Телеграмма против заявления

Уже около часа Иван ходит по комнате туда-сюда, не находя ни места себе, ни самого себя. А виною его скитаниям были аккуратно разложенные белые листы, а рядом с ними два огрызка карандаша. Бывший поэт Бездомный не мог успокоиться и остановить свои дико скачущие мысли. Доктор Стравинский при вчерашнем разговоре любезно попросил его, Ивана, написать письмо Михаилу Александровичу Берлиозу (нынче покойному), объяснив это тем, что это поможет излечить недуг, овладевший разумом Бездомного, и, что странно, помочь со сном. Иван отнёсся к этому скептически, но перечить доктору не стал. И вот сейчас, он скитается по комнате и думает лишь об одном: как адресовать письмо покойному и надо ли его вообще адресовать? Почесав нос указательным пальцем, Иван замер в центре комнаты. Что же делать? Прежний Иван настаивал написать заявление, а новый был в мучительных раздумьях.  — И как быть? — начал рассуждать вслух новый Иван, периодически косясь на стол.  — Ай-ай-ай! Стыдно Вам должно быть, товарищ, что Вы свою идейку отложили и все волнения забыли! — не то внутри, не то над ухом прикрикнул прежний Иван новому. — Стыдно! Иван прошёлся от кровати до окна и обратно. И опять застыл, погружаясь в свои мучительные раздумья. И вот опять все прошедшие события вихрем окутали голову Ивана, возвращая прежнее волнение и беспокойство. Опять вспомнился ему и Понтий Пилат, и кот оплачивающий проезд, и сам Берлиоз, но теперь без своей лысой головы.  — Ну что же, товарищ, садитесь Берлиозу-то, нынче покойному конечно же, телеграмму стряпать, — сердито проворчало где-то сзади, резко добавив: — А потом заявление! И Иван сел. Стул сам по себе был неудобен и постоянно хотелось вскочить с него, огрызок карандаша (Иван выбрал тот, что подлиннее и покрасивее) в руке лежал неудобно, а бор за окном уже помутнел и пропал. «Дорогой Михаил Александрович!» Нет, не то, подумал Иван, скомкав лист и бросив его за спину. Какой же он ему «дорогой»? Знать он его так и не знал. Иван почесал задумчиво щеку, качнулся на стуле, чуть было не упав, и начал писать заново: «Михаил Александрович, пишет Вам товарищ Бездомный».  — Какой же я Бездомный, если больше не поэт? — возмутился вслух Иван, беря новый лист. Через полчаса мучений, Иван получил наилучшее вступление: «Михаилу Александровичу от Ивана Николаевича». Самое то, думал Иван, перечитывая жалкую строчку несколько раз. Не то вдохновение вдарило Ивану в голову, не то прежний Иван вернулся, но писать стало значительно легче, из-за чего он радостно хмыкал время от времени. «Михаил Александрович — нет, не так, — дорогой Миша Берлиоз! Доктор Стравинский наказал мне написать тебе телеграмму. До сих пор не понял зачем, но сказал, что это поможет мне спокойнее спать. Как письмо, адресованное покойному, спасёт меня от этого беспокойства? Ответ неясен. Первым делом хочу заявить, что стихи писать больше не намерен! Я и раннее прекрасно понимал, что они дурны, но нынче убеждён в этом окончательно. Помог мне в этом мой учитель… Ах! Первым делом следовало бы упомянуть его! После беседы с ним, я поклялся, что более поэтом не буду!» И тут непонятный порыв захлестнул Ивана и он, недолго думая, перечеркнул всё, начиная корявым почерком писать совершенно другое: «Миша! Бедный Вы наш Миша! Видел я Вашу смерть и была она страшна. Но я знаю, кто виноват и непременно отомщу за вас! Стало быть Вам интересно кто? А я отвечу. Консультант, который подсел к нам на лавочке, он был незаурядный и таинственный на все сто! Вы-то, бедный наш, хотели ему помочь. А он! Он вас и убил, бедный Миша». Яростно стукнув кулаком по столу, Иван продолжил» «Сразу после происшествия, то бишь Вашей гибели, я сразу последовал за подозреваемым. Но что же было! Сколько бы я не шёл, он не становился ближе. А потом появился кот. Непростой, как Вы могли подумать. Нет же! Кот шёл на задних лапах и пытался оплатить проезд, а самое страшное, что для всех это не было странным!» Ивана передёрнуло от той жуткой картины. «Так вот, Миша, возвращаясь к таинственной личности, прошу заметить, что он был не один, не считая того кота. С ним шёл тот пьяный товарищ, подсказавший Вам дорогу! И как я мог забыть! Аннушка! Та самая Аннушка, которая была упомянута личностью! Ну тут-то уже и всё становится ясно, что он и спланировал Вас убить, бедный Миша!» В дверь постучали. Вошла Прасковья Фёдоровна с подносом. Она молча его поставила, даже не поглядев какой беспорядок устроил тут Иван, и вышла, тихо закрыв дверь. Иван, всё это время провожавший её взглядом, встрепенулся, возвращаясь к телеграмме. «Я сразу направился на Москва-реку. Разделся, нырнул, поплавал — никого. Мою одежду украли, но это не так важно, как то, что было дальше. Я направился к дому Грибоедова под аккомпанемент оркестра! Но это тоже не столь важно. Затем, придя туда, меня сразу неправильно поняли. Все были мне врагами. Они схватили, связали и увезли меня в — не поверите куда! — в сумасшедший дом. Там я требовал отвести меня к телефону. И такое безобразие! Они просто не ответили!» От эмоций, переполнивших его, Иван подскакивал на стуле, грозно хмурясь и беззвучно раскрывая губы. Он разъяснял Берлиозу абсолютно каждый момент, возмутивший его, обращаясь то на «Вы», то на «ты». Затем рассказал о таинственном человечке с балкона, который поведал ему о своей любви, имени которой он в порыве позабыл, о том, что фельдшерица очень любезна с ним и о том, что иностранный консультант никто иной, как Сатана. «Подводя итоги, прошу заметить, что иностранного консультанта, Сатану, или же просто личность, как угодно, так и не поймали. Мотоциклеты не выслали. А таинственный человек с балкона, нынче мой учитель, очень приятный слушатель и рассказчик! На этом с Вами прощаюсь, дорогой Михаил Александрович». Поставив жирную точку в конце, Иван довольно осмотрел полностью исписанный лист.  — Теперь писать заявление! — сердито пробурчал за спиной прежний Иван. Новый Иван кивнул ему, пытаясь найти свежий лист бумаги, но все были исписаны или же скомканы. Пройдясь по комнате, он остановился, задумчиво оглядев комнату. И единой верной мыслью, посетившей его голову, стала та, что необходимо позвать Прасковью Фёдоровну, которая предоставит ему свежие листы и новый огрызок карандаша.