Похожи

      В Диану были безнадежно влюблены все без исключения. Начиная императорской семьей, заканчивая слугами дворца. Но Анастасиус почему-то ненавидит. Искренне, болезненно и ядовито. Расплавленное золото волос, переливающееся драгоценным блеском на солнце. Розовый кварц, излучавший ласковую, преданную материнскую нежность. Элегантную плавность и грациозную изящность движений, что присущи далеко не всем. Диана была отнюдь не обычной танцовщицей-простолюдинкой, нет. В ней чувствовался какой-то плохо скрытый шарм, какая-то королевская гордость и, пожалуй, внутренняя свобода, которую ощущали все — быть может поэтому и тянулись к ней, даже не думая оглядываться назад. Мотыльки улетают от всепоглощающей тьмы к манящему свету. Диана — яркий лучик утреннего солнца. Поэтому и видели в ней прекрасную нимфу, ослепительную богиню, что спустилась с девственно-чистых небес на их грешную землю. Поэтому и обожали до беспамятства, восхищались и восторгались.       Анастасиуса это, по меньшей мере, раздражает. По большей — бесит неимоверно, вводит в непреодолимую ярость, от которой хочет крушить все в этом гребаном дворце. Злость эта абсолютно необъяснима, иррациональна и нелогична. Эмоции в принципе что-то, едва ли поддающееся законам логики. Анастасиус, с малолетства привыкший держать все и даже больше под контролем, от этого приходит в еще большее замешательство, подозрительно напоминавшее злобу. Злоба прорастает ядовитыми растениями где-то в грудной клетке, преподнося новую дозу удушающей ярости, медленно переплетаясь с чем-то болезненным, слабым и инородным.

* * *

      Желание разрушить все к чертовой матери становится неудержимым. Анастасиусу хочется то ли истерически смеяться, то ли рвать волосы от невозможного отчаяния.       Уязвленная гордость, оскорбленные чувства (они у него, оказывается, имелись… сюрприз, однако) и искреннее, почти детское недоумение. Почему его, такого распрекрасного и расчудесного, отвергли? Беспредел, люди добрые, что делается!       Эта глупая женщина предпочла ему — кронпринцу с королевским именем, которого достоин лишь истинный наследник, первенец Императора — его младшего братца, «хромого» Клода. С расставлением приоритетов у Дианы, кажется, не очень. Так ведь легче заткнуть взвинченный голос ущемленного самолюбия, не так ли, Анастасиус?       Диана танцует завораживающе прямо по сердцу наследного принца, разбивая его вдребезги и смеется счастливо-невинно, будто бы так оно и должно быть. Анастасиус склеить его даже не пытается, нахальная девица ведь также играючи разрушит все его старания. Разрушит, улыбаясь сладко-сладко и наивно хлопая глазами. Анастасиус пытается, честно пытается смотреть презрительно — но, очевидно, плохо старается. Диана смотрит на него и видит не ненависть или раздражение, она видит лишь привычную тоскливую безнадежность, что застыла мертвенной пустотой в поблекших топазах наследника престола. Щурит глаза, всматривается, голову наклоняет и наконец победно улыбается (в этот момент она удивительно похожа на Пенелопу) — видит затаенную, почти задушенную надежду и болезненную привязанность, отдающуюся судорожной агонией по всему телу. — Ты полнейшая идиотка! — очевидная безвыходность взрывается безысходной горечью в голосе, Анастасиусу действительно страшно. — Это все? — отстраненно интересуется Диана, задумчиво глядя в окно. Обычно солнечная Обелия сегодня была неприветливо хмурой, дождливой и мрачной — под стать принцам. — Как ты можешь быть такой спокойной? Нет, даже равнодушной? — Анастасиус не заметил, как перешел на крик, наполненный неподдельным испугом маленького ребенка. — Ты ведь умрешь! Умрешь, если не избавишься от этого отродья!       Он не успел понять, в какой момент Диана оказалась настолько близко к нему — выражаясь и образно, и буквально. Анастасиус лишь видел распаляющиеся искорки пламенной ярости, грозившиеся перерости в бездушный, безжалостный огонь пожирающей ненависти. Всегда спокойный нежно-розовый рассвет никак не мог сравниться с этой невыносимой, свирепо пылающей ярко-алыми рубинами злобой, вспыхнувшей во взгляде девушки. На жалкую долю мгновения Анастасиус даже ощутил что-то, напоминающее ужас, что неустанно щекотал натянувшиеся ниточки нервов.       Она резко подняла руку, будто желая отвесить ему — наследнику престола! — жгучую пощечину, но опомнилась. Лишь безмолвный и оттого еще более жуткий гнев, искрящийся ослепляющими бликами в потемневших от бури эмоций кварцах служил напоминанием той внезапной, пугающей вспышки неконтролируемой агрессии. — Анастасиус де Эльджео Обелия, — Диана произнесла это имя с надломленным холодом трескучего льда и безграничной, бесповоротно отравляющей усталостью, — я уже все решила. Ни ты, ни Клод не переубедите меня, лишь потратите время — которого у меня уже практически нет — впустую. — Этот выбор будет стоить тебе жизни, — тихо, с горьким послевкусием безнадеги напомнил кронпринц, вновь ощутив, как тягучий яд осознания этой простой и от этого еще более болезненной истины вновь оседает на языке невыносимым вязким комком. — Я знаю, — деланно-безразлично брошено на растерзание одичавшим эмоциям окончательно помутневшего рассудком от переизбытка чувств Анастасиуса, во взгляде которого застыла ядовитая, переломанная насмешка. Насмешка скорее над самим собой, окончательно потерявшего еле живые отголоски разума. — Нет. В том-то и дело, ты не знаешь! Тебе хочется поиграть в святую мученицу, подразниться нелепым и совершенно не нужным самопожертвованием! Если ты оставишь этого ребенка, то он бездумно отнимет твою жизнь, и это будет уже никак не исправить.       С появлением этой своеовольной девицы все полетело к чертям. Анастасиус все еще упрямо не хочет признавать, что с самого начала Диана никогда бы не выбрала его. С самого начала она уже знала, что безусловно преданна будет лишь Клоду, его младшему братцу, которому будто мало было того, что мана у него была как у двух, а то и трех Анастасиусов — он еще и получил то, что его старший брат получить не смог бы ни за что и отчего так нелепо, капризно и по-детски бесился.

* * *

      От мучительных криков из соседней комнаты, безжалостно режущих слух, Анастасиусу и самому хотелось закричать громко и пронзительно, так, чтобы лопнули барабанные перепонки. Но остается лишь скрежетать зубами и молить всех известных и неизвестных богов о милости. Те, правда, милосердием редко когда отличались, но ведь надежда, как известно, умирает последней. — Пожалуйста, — едва слышно бормочет он, уже готовый выть волком от отчаяния. Анастасиус до последнего не верил, что сегодня этот день настал. День рождения и день смерти. Он уже заранее пламенно и жгуче ненавидел девчонку, которую Диана обещала наречь его именем — в насмешку, что ли? Или она действительно верила, что это хоть немного его утешит? Странная и глупая наивность удивительным образом умещалась в Диане одновременно с какой-то едва уловимой то ли умудреностью, то ли еще чем непонятным.       Анастасиус этим мыслям даже почти улыбается, будто бы позабыв обо всем творящемся на свете. Но тихий и виноватый слегка голос какой-то горничной напрочь смывает неумелое подобие улыбки. — Леди Диана умерла.       Три слова стали вечным приговором. Хочется кричать, но почему-то не кричится. Совсем. Только руки дрожат, и ноги не держат. — Что с ребенком? — с трудом выдавливает из себя Анастасиус. По-идиотски выходит, на самом-то деле. Он этому выродку не отец даже, всего-то дядя, а значит не должен беспокоиться. А вот родной папаша, для которого это прямая обязанность, даже из комнаты собственной сегодня не вышел. Трус. Жалкий трус, который в глаза реальности взглянуть не может и все еще тешит себя глупо-наивными надеждами. — С п-принцессой Ат… Атанасией все в порядке, — она запинается, произнося имя и титул новорожденной девчонки, с откровенно плохо затаенным страхом глядя на Императора, который, казалось бы, не обратил на заминку никакого внимания. Лишь сильнее сжал руки в кулаки и хмыкнул сквозь плотно сомкнутые губы. Принцесса Атанасия, значит.       Принцесса эта напоминает скорее недовольное и вечно орущее нечто, но никак не дочь младшего принца и члена правящей семьи. Анастасиус едва ли посмотрел на племянницу, но в случайно брошенном взгляде читался нескрываемый скептицизм. Девчонка, еще недавно надрывно рыдавшая на руках служанки, почему-то замолчала, будто бы почувствовав на себе испытующий взгляд дяди. Тот, правда, этот жест не оценил. — Хах, и ради этого ты отдала свою жизнь? — даже не думая скрыть раздражение, выдал Анастасиус, чей взгляд невольно вернулся к дочери Дианы, которая уже успела открыть глаза. Глаза, разумеется, переливавшиеся дорогим топазовым блеском, главное и неоспоримое доказательство принадлежности к императорской семье. Он невольно вздрогнул. Взгляд у девчонки был слишком осмысленным и понимающим для той, кто только сегодня появилась на свет. — Атанасия, — зачем-то позвал Император, не сумев скрыть слабую хрипотцу в голосе. — Ваше Величество, принцесса пока еще не умеет говорить, — осторожно напомнила тоном замученной воспитательницы служанка, невольно прижав к себе сверток с новорожденной принцессой Обелии ближе к себе и взглянув на нее с какой-то щемящей материнской нежностью.       Анастасиус заторможенно кивнул, внимательно наблюдая за тем, как девушка аккуратно убаюкивала ребенка, будто бы эта девчонка была самым главным сокровищем из страны. Хотя… Он усмехнулся немного горько. Эта девочка, по сути, принцесса. Действительно сокровище Обелии. — Твое имя, — неожиданно резко произнес он, смутно ощутив мучительное дежавю. — Лилиан Йорк, Ваше Величество, — тут же откликнулась служанка, заметно напрягшись. — Я няня принцессы Атанасии, — уже тверже добавила Лилиан таким тоном, что Анастасиусу стало очевидно — это уже решено. Такая неслыханная наглость могла бы даже позабавить его, если бы не напомнила о другой, еще более нахальной девице.       Не особо удивительно, на самом деле. Лилиан была подругой Дианы — вот почему она показалась ему такой знакомой. В простенькой, но опрятной дворцовой форме сложно было узнать ту Лилиан Йорк, дочь знатного дома. Неужели она променяла свою роскошную и безбедную жизнь на роль служанки ради этого кричащего комочка проблем? Анастасиус мысленно покачал головой. Он даже не знал, чего в этом поступке больше — верной преданности или исключительной глупости.

* * *

— Папочка! — Анастасиус смиренно терпит, когда девчонка, явно не знавшая такого слова как «этикет», наконец не отпустит его. Серьезно, и это недоразумение носит титул принцессы Обелии? Глупая шутка. — Папа! — все не успокаивается Атанасия, протягивая какие-то бумажки прямо в руки Императору. — Смотри, папа, я нарисовала нас! Это ты, это я, а это…       Анастасиус машинально кивает на неутихающую болтовню племянницы. Ее первым словом было «папа». А когда Атанасия научилась более-менее связно говорить, то это обращение целиком и полностью стало принадлежать не Клоду, как по идее должно было быть, а Анастасиусу, который по каким-то неведанным и ему самому причинам проводил с племянницей намного больше времени, чем брат. Клод, на самом деле, с родной дочерью время вообще не проводил — все во дворце даже сомневались, а точно ли он в курсе собственного отцовства.       По очевидным причинам «папой» в глазах малышки Ати стал не блудный до сих пор принц Клод, а Император Анастасиус, который поначалу хоть и пытался копировать манеру брата, но в конце концов все же заинтересовался маленькой принцессой.       На самом деле Анастасиус до сих пор не может нормально объяснить, почему его план полного игнорирования племянницы пошел крахом. То ли банальное любопытство — была ли жертва сиодоновской танцовщицы напрасна или Атанасия все же представляет хоть какую-нибудь ценность. То ли давнее желание насолить брату — посмотри, тебе было глубоко плевать на родную дочь, а она теперь называет меня отцом и любит искренне и беззаветно. Клод, в конце-то концов, не настолько бездушный, хоть что-то в нем должно от этого шевельнуться? Оказалось, что настолько. Оказалось, на дочь ему и правда плевать. — Папа! — Атанасия смотрит возмущенно, обиженно наклонив голову вбок. — Ты рисунок даже неправильно держишь, ты не слушаешь! — Слушаю, — возразил Анастасиус и, ничуть не смущаясь, перевернул рисунок племянницы. С листа бумаги на него смотрели три одинаково странные фигуры с желтыми, как позднее понял он, волосами. — Это Ати нарисовала, — сияя от гордости, заявила девочка, тыкнув пальцем куда-то в середину картинки. — Это Ати, это папочка, а это… — голос затих, а сама принцесса забавно нахмурилась. — А это мамочка.       От этих слов Анастасиус ожидаемо вздогнул, но на лице его была все та же спокойная улыбка, обычно предназначенная исключительно для Атанасии. — Но Ати не знала, как выглядит мамочка, — тихо призналась принцесса, необычно тяжело для ребенка вздохнув. — Поэтому я спросила Лили. — И что же Лилиан ответила? — с небывалым интересном принявшись за изучение детских каракуль, спросил Анастасиус, мельком глянув на хмурую племянницу. — Что я — копия мамочки, — взволнованно поделилась Атанасия и, будто бы решив что-то для себя, с каким-то отчаянием выпалила: — Папа, это правда? Я похожа на нее?       Император, подозревавший о наличии подобного вопроса, лишь пожалел о том, что не успел подготовить хороший ответ. — Да, — еле слышно выдохнул он, с какой-то плохо скрытой нежностью погладив приемную дочь по голове. — Вы очень похожи.