***
Утром я проснулся позже обычного. Потянувшись и протерев глаза, я обнаружил, что мой сосед уже одет и сидит за столом с кофе, как ни в чем не бывало. Зевая, я отправился умываться, на ходу приветствуя его: — С добрым утром, — пробормотал я, стараясь подавить чудовищный зевок. Даже не посмотрев на меня, он ограничился: — С добрым. Единственное, что меня слегка раздражало в нём, так это его холодность и отстранённость. Вот сдались они ему? Как на сцене — так весёлый, энергичный, жизнерадостный и блистательный Хаято, а в жизни — мрачный, нелюдимый и молчаливый Токия. По правде говоря, довольно неприятно видеть на его лице только усталость и безразличие. Ему хоть капельку веселее быть, тогда бы он сильно изменился, я уверен. Но тогда Токия не был бы Токией, верно? Так, пора идти, а то опоздаем! Достигнув очередной развилки в коридорах учебного корпуса, мы направились к разным кабинетам. Токия за все утро не произнес ни слова, полностью игнорируя мои попытки его разговорить. Конечно, это было довольно обычным для него, но все равно к своему классу я шел в унылом настроении. Задержавшись перед дверью, я сделал глубокий вдох, быстро натянул на лицо счастливую улыбку и вошел внутрь. День пролетел незаметно, только вот пустой желудок все время о себе напоминал — немного проспав, я не успел позавтракать, поэтому после занятий сразу побежал в столовую и умял две порции карри (даже не представляю, как в меня столько влезло). Сытый и довольный, я покинул столовую и направился в свою комнату, намереваясь послушать музыку и хорошенько отдохнуть. Токии еще не было, и я запоздало вспомнил, что он на записи песни: на одном из первых занятий учеников разделили по парам: «композитор и певец», вместе они должны за неделю написать песню и записать ее в школьной студии. Что же, думаю, Токия с лёгкостью сдаст этот экзамен. Как-никак он знаменитый на всю страну певец Хаято! Так что я в нём ни капли не сомневался — опыта в написании и записи у него предостаточно. Я улёгся на пол, надел наушники и включил музыку на полную громкость. «Плакать больше не нужно, Себя в руки возьми. И на небо посмотри! Моя сладостная любовь…» Песня Токии и его голос — чарующий и прекрасный. «Дорогу верную всегда укажу. Ну, а если в пути не хватает тепла…» Да, Токия, не хватает. Ты просто не представляешь, насколько сильно. «Спою тебе — не страшны сердцу холода!» Твой голос и правда прекрасен, Токия. Но лишь он не способен дать мне того, что я хочу. «Ты желаешь так много, Услышат ли небеса?» Действительно, так много… Вряд ли услышат. «Не засияют мечты, словно звёзды — И не судьба. Но если в них ты поверишь и твоя воля тверда, То россыпью драгоценностей станут, На небе в ночи ярче всех засияют Звёзды — мечты твои!» Я не могу поверить в свои мечты, Токия. Я не могу надеяться на их исполнение, потому что не хочу причинять боль тебе. Но от этого больно мне. И все же лучше уж это буду испытывать я, чем доставлю тебе неприятности и боль. Я уже твёрдо решил давным-давно. Так почему же сейчас в глазах стоят слёзы? Почему? Я сдернул с себя наушники. Желание слушать музыку и дальше пропало начисто, равно как и задорное настроение. Осталось только одно — тоска, печаль и одиночество. Даже если я и запихал все свои чувства к тебе глубоко в себя, я всё равно не мог отказаться от них окончательно. Я хочу чувствовать его тепло, а получаю лишь холод. Даже как к другу он всегда холодно ко мне относился. Почему он не может быть хоть немного теплее, человечнее? Дверь тихонько открылась, и в комнату зашёл Токия — всё такой же холодный и невозмутимый, но куда более мрачный, чем обычно. Явно что-то стряслось — даже гадать не надо. Быстро, как бы невзначай, я провёл тыльной стороной ладони по глазам, вытирая слёзы, и сразу перевёл взгляд на своего соседа. — Что случилось? — спросил я, приподнимаясь на полу и стараясь, чтобы мой голос звучал как всегда. Он лишь покачал головой и прошел мимо меня. Опустившись в кресло, он взял книгу с журнального столика и начал читать. Но я-то вижу, что его глаза не бегают по строкам, а неотрывно смотрят в одну точку. Что же, всё-таки, произошло? — Эй, Токия, — тихо позвал его я. Ответом мне послужило молчание. Я подполз к креслу и уселся на полу рядом с ним. Он сделал вид, что не заметил меня, упорно сверля страницы взглядом. Я неуверенно тронул его за плечо и тихо произнёс: — Слушай, ну, мне-то ты можешь рассказать? Мы ведь… …друзья? Я запнулся и замолчал. Я всегда считал его своим другом, но думал ли он так же обо мне? Если так подумать, то он никогда со мной по-настоящему даже не разговаривал и никогда ничего о себе не рассказывал. Даже о том, что он Хаято, я узнал случайно. Токия закрыл книгу и со вздохом закрыл глаза. — Я провалил прослушивание, — неожиданно ответил он на мой вопрос. — Что? — воскликнул я в недоумении. Как провалил? Новость показалась мне настолько абсурдной, что не укладывалась в голове. — Но, Токия, ты же… — Они говорят, что моим песням не хватает сердца. Я не знаю, в чём причина, — он снова тяжело вздохнул. — Я могу петь от лица Хаято. Только у Хаято мои песни обретают душу. Я же хочу петь от себя, от лица Ичиносе Токии, но не могу. И не могу понять, в чём причина… Не отдавая отчёта в своих действиях, я положил свою ладонь на его руку. В глазах Токии промелькнуло легкое удивление. — Я знаю, что ты сможешь, Токия, — возразил я. — Хаято — часть тебя самого. Вы оба — один и тот же человек, просто прими это. Твои песни очень хорошие, поэтому ты сможешь. Я верю в тебя! Несколько секунд мы смотрели друг другу прямо в глаза, сейчас я испытывал к нему огромную нежность и желание защитить, убедить его самого, что все получится, нужно лишь немного постараться и поверить в себя. Я мало чем мог помочь ему, кроме своей поддержки, эту преграду, к сожалению, он должен преодолеть сам. И я сказал ему то, что думал, нигде не приврав: я искренне верю в него. Разорвав зрительный контакт, я опустил взгляд и увидел наши ладони. Мигом покраснев до корней волос, я убрал руку и отвернулся, пролепетав неразборчивое: «Прости!». В панике я размышлял, как оправдать этот свой жест, когда почувствовал тёплое прикосновение его пальцев к моему затылку, и невольно вздрогнул. Он осторожно перебирал мои волосы, и это было приятно, так что я прикрыл глаза и откинул голову назад, навстречу движениям его руки. — Отоя? Я нехотя открыл глаза и повернулся к нему. Каково же было моё удивление, когда я увидел улыбку — чистую, искреннюю и немного усталую улыбку. Я был слегка ошарашен таким поворотом событий: впервые в жизни я видел её, впервые она появилась на губах моего неразговорчивого и мрачного соседа по комнате. Однако я был очень рад ей и мысленно усмехнулся, что ради этого стоило жить. — Спасибо тебе, Отоя. А что я? Я просто улыбнулся ему в ответ. Если меня поблагодарил Токия, значит, я действительно смог ему помочь. И одного этого было достаточно, чтобы я чувствовал себя счастливым. Однако что-то еще было все же не так — я нутром чуял. И в следующее мгновение мои опасения подтвердились: ни с того, ни с сего, Токия резко поднёс руку к голове, зажмурив глаза, по лицу проскочила тень боли. Мое сердце словно пропустило один удар. — Токия! Эй, Токия, ты как? — я поднёс руку к его лбу. Горячий! Моему волнению не было предела: — Да у тебя жар! А ну быстро ложись в постель. — Н-нет, всё в порядке, — попытался он отмахнуться от меня, но я и слушать ничего не хотел. В порядке, как же! У него высокая температура, хриплый голос, но разумеется у него «все в порядке». — Ну-ка, живо, — я дернул его за рукав в направлении кровати. — Но… — Токия! — в конец разбушевался я. — Пожалей себя хоть немного. Ты дни и ночи вкалываешь, как проклятый, у тебя крайне мало времени даже на сон и, в конце концов, ты умудрился ещё и заболеть. Все, достаточно, хватит так себя мучить! — я встал с пола и потянул его на себя, помогая встать. Мне казалось, что он будет как обычно сопротивляться и настаивать на своем, но, к моему удивлению, ничего подобного не случилось: он послушно поднялся, опираясь на предложенную руку, и позволил довести себя до кровати. Я бережно уложил его и накрыл одеялом. — Подожди немного, — попросил я, направляясь в ванную комнату. Там я быстро набрал в пластмассовый тазик немного воды, окунул в нее несколько небольших полотенец и вернулся в комнату, устраиваясь рядом с его кроватью. Я выжал одно из полотенец и положил ему на лоб. — Постарайся уснуть, — попросил я, и мысленно вздохнул: не слишком ли я настойчиво веду себя? Но он действительно слишком уж много работает, забывая про себя и свое здоровье, что мне совсем не нравилось. Я убрал руку с полотенца, случайно задев его волосы. Хотелось сейчас запустить в них пальцы и долго перебирать пряди, но тогда… Не хочу думать, что будет «тогда». — Сон — лучшее лекарство. Он лишь прикрыл глаза и проговорил что-то одними губами, так тихо, что я не расслышал. Около получаса я смотрел на любимое лицо: на сомкнутые веки, под которыми скрывались тёмно-синие глаза, на идеально прямой нос, на слегка приоткрытые, такие желанные, губы, на иссиня-чёрные волосы. Вряд ли он когда-нибудь думал о том, каким его вижу я, и насколько он прекрасен в моих глазах. Сейчас я был счастлив оттого, что мог спокойно сидеть рядом с ним, открыто смотреть на его лицо, следить за дыханием по мерно вздымающейся груди. Наверно, я был бы счастливее, если бы не делал это украдкой, но — увы — это невозможно. Даже в школе мы в разных классах, а вечером он постоянно на интервью, съемках, концертах, а возвращается, когда я уже сплю. — «С тобой день новый создаю — Эта мелодия подскажет мне, Сегодня наше будущее преодолеет всё, Неизменно и твёрдо, Как слова, что мы произносили. Хочу не расставаться никогда!» Я тихонько напевал эти строки в изголовье его кровати. Эту песню сочинил я и Харука для проекта записи в студии, но сейчас я пел ее как колыбельную только для него. Сомневаюсь, что Токия, который уже крепко уснул, мог слышать меня, но сейчас это было и не важно. —« В небо полетит моё Некогда потерянное сердце. От чего же я готов летать? По тебе с ума схожу…» О, да! Как же последние слова неописуемо верно подчёркивают мои чувства! И впрямь с ума схожу. Медленно, но верно, слетаю с катушек! А причиной всему — Ичиносе Токия, мирно спящий сейчас и слёгший с температурой! Что же ты со мной делаешь, а, Токия? Не знаю, сколько я ещё сидел рядом с ним, наблюдая, но вскоре я почувствовал, что глаза у меня слипаются. Когда же я проснулся, то обнаружил, что нахожусь в своей кровати, а на тумбочке рядом лежит записка. С трудом разлепив глаза, я взял в руки клочок бумаги и начал читать, узнавая чёткий, ровный и острый подчерк моего соседа: «Я уехал на съёмки. Вернусь завтра вечером. У меня будет важная новость. Впрочем, скорее всего ты узнаешь об этом ещё до моего приезда. И, спасибо тебе, Отоя. Ичиносе Токия.» Пару секунд до меня ещё доходил смысл. Потом у меня внутри словно что-то оборвалось. «Да что же это такое, — простонал я в потолок. — Только что валялся в постели с температурой и уже на каких-то съемках. Он вообще о себе думает, нет? И что ещё за «важная новость»? Почему должен буду узнать её от кого-то другого?» Я взглянул на часы — пять утра. Просто блеск, я еще и проснулся ни свет, ни заря в воскресенье. Перебирая в памяти события вчерашнего вечера, я вспомнил, что засыпал на стуле рядом с кроватью Токии. Так каким образом я очутился в собственной кровати? Воображение тут же нарисовало картину, где Токия нес меня на руках через комнату, и я покраснел. Вот еще не хватало! Я закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы смущающие мысли и отдохнуть еще немного, однако так и не смог заснуть, и спустя пару часов встал и пошёл в ванную — принять душ и взбодриться. Вышел я оттуда уже окончательно проснувшимся, я налил себе чай и включил небольшой телевизор, попав на очередной выпуск новостей: — …а теперь о мире шоу-бизнеса. Выдающийся актёр и талантливый певец, звезда большой сцены Хаято уходит в отставку. Поперхнувшись глотком чая, я ошарашено посмотрел на диктора, ожидая продолжения и объяснений. Токия… он что, с ума сошёл? Он работал, как проклятый, успешно сделал эту карьеру, так какая же муха его теперь укусила? — Мы надеемся, что его агентство подтвердит или же опровергнет уход Хаято, — тем временем закончил диктор и перешел к другим новостям. — В Токио появилась новая рок-группа, называющая себя… Я нажал кнопку выключения, потеряв интерес к другим новостям и размышляя о действиях Токии. «Я хочу петь от лица Ичиносе Токии, а не от лица Хаято, — вспомнилось мне, и я невольно улыбнулся. — У меня будет важная новость» Так вот, что он имел в виду. Да, теперь понимаю. Эта новость, конечно, шокировала меня, но, если Токия решил таким образом найти себя, то думаю, он поступает верно — я в нём не сомневаюсь. Все знают только Хаято, но всё, что сделал Хаято, на самом деле заслуга Токии, хоть он сам пока что не может до конца этого понять. Мир должен знать не Хаято, притворяющегося весёлым и безгранично прекрасным, а настоящего Токию — того, который хоть и мрачный, неразговорчивый, но очень хороший человек. Именно Ичиносе Токию, а не Хаято. Весь день я играл на гитаре, пытаясь сочинить новую мелодию, но у меня это так и не вышло. В голове крутился только Токия, и я не смог сосредоточиться. И вот я, уже совсем потерявший надежду на сочинение музыки, завалился на кровать, заложив руки за голову и бесцельно глядя в потолок. Я перевёл взгляд на часы — половина десятого. Ну, вот где его опять носит? Поздновато уже. Тишину разрезал громкий звонок телефона; номер, отразившийся на дисплее, был незнакомым. Я взял трубку и осторожно произнёс: —Алло… Что? Скажите адрес, я немедленно выезжаю! Быстро накинув куртку, я стремглав вылетел из комнаты. Как так? Попал в аварию, выезжая от здания своего агентства и сейчас без сознания?! Выйдя за пределы территории академии, я побежал в сторону дороги и остановил первое попавшееся такси, и уже через полчаса буквально влетел в здание больницы, направляясь к дежурной медсестре. — Ичиносе Токия! В какой он палате? — выпалил я. Заикаясь, ошарашенная девушка назвала номер палаты, и я рванул к лифту, не слушая её удивлённый лепет дальше. Поднявшись на этаж и отыскав нужную дверь, я рывком распахнул её, перешагивая порог… И вот он: лежит на больничной койке с закрытыми глазами, к левой руке, на которой я отметил несколько ссадин, присоединена капельница, какой-то аппарат попискивает рядом, считая его пульс. Я почувствовал, как земля поплыла у меня под ногами. Наверно, я до последней секунды надеялся, что этот страшный случай произошёл с кем угодно другим, а не с ним — с любимым мной человеком. Мне стало страшно, очень страшно. На негнущихся ногах я медленно подошёл к нему, гадая, как это произошло, почему произошло, почему именно с ним? Я смотрел на его лицо, которое сейчас казалось бледнее, чем обычно, и мысленно умолял: «Ну же, Токия, открой глаза. Открой. Пожалуйста». За моей спиной скрипнула дверь, и я резко развернулся и увидел доктора, который немного печально смотрел на меня. — Вы Иттоки Отоя? Я молча кивнул, внутренне сжимаясь от предчувствия. — Д-доктор, он ведь… С ним ведь всё в порядке? Мужчина вздохнул, и у меня на душе скребли кошки в ожидании чего-то совсем плохого. — Все кости целы, и если не считать легкого сотрясения мозга, то никаких травм нет — он отделался почти только несколькими синяками. Его состояние стабилизировано и сейчас он просто спит. Несколько процедур, пара дней покоя в палате, и он сможет поехать домой, — сказал он, обнадеживающе улыбаясь, но взгляд оставался серьезным. Я сдержал вопросы, рвущиеся с языка, ожидая, когда он продолжит, потому что пока ничего не понимал — к чему этот траурный вид, если все хорошо? — Однако, — доктор поправил очки, опуская взгляд, и я почувствовал, как сердце в груди ёкнуло, — однако у него могут быть проблемы с голосом — как самые малозначительные, так и…есть вероятность, что он больше не сможет петь. — Что… — начал говорить я, но запнулся и не смог выдавить больше ни слова — в горле как ком встал. Как же так, Токия, как же так? Потеря голоса? Не сможет петь? Нет, невозможно, это просто немыслимо! Он не может так просто уйти, отказаться от своей мечты — этого не может быть. — Почему? Чувствуя, что ноги подгибаются, я без сил упал на колени рядом с кроватью Токии. Доктор положил мне на плечо руку, я поднял голову и поймал его сочувствующий взгляд. — Стресс, — пояснил он. — Очень сильный стресс, голосовые связки… Можно сказать что «свело» или «заклинило». Эффект временный или постоянный — все зависит от той атмосферы, что будет его окружать на пути к выздоровлению. Мы, конечно, дадим все рекомендации и назначим препараты, но ничего однозначного обещать не можем — говорить он будет, но сможет ли петь… Вы останетесь на ночь? — я почти автоматически кивнул, доктор улыбнулся и подошёл к двери. — Если что-то случится или вам что-нибудь понадобится — дежурный врач прямо по коридору. Он вышел из палаты, и дверь с легким стуком захлопнулась за его спиной, отрезая меня от прочего мира и оставляя наедине с моими мыслями и Токией. Дрожащей рукой я взял его ладонь и крепко сжал. «Держись, Токия, держись. Как бы плохо всё ни было, я верю, что всё будет хорошо, ведь так? Я верю в тебя, Токия, так что прошу, держись, ты выберешься», — мысленно повторял я раз за разом.***
Когда я открыл глаза, все тело болело. Похоже, я задремал, да ещё и в не самой удобной позе. На часах было уже шесть утра, и через два часа я должен был быть на занятиях, но сейчас это было последним, что меня волновало. Я перевёл взгляд на человека, из-за которого я сейчас находился здесь. Токия до сих пор спал, и я в очередной раз поймал себя на том, что он спящий очень красив, несмотря на излишнюю бледность. Но сейчас вопреки обыкновению я больше хотел, чтобы он поскорее открыл глаза и сказал что-нибудь… не важно, что. Мне было необходимо убедиться, что с ним всё в порядке, хоть доктор сказал обратное. Но я продолжал верить, что всё обойдётся. «Ведь обойдётся же, Токия?» — мысленно обратился я к нему, сжимая его ладонь в своей. Вдруг его веки дёрнулись, и я, уже порядком взволнованный, наклонился ближе, следя за каждым движением. Вот он медленно открыл глаза и с непониманием взглянул на меня. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать… и замер. И тут моё сердце ухнуло куда-то вниз — из его уст не вырвалось ни звука, всё-таки он потерял голос. Чёрт, доктор был прав. Похоже, сам Токия тоже был немало удивлён. Заметив его замешательство, я тихо произнёс, опустив глаза в пол: —Доктор сказал, что у тебя могут быть проблемы с голосом, — начал я, — а ещё…что ты, вероятно, не сможешь больше петь, Токия, — закончил я почти шёпотом. Его глаза расширились от удивления, но тут же стали спокойными, но немного рассеянными. Он легонько дёрнул меня за рукав куртки, заставляя поднять на него взгляд, и начал жестикулировать, выписывая в воздухе росчерк. Догадаться, чего он хотел, было не сложно. — Бумага и ручка, да? — спросил я, он кивнул. Искать долго не пришлось — у меня в кармане были блокнот и шариковая ручка, которые я всегда носил с собой, если вдруг потребуется что-то записать. Нашарив в кармане искомое, я протянул все Токии. Через несколько секунд он протянул мне блокнот, где было написано: «Ну и ладно. Не волнуйся ты так за меня. Хаято ведь больше нет», — и мне захотелось схватиться за голову. Как он мог реагировать так спокойно? — Но ведь ты хотел петь, помнишь? Хотел петь от себя, от лица Ичиносе Токии! И что, ты позволишь этой мечте исчезнуть? Он вновь что-то начал писать. Когда он показал мне лист, моему возмущению не было предела: «Ну, раз уж всё так обернулось, придётся забыть об этом. Может быть, оно и к лучшему». — Что? — я вскочил со стула, встречая ошарашенный взгляд брюнета. — Не смей говорить такое, не смей даже думать об этом! — я схватил его за руку, ближе наклоняясь к его лицу, смотря пылающим взглядом в его глаза. — Не смей сдаваться, слышишь? Не смей! Дверь у меня за спиной распахнулась, и в палату вошёл уже знакомый мне доктор. Увидев меня, чуть ли не кричащего на больного, он поспешил осторожно, но с напором, увести меня к двери. — Сейчас мне нужно провести осмотр. Я не против вашего присутствия в палате после моего ухода, но впредь попрошу вас не волновать пациента — это может плохо отразиться на его здоровье в данный момент, — сказал доктор, неодобрительно поглядывая на меня. Слушая его, я ощутил укол стыда: правда, что-то я слишком распалился, забыв про состояние Токии. Я виновато опустил взгляд и уже хотел выйти за дверь, как вдруг услышал голос — очень тихий, хриплый, но такой знакомый, родной, любимый голос. — О…то…я… Я резко развернулся и, чуть не сбив доктора с ног, рванул к нему. В порыве радости я приземлился на колени возле его кровати и наклонился, пожалуй, чересчур близко, не смея поверить своему счастью. Он… Только что он… — Отоя… — Токия! — я радостно сжал его руку в своей, забыв о словах доктора «не волновать пациента». Он сможет, справится: врачи не были уверены, что Токия сможет говорить, но вот прошла лишь ночь, а я уже могу слышать его. Значит, у него хватит сил, чтобы полностью выздороветь для пения. Господи, спасибо тебе! Я и не заметил, как из моих глаз потекли слёзы, но сейчас мне было абсолютно все равно кто и что обо мне подумает из-за них. Каким-то образом доктор смог всё-таки отцепить меня от Токии, хотя я отчаянно сопротивлялся, и вытолкал за дверь. Я просидел в коридоре около получаса, искрутившись от нетерпения. Спустя время доктор вышел из палаты и сообщил, что голосовые связки Токии потихоньку стали приходить в норму, но этот процесс долгий. Даже если все будет складываться хорошо, то Токия сможет начать петь понемногу приблизительно через неделю, но не стоит забывать, что связки еще достаточно слабы и не перегружать их работой. Полную реабилитацию голоса доктор обещал не ранее чем через месяц. Он с явной неохотой пустил меня в палату, не забыв вновь предупредить, чтобы я не слишком беспокоил больного, но я его уже не слушал. Вновь влетев в палату с широкой улыбкой, я послушно приземлился на стул рядом с больничной койкой, менее всего желая, чтобы меня отсюда выгнали. — Доктор сказал, что через неделю ты уже сможешь петь! — торжествующе сказал я. Он кивнул, ничем не показывая радости или огорчения от новостей, а я всё никак не мог согнать улыбку с лица. Токия что-то прошептал, я не расслышал и наклонился ближе. Но он взял меня за плечо и пододвинул ещё ближе, так, чтобы его губы были у моего уха. Я от такого смутился и покраснел — в последнее время Токия делал слишком много неожиданных вещей. — Токия, что ты…? — я попытался немного отстраниться, но он не позволил мне. — Я, — его голос всё ещё очень хриплый и тихий. — Я люблю тебя. Я ожидал услышать от него что угодно, но явно не это. И уверен, я не ослышался. — С чего это ты вдруг? — от удивления я не придумал ничего лучше, а где-то внутри за семью замками шевельнулась тень надежды. — Просто люблю, — прошептал Токия. — Разве для этого нужны причины? Ты знаешь, я всё говорю напрямик и не хочу разводить из этого мелодраму. — Ага, — единственное, что смог сказать я после недолгой паузы, все еще прибывая в некотором ступоре от его слов. — Да, — он чуть усмехнулся. — Я повторю: я люблю тебя, Отоя, — его голос, всё такой же тихий и хриплый, но такой любимый и родной. Я не могу поверить, что все это происходит на самом деле, в то время как внутри меня уже разливалось тепло от счастья. — И если мои чувства не взаимны, — он обнял меня за плечи второй рукой, — то просто оттолкни меня и всё. — Я тоже… — ответил я после небольшого замешательства, обнимая его в ответ. — Я тоже люблю тебя, — и слегка отстранился, заглядывая в его глаза, и быстро коснулся его губ своими. — Но ты заплатишь мне за то, что заставил меня так сильно волноваться! Сполна ответишь! Он лишь улыбнулся, да и я не в силах скрыть улыбку — ведь сейчас я счастлив, как никогда.