«Я чувствую холод,
А жизнь продолжается. Бездумная и усталая, Я отчаянно продолжаю держаться».
Полупустая, маленькая и ледяная комната. За окном стремительно темнеет, господствует мрак. Сквозь него, в углу, виднеется тяжёлый чемодан, набитый вещами — пришло время уходить… Но девушка всё не может подняться с колен: они словно налились свинцом, отяжелели. Кости больно впиваются в деревянный пол, в то время как ноги успели онеметь, а руки — крепко прижать к груди чёрную урну. «Я по-прежнему не верю… Неужели это всё, что от тебя осталось, мама? Неужели ничего было не сделать?» — она — Шеперд — с острой тоской смыкает веки, изнемогая под мощнейшим натиском жути, всплывающей в голове…«Я не могу отпустить (тебя). Я слишком близка, слишком беспокойна…»
Два года назад
Кризал возвратилась из университета, но долго не решалась войти в квартиру — одну из сотен, состовляющих небоскрёб — ведь за дверью доносились озлобленные крики. Внутри нецензурно и громко ругался мужчина, причём на английском, но японка, обременённая слушать неудержимый крик, всё отлично понимала. Каждое слово. Разочарование пришло к этой женщине давно, однако не чтобы просто погостить, а чтобы действительно поселиться в её голове и не покинуть впредь. Всё потому, что любящий человек в последние дни становился то абсолютно злым, то чрезмерно расслабленным, почти спящим. Он постоянно менялся… И тепло от утренних извинений за такое поведение пропадало очень скоро — как только проходило пару дней, всё повторялось. Снова. А хотя бы объяснить частые перепады настроения тот никак не мог, отчего становилось не по себе… И вскоре случилось непоправимое. — Дж-жимм, где ты взял эту дрянь? — морщинки у глаз женщины проявились чётче, когда она разглядывала шприц с неопознанным содержимым. — Во что ты… — Где остальное? — мужчина вмиг выхватил эту находку, причём весьма грубо. — Слышишь меня? Давно ты это… — Дай остальное! — требовательный крик Джимма вырвался вместе со слюной прямиком в лицо его жене. — Сейчас же! — И не подумаю! Говори: зачем тебе это? К-как вообще так получилось? — мать Кризал — Камэ — боязливо отшатнулась. — Откуда у тебя… наркотики? Прошла секунда — может, больше — и после этого затишья Джимм больше не проронил ни слова, только… Только вцепился в шею. А в воздухе тут же повеяло страхом: атмосфера напоминала охоту хищника на беспомощную против него жертву. В этом деле никогда не стоял вопрос справедливости, ведь кто сильнее, тот и победил. Но кто бы мог подумать, что и с людьми будет то же самое… Широкой ладонью с толстыми пальцами мужчина схватил свою жену за горло, как то и полагается настоящему зверю. Это было в точности как большая собака своей клыкастой пастью сжимает беззащитную кошку, которая лишь что-то кряхтит в ответ. Джимм не позволил Камэ заговорить: из-за массивной спины было видно её лицо, пришедшее в ужас. Стоило Кризал сделать единственный тревожный шаг, показавшись из-за угла, как брови женщины отчаянно нахмурились, а родной голос принялся испускать безнадёжные мольбы. Только не так. Только не сейчас. Мужчина откликнулся на это смелостью сжать шею Камэ и второй рукой: на смуглой коже во мгновение проступили толстые вены, чёрные волосы встали дыбом, а вместе с тем от невероятного напряжения проявились очертания сухожилий.«Оскорбление, белый флаг, Который ты отказываешься нести. Я отпускаю тебя И все, что ты показал мне. Я даю тебе знать, Что ты не управляешь мной».
— Эй, отпусти! Отпусти! — Шеперд без колебаний бросилась на помощь: вцепилась в толстую кисть этого малодушного человека, с трудом выдерживая его безумный, одержимый взгляд, но его рука оказалась чрезвычайно крепкой. От безысходности Камэ хваталась за худощавые пальцы дочери, тело которой сковывал неописуемый ужас, пока она теряла последние силы в жалких попытках высвободить невинную. Назойливые рывки очень быстро надоели Джимму, поэтому тот, отнюдь не церемонясь, твёрдо толкнул девушку локтем в живот. Внутри разом стало так паршиво, мутно и невыносимо… Кризал скрючилась, оседая на пол, а затем тяжело взглянула исподлобья, отпуская слёзы ползти по лицу. В считанные секунды Шеперд осталась парализованной жестокостью, что предстала резко, без предупреждения. У покрасневшей матери проступила на лбу вена, а высохшие губы никак не сумели глотнуть воздуха; слабые, слабые руки с самого начала даже не пытались причинить боль этому монстру, отчего блеск в красных глазах — иссяк. Женщина была выжата как лимон. Неистовый паршивец, ублюдок, убийца! Он наконец расслабил хватку и бездыханное тело обрушилось на пол: пурпурные волосы вмиг рассыпались по гладкой поверхности. Проглотить толстый ком в горле у Шеперд не было и шанса, из-за чего она сорвалась на рыдание в безмолвном крике, который секундами позже обратился в настоящий — душераздирающий вопль. Отец девушки, кажется, сам оказался вогнанным в ступор — грубое лицо его с жёсткой щетиной было таким, словно тот осознал свою роковую ошибку, но разве теперь есть какая-то разница? Кризал… В её стеклянных, одновременно злых, отчаянных и шокированных глазах отражалась смерть, а вместе с ней и главный вопрос: «Зачем?»«Вот как далеко я зашла, чтобы избавиться от шрамов: Найти контроль над собой, Найти причины справиться с этим, Найти истину за всей Ложью и мусором…»
Солёные капли разбились о фарфоровую крышку — Кризал поразил такой же неумолимый ужас, что и в тот смертоносный вечер… Спустя два коротких года она была ещё далека от принятия всего произошедшего. Два года не видела отца. Два года её душила ненависть к нему… И вот так, слёзными упрёками, оставаясь в одиночестве, она выплёскивала свой протест — тем самым Шеперд надеялась однажды навсегда выжать из себя весь гнёт и мрак от потери. «Камэ… Камэ означает длинную жизнь. Она и должна была быть такой!» — сжатые зубы сводило горечью, а всё тело изнемогало от плача, сгибаясь всё ниже к полу… пока его не подхватили сзади. Мелкая дрожь молниеносно прошлась по коже Кризал: большие руки уверенно обняли её плечи, прижимая к тёплой груди всё сильнее, всё ближе. Тайга услышал слёзы девушки. Увидел их, но не допустил даже мысли о том, чтобы заплакать вместе с ней. Он вознамерился оберегать, поэтому нигде не сможет найти причин, чтобы нарушить слово, данное и ей, и самому себе. Шеперд не знает, какое сейчас у него выражение лица, но чувствует, как ритмично и быстро стучит его сердце, видит перед собой сильные кисти и осознает, что эти руки не похожи на те, которыми убивают. Они, кажется, способны вытащить из гниющей ямы воспоминаний раз и навсегда. А крепкие объятия напоминают действительно непробиваемую защиту — всё потому, что они по правде искренние.«Ты сломлена Этой жизнью, и твоя душа уже никогда не сможет возродиться…»