применительно к человеку это сложнее. Он любит родителей, любит старых и новых друзей, но это что-то само собой разумеющееся, ведь родители его вырастили, кутали в заботе, а друзей он себе сам выбрал, как же их не любить. И песни про любовь он слушает, ничегошеньки из них не понимает, не может с самим собой сравнить, но так музыку понимать совсем и не обязательно. Он немного стыдится своей невинности, пока одноклассники уже всерьез обсуждают свои приключения в постели, ему-то тему не поддержать, его самое безбашенное — крошить чипсы на простынь за просмотром ужастика. Нет, он, конечно, не далек от плотских удовольствий, кто в его возрасте себя ни разу не ублажал, и в принципе знает, что там и как работает. Ну так и это все такое, поверхностное, там же, в фильмах для тех, кто старше девятнадцати, про любовь не говорят, одни только «о, Боже!», «глубже!» да «так хорошо!». Чонгук, может, и профан, но любовь от секса отличить способен. Потому она для него пока недосягаема, чужда, чтобы вот так, глаза в глаза и дыхание на стопе, и сердце чтоб с ума сходило, и чтобы один раз и насовсем, навсегда, пока смерть не разлучит и всякое такое. Он в это не верит, но в силу своей неопытности понимает, что далеко не обязательно прав. Пример родителей же не всегда на детей работает, да? Песня заканчивается, Тэхён напротив улыбается, все еще пританцовывает — он ее в голове, походу, на репит поставил. — Тебе нравятся Placebo? — интересуется, не вынимая наушника, где следующая песня из того же альбома с перевернутым кверх дном домиком на обложке шепчет мягким гитарным рифом. Чонгук вздёргивает бровь, а Ким прикладывает руку к сердцу. — Если ты слушаешь The Neighbourhood, значит и их обязательно заценишь! — Себе же кивает, у Чонгука и шанса возразить не остается. Он уже клацает по клавиатуре, ищет. У этого исполнителя голос скрипучий и слова выдает совсем-совсем печальные, Чонгук пусть и не разбирает половины, а ему все равно за солиста тоскливо: слышно, больно ему очень. — Это моя любимая группа, — признается Тэхён, — только не смейся, — хмурится. Чонгук и не собирался, куда тут смеяться, когда человеку плохо. В наушниках, незнакомому, говорящему на чужом языке, но ведь плохо же. Плохо на всех языках одинаковое. — А должен? — Он наклоняет голову в сторону, челка падает на глаза, Чон ее сдувает и открывшимся взглядом замечает, как Тэхён снова ему улыбается. Эта улыбка на все прежние не похожа, другая от и до. Слабая, ее почти не видно. Чонгук вдруг понимает, Тэхён от его слов успокоился, и следом думает — не по-мужски. Любить такую музыку, в смысле. А что вообще тогда «по-мужски»? Наверняка у Тэхёна с друзьями просто разные вкусы. А с Чонгуком похожие! Это ли не повод если не подружиться, то хотя бы изредка общаться?s🎼s
Главного пловца в школьной команде больше не жалко. Ожидаемо, проходит чуть больше недели, и о «туалетном инциденте» почти совсем перестают говорить. На Тэхёна ещё косятся в коридорах, но это скоро пройдет. Чонгуку легче, оказывается, кого-то поддерживать — дело ответственное, очень легко оступиться и сделать хуже. Плата того, конечно, стоит. И улыбки эти квадратные, и подарочки в шкафчике, и плейлист общий, они теперь песнями в Какао обмениваются. «Тесты разработки частной компании «SSS» показывают отличный результат! Каждому хочется найти своего человека? С продуктом «SSS» Вам больше не придется обращаться в брачные агентства!» — обещает диктор из динамика радио в автобусе. Чонгук ему верит, но с долей сомнения. Зачем тогда нужны эти многовековые пыльные истории, серенады под окном, любовные записки и первые скромные поцелуи, если всего за несколько сотен долларов — это диктор тоже гарантирует — можно без лишних усилий обрести родственную душу, с которой точно, железобетонно, стопроцентно получится? Без ошибок, без слез, без разбитого сердца, один раз и навсегда. Звучит хорошо, кому хочется раниться неразделенной, отвергнутой или остывшей любовью, но так ли на деле? Не будет ли такая «любовь» механической, вынужденной? Может же быть так, чтобы родственные души друг другу не нравились? Да и обязательно ли родственные души — про отношения и брак? Какое-то обесценивание самой сути человеческой способности чувствовать, получается. Автобус тормозит, впускает морозный сквозняк через двери. Чонгук в своей теплой куртке и то ёжится, неприятно, он-то уже пригрелся около стенки, поставив ноги на обогретый выступ под креслом спереди. Сегодня день зарплаты. Он получает не много, но достаточно, чтобы не обременять маму своими карманными нуждами и изредка покупать необходимое в дом. Ей тяжело дается новая жизнь, заработок в цветочной лавке совсем небольшой, и женщина уже подумывает о второй работе. — Устройся в наш ресторанчик, — Чонгук жмёт плечами, а она обещает над предложением подумать. Ресторанчик уютный, расположен на углу между двумя жилыми улицами. В нем подают блюда европейской кухни, маминой любимой, работа не пыльная, в зале людей обычно не много, берут доставку, а в штате лишних рук не бывает, каждый месяц появляются новые лица. Сначала-то Чонгук хотел податься туда, где Юнги-хён работает, но там не было мест и добираться далеко, вот и выбрал, что попроще. К нему относятся без пренебрежения, на возраст почти не указывают, даже хвалят его юность с теплой тоской — кто ж не скучает по молодости? Господин Ли, как обычно, занимается пиццой, — это его конек. Стоит Чонгуку войти, мужчина вскидывается. — Ты вовремя! Сегодня шесть доставок по району на тебе, закончишь и можешь быть свободен. Повар мужчина приятный, на вид старше мамы лет на пять. Седина уже слегка припылила его бритые виски, в уголках глаз залегли благородные морщинки. Теперь-то Чонгук знает и о сохранённом мамой номере, и о причине её все чаще случающихся предложений подвезти, но он не против. Отец слишком быстро пошел дальше, чего бы и маме так не сделать? Чонгук ревнует, ему как сыну положено, и все равно понимает. Маме нужен человек рядом, она долго одна не протянет. Это сейчас у нее есть сын, чтобы заботиться, а потом, когда он окончит школу, поступит в университет, работу, в конце концов, найдет, его больше может так много не быть. Господин Ли выглядит отличным кандидатом. Он тоже в разводе, давно, лет двадцать, женился в юности, даже ребенка заделал, но не сошлись пути, бывает. Опять же, жизнь она такая, непредсказуемая. Подхватив на плечи большой квадратный рюкзак с синей эмблемой ресторана, Чонгук выходит в холодную первую неделю зимы под продувной ветер. Он получает чуть больше обычного с пересчетом премии, на радостях отказывается от покупки сигарет и заказывает порцию карбонары с двойным сыром для мамы и пиццу с ветчиной — для себя, на что повар ему подмигивает, просит приберечь зарплату для покупок поважнее и упаковывает заказ в термопакет. — После выходных вернешь, — подмигивает и машет Чонгуку рукой, мол, вали по тихой, пока никто не заметил. Еда становится в два раза вкуснее, если ей угощают. Мама с удовольствием ужинает, вздыхает, как хорошо, что не надо готовить. Ей нравится карбонара, чтобы сыра побольше, и Господин Ли, кажется, тоже нравится. Она отправляет в ресторанчик «Сицилийское лето» анкету, этим же вечером получает приглашение на собеседование, звонко целует сына в щеку и уходит спать, мурлыча под нос мотив англоязычного хита пятидесятилетней давности. Угощать Чонгуку понравилось. Он ставит перед друзьями на стол поднос с несколькими видами пирожных и тремя чашками: американо для Юнги-хёна, фруктовый чай для Чимина и капучино для себя. Они впервые выбрались в кафе, тут шумно и много народу, люди забегают погреться, выпить горячего кофе, встретиться с друзьями или возлюбленными; по всему периметру заведения светятся лампочки тёплого желтого света, вместо стульев — уютные пуфики в бархатистой на ощупь обивке. Чимин греет руки о чашку, Юнги же по своей звякает толстым кольцом на среднем пальце. Если сначала Чонгук в их компании сомневался, теперь полностью в ней уверен. Странно немного, особенно в отношении Чимина, вокруг него же люди так и вьются, и сам Чонгук вроде круг общения постепенно расширяет, врожденная харизма у него по-прежнему работает отменно, однако они так и продолжают зависать втроём, словно для того, чтобы сойтись, как раз Чонгука и не хватало. Он знает, хён и староста в жизни бы сами собой не заобщались, слишком разные, а в троице сочетаются идеально. — В честь чего чаепитие? — Хён отпивает из чашки, причмокивает губами. Те обветрились, местами кожа отходит корочками, он то и дело ногтями их отрывает. — Просто так, — Чонгук жмет плечами. Нет никакого подтекста, они шли мимо и ему страсть как захотелось сменить обстановку их внешкольных посиделок. Какое-то время они молча уплетают свои сладости, только старший ковыряет свое по чуть-чуть. Он же и говорит, показывая десертной ложечкой в креме из стаканчика с тирамису в сторону входа: — Это не твой пловец? «С чего бы это мой?!» — хочет возмутиться Чонгук, краснея ушами; вместо этого оборачивается резко, так, что задевает бедром ножку стола и тот грохочет на все помещение потревоженными чашками, блюдцами и ложками. Он один сидит спиной к залу, Юнги и Чимин напротив, и младший одного только хёна пытается накормить «еще одной ложечкой, ну попробуй, вкусно же». На Тэхене объемный красный шарф-труба крупной вязки, вельветовое пальто цвета молочной пенки и такие же светлые Мартинсы на грубой подошве. Он трёт ноги о коврик, снимает шарф через голову, с ним и наушники, Чонгук невольно засматривается, поражается, как уютно он выглядит в окружающей обстановке, как вписывается впущенный им запах мороза в ароматы кофе и выпечки. — Тэ! — Чимин привстает со своего пуфика, машет пловцу, тот сперва хмурится, замечая Юнги, а за ним и Чонгука, думает, стоит ли ему подходить, и шагает. Чонгук ведёт его взглядом, сливочный крем тает у него во рту облачно-нежной сладостью, вкус корицы замер на корне языка. — Привет, — здоровается Тэхён, неуверенно отодвигает пуфик, что рядом с Чонгуком, кладет на него снятое по пути пальто. — Я присоединюсь? — Конечно! — Отмораживается Чонгук, кусает себя за язык, слишком громко вышло, голос надломился, подвел. — Спасибо, — Тэхён не замечает или делает вид, дарит ему короткий взгляд глаза в глаза и уходит к стойке за заказом. Юнги фыркает в свою чашку, Чимин толкает его локтем, Чон не видит, всё провожает глазами, словно боится, что исчезнет, найдет столик попригляднее; наблюдает, как Тэхён заказывает латте и шоколадный чизкейк, опирается на стойку, мило болтает с бариста, на Чонгука оборачивается один раз и замирает, дергает бровью: «Что такое?», на что Чон качает головой: «Все в порядке, все прекрасно». «Ты такой красивый, мне не верится, что ты настоящий» взглядом не озвучивает, стыдливо его прячет, пока ненароком не вырвалось, сталкивается со взглядом Юнги. У того брови вразлет, по губам бегает смешок, он его срывает вместе с сухой обветренной корочкой. Всё понимает, все видит, не зря же столько книжек читает. Сколько же Чонгуку их прочесть, чтобы до него доперло, почему воздух стал таким душным и с чего бы вдруг ворот водолазки стянул шею почти болезненно? Тэхён занимает свое место, изящными плавными движениями перекладывает пальто на свои колени, скрещивает ноги под столом. Он молчит, парни тоже говорить не торопятся, а у Чонгука так и вообще чёртов сливочный крем встал приторно поперёк горла, ни туда, ни сюда, ему бы дышать, грудь без кислорода начинает сводить. Ситуацию спасает Чимин, на то он и староста: — Как дела? Вопрос простой, банальная вежливость, на такие всерьез никогда не отвечают, но Тэхён задумывается, дует на пушистую подушку взбитых сливок на поверхности кофе. — Неплохо, — говорит и видно, что честно. — За мелкими исключениями. — Тоже честно, на утешение не напрашивается, Чонгуку такие люди импонируют, хотя он бы утешил, был бы рад. — А ваши? — Отлично! — Чимин ответом доволен, улыбается, щурится, — собираемся зависнуть у Юнги-хёна, давай с нами? На этот раз под столом толкает старший, он же недовольно поджимает губы, что-то говорит глазами, но у Чимина плохо с чтением мыслей. — А что такого? Или ты против? — Его тон становится жестче, как будто ответить «да, против» все равно, что дать повод для затрещины. Юнги и не говорит, пожимает плечами и натянуто улыбается Тэхену. — Конечно нет. Он не впишется, думает Чонгук. Такой элегантный в вельвете и крупной вязке Тэхён не впишется в недорогое пиво, сигаретный дым и крошечную квартирку Юнги. Не поддержит их разговор ни о чем, не посмеётся над дебильной шуткой про член, не станет запускать руку в пакет с чипсами классического вкуса с, мать ее, солью. Была бы морская, гавайская — как минимум, а то обычная, поваренная. Ким думает, отламывает уголок своей дольки чизкейка, прикрывает глаза, когда сует ее в рот. — Если вы не против, — говорит, лицо в сторону Юнги, а глаза на Чонгука косятся. — А чего бы против, — ворчит старший, — так даже лучше, меня эти двое уже в край зае… — Вот и порешали! — перебивает Чонгук, не хочет, чтобы эти красивые уши с — он только заметил — маленькими золотыми сережками-гвоздиками слушали развязную речь старшего. Он и не такого сказать может, ему только волю дай. Чонгуку это все заранее кажется плохой затеей. Как он и ожидал, в прихожей, куда с трудом вмещается один, но втиснулись четверо, Тэхён выглядит, как по ошибке приклеенный к пивной бутылке цветок из гербария лесной феи. Пловец аккуратно выныривает из ботинок, ставит их в уголок, глазами ищет по сторонам гостевые тапочки. Какие там тапочки, мысленно стонет Чонгук, у хёна и посуда-то вся на одного, запасных палочек не допросишься. — Милости прошу, — Юнги-хён сбрасывает свои шнурованные как попало Тимберленды на пороге, топает к холодильнику, до которого от входной двери пять широких шагов, ныряет в него и выуживает, ух ты и вау, бутылку вина. — К нашему шалашу. Это вино у него стоит еще с чонгукового первого визита, почему они его до сих пор не распили — вопрос открытый, Чонгук оставляет его на потом, а сейчас радуется. У Тэхёна и так наверняка впечатление об их компании далеко от идеального, пиво из стяжки бы точно все испортило. Бокалов у хёна не находится, зато завалялась упаковка бумажных стаканчиков. — Сойдет, — вежливо улыбается Тэхён, присаживается на подушку. Он уже расслабил форменный галстук, расстегнул пару верхних пуговиц. Значит ли это, что ему комфортно? Чонгук себя удерживает — такое спрашивать точно нельзя. Хён привычно включает свой плейлист с треками американских рэперов, возится с бутылкой. Штопора не находится, так что он толкает пробку обратной стороной ложки, кряхтит, пыхтит. — Можно я? — осторожно предлагает Тэхён. Три пары глаз на него откровенно пялятся, а он давит улыбочку типа «и что тут такого?»; хён бросает: «Дерзай», отмахивается, будто и рад с себя эту ношу сбросить, плюхается за стол, скрещивает ноги по-турецки и смотрит, точно его одобрение напрямую зависит от того, справится ли Ким с поставленной задачей. Справляется, да так, что все охают: пара легких движений руки и пробка плюхается внутрь, ни разу по пути не застряв. — Вуаля! — Тэхён ведёт рукой с зажатой в ней ложкой, разливает вино по стаканчикам. Оно далеко от премиум-класса, но пахнет сносно — белое полусухое. В винах Чонгук слаб, ему вяжет язык, хочется поморщиться. Тэхён же смакует на губах, пробует, кивает — сойдёт, мол, пивали и хуже — не устаёт Чонгука удивлять. Тому уже не вяжет и морщиться не охота, пьет залпом, его пару секунд ведет в стороны, а потом еще, когда Ким на него глядит и хихикает. — Кто же так вино пьёт, горе ты луковое, — прикрывает рот кулаком, весело ему. Чонгук супится, тянется за добавкой, и Ким подливает, придерживает его стаканчик за донышко, где их пальцы соприкасаются кончиками, а оттуда по всей руке щекотка под рукавом шевелится, ей тоже весело. Шутки у Юнги сегодня забавные, без членов. Тэхён над ними смеется, шутит в ответ, покачивается в такт музыке, отстукивает ритм пальцами по своему колену. Чимин лыбится во весь рот, даже не достает хёна, как обычно, а тот и рад. Тэхён вписался, словно всегда тут и был. Как они без него вообще были? Без такого забавно корчащего рожи, передразнивающего учителей, неумело зачитывающего рэп про такси и автобус, к концу вечера опирающегося на Чонгука плечом к плечу, щекоча шею взлохмаченными волосами. — До завтра! — Парни машут Юнги, он машет в ответ из окошка своего ванрума на втором этаже перед тем, как плотно его зашторить. Они бредут по пустой улице, хохоча и толкаясь. — Давон пригласила на выступление её брата, — говорит Чонгук, когда им пора прощаться с Чимином у автобусной остановки. — В субботу, пойдёте? От выпитого его приятно покачивает, как на водяном матрасе, звезды над головой и перед глазами звенят, как маленькие льдинки, убаюкивают. — О, Хосок-сонбэним? — Чимин тоже качается, сунув руки в карманы дутого пальто с меховым капюшоном. — Пойдём! Лично Чимин с сонбэнимом не знаком, но видел его, когда тот забирал младшую сестру с уроков, к тому же учителя о нем не раз упоминали, как об отличном парне, хоть и учился он так себе. — Юнги-хёна завтра позовём, — договариваются и жмут руки на прощание. Тэхён, как он сказал, тут неподалеку живет. Чонгук вызывается его проводить, ему выпившим домой все равно нельзя, на что пловец охотно соглашается, а в качестве благодарности преподносит две жвачки из автомата в круглосуточном магазинчике, куда они заглядывают по дороге. Неподалеку на поверку оказывается понятием весьма растяжимым — они идут уже почти час, Чонгук отрезвел и начинает мерзнуть, а пловцу хоть бы хрен, шаркает по тротуару ботинком, гонит мелкий камушек. — Спасибо за сегодня, — говорит, выдыхая облачко пара. — Прекрати благодарить, — Чон морщится, когда Ким не попадает по камушку и шагает мимо него, будто так и надо. Тэхён в ответ смеется, бросает:«Ладно» и указывает пальцем на двухэтажный частный дом в окружении высокого каменного забора. Они долго стоят в кольце света под воротами, ёжатся от холода, смотрят друг на друга, как будто навсегда прощаются. — До завтра? — неуверенно доносится со стороны Тэхёна. В школе-то они так и не разговаривают. Почему-то. Чонгуку уходить не хочется, он смотрит и не может насмотреться на узорчатые тени от кованных ворот, застывшие на пальто и открытой части лица. — До завтра, — не говорит, давит из себя. Тэхён улыбается, понял, что тут к чему, наверное. Все вокруг понимают больше, чем Чонгук, он уже смирился. — До завтра, — Ким зачем-то повторяет еще раз, меняет интонацию с вопросительной на… другую, просто другую, Чонгук таких еще не выучил, и делает шаг назад. — Доброй ночи, Чонгук. — И тебе, Тэхён. Он впервые зовет его по имени вот так. Всю дорогу домой бормочет его себе под нос, так хорошо звучит, первый слог тягучий, второй же звенит между сложенных трубочкой губ. Звенит. У Чонгука в голове тоже звенит, это с неба — маленькие льдинки.