День не задался. С самого утра, когда Том обнаружил погрызанный кроссовок. Произнеся пару непечатных ругательств, впрочем, не слишком громко, чтобы не услышал копающийся на кухне сын, Хиддлстон позвал уже громче:
- Фрэнки! Твоя собака опять грызет обувь!
- А зачем ты оставил свою обувь на пороге? - совершенно невозмутимо ответили ему.
- Фрэнсис Буаселье! - строго прикрикнул Томас, тщательно выговаривая фамилию сына. Казалось бы, давно пора привыкнуть к тому, что его сын носит фамилию матери. Но все равно, каждый раз, произнося французскую фамилию Клэр, Том спотыкался.
- Я просил тебя следить за своей собакой! Буквально вчера миссис Бонем-Картер жаловалась мне, что Бобби сожрал ее хризантемы. Теперь вот кроссовки...
- А ты следи за своей обувью! - почесывая живот, его отпрыск появился в прихожей.
Сонный, с отпечатком наволочки на щеке, босой, взлохмаченный, он выглядел сейчас так мило и так по-домашнему, что желание отчитывать Фрэнки тут же пропало. То, как его сын выглядел по утрам, обычно разительно отличалось от того, как шестнадцатилетний балбес старался выглядеть все остальное время. Почему-то парнишка искренне полагал, что чем нахальнее он будет смотреть на окружающих, тем большим уважением к его скромной персоне они проникнутся.
Подростки. Наверное всегда, во все времена они считают, что весь мир бросает им вызов. Поэтому и ведут себя дерзко. Наверное, им кажется, что если ты ощетинился, как ёж, то выглядишь при этом до фига круто, и осознание собственной крутости, пусть совершенно показной, придает уверенности... Впрочем, Хиддлстон не мог бы назвать себя большим специалистом в вопросах воспитания подростков. Если уж быть совсем честным, то ни черта он не разбирался, как этих самых подростков нужно воспитывать. Но он старался.
Уже целых два года старался. С того самого момента, когда тихим солнечным утром в его маленьком холостяцком домике на севере Лондона прозвенел звонок. Том поспешил открывать, и сказать, что он удивился, увидев на пороге Клэр и Фрэнки — это ничего не сказать.
- Он поживет у тебя, - без предисловий начала Клэр. И заметив, что Хиддлстон собирается возразить, затараторила, не давая ему даже слова вставить. - Мы с Фрэнсисом считаем, что образование, которое он получит в Лондоне, несомненно больше пригодится ему в жизни. К тому же дисциплины, которые преподают…
- Стоп! - перебил ее Томас. - Клэр, подожди!
Женщина замолчала, но посмотрела на Хиддлстона так, как будто он по меньшей мере прервал ее во время произнесения благодарственной речи на церемонии вручения Оскара.
- Вы что? Решили перебраться обратно в Лондон? - наконец-то смог задать вопрос Томас.
- Ты не слышишь меня, Том! - покачала головой Клэр. - Ты никогда меня не слушал. В Лондон перебирается Фрэнки. Я же остаюсь во Франции. Я выхожу замуж, Хиддлстон!
- Опять? - вновь перебил он свою бывшую подружку. - В который уже раз, Клэр?
- Тебя это не касается! - отрезала женщина. - Твое дело — сын. Я уже обо всем договорилась, через неделю…
Дальше он не слушал. Все и так было ясно. Клэр опять все решила. Сама. Без него.
Иногда Хиддлстон думал, что эта женщина даже родилась на свет сама, без помощи родителей. Настолько она была самостоятельна.
Его искренне удивляло — зачем она пять раз вступала в брак, если ни один из тех мужчин, с кем она пыталась связать свою жизнь, по-настоящему не был ей нужен? Ей вообще был никто не нужен. Более самодостаточного человека, чем Клэр Буаселье, Том не встречал.
Они познакомились пятнадцать лет назад. Она была старше Тома. На целых десять лет старше. Но двадцатидвухлетнему Тому тогда казалось, что если он смог покорить ее — такую зрелую, такую независимую, такую… В общем, в своих собственных глазах он тогда выглядел эдаким прожженным типом. Шутка ли — уложить в койку эту аристократку французского происхождения! Клэр была ценным призом. Лакомым куском. Вот только Том для нее был… Тогда, четырнадцать лет назад Том для такой женщины как Клэр был просто красивым мальчиком, забавным и очень-очень старательным. В сексе, разумеется.
Как это они не досмотрели? Вряд ли беременность входила в планы Клэр. А у нее были большие планы! Но тем не менее она забеременела. И Том даже предложил ей пожениться. Вот только предложение это было встречено едва ли не истерическим смехом.
- Томми, милый! Ну посмотри на себя, какой ты муж! Ради всего святого!
- Но ребенок, Клэр! - пытался возразить Том. Не то чтобы он так сильно хотел становиться отцом в двадцать два года. На самом деле совсем не хотел. Но когда он думал об этой крохе, которая появится на свет через несколько месяцев, когда представлял себе нежные розовые щечки, пухлые ножки и ручки в младенческих перетяжечках, тогда…
Тогда Тома тоже никто не спросил.
- Причем тут ты и твоя фамилия, Томас? - почти что с раздражением спросила его Клэр, когда впервые показала новоиспеченному папаше малыша. - Его имя будет Фрэнсис Буаселье. И не о чем тут разговаривать.
Через четыре месяца она вышла замуж за какого-то французского винодела. С тех пор Том видел своего сына всего два раза.
До того, как два года назад Клэр опять решила все за них троих.
Если бы Томас был менее ошарашен и более настойчив, возможно, он отказал бы Клэр. О том, что делать с четырнадцатилетнем подростком, который глядит на тебя волчонком, называет сэром, а не папой, и вообще всем своим видом демонстрирует неприязнь, Том понятия не имел. Но Клэр покинула его дом также внезапно, как и появилась, оставив двух растерянных мужчин — большого и маленького — в недоумении пялиться друг на друга.
Прошло два года. Томас старался. Видит бог, он очень старался быть отцом этому рыжему нескладному пацану, который был так похож на него, и в то же время был совсем-совсем незнакомым.
Конечно же, Хиддлстон схитрил. В том, что устроил Фрэнки в частную школу-интернат. Он успокаивал себя тем, что в этой школе дают прекрасное образование. Одно из лучших в Англии. А на выходных, когда Фрэнсиса отпускали из школы, они потихоньку, по шажочку шли навстречу друг к другу. Конечно, за несколько выходных не станешь друг для друга близкими, раз уж не стали ими за четырнадцать лет. Но они правда старались. И даже ссорились не каждый день. А потом и не через день.
Том был терпелив. А Фрэнки был невыносим. Где, откуда Хиддлстон-страший набрался этой мудрости, но он раз и навсегда решил для себя, что не будет во-первых потакать сыну, не будет пытаться заигрывать с ним и искать его расположения при помощи подарков, карманных денег и прочего. А во-вторых, он не будет с ним слишком уж суров.
И когда директор школы поймал Фрэнсиса и двух его шалопаев-дружков в саду за курением травки, даже тогда Том не ругался, не отчитывал подростка. Он просто отвез его к своему знакомому, доктору лечебницы для наркоманов и алкоголиков.
- Не бросишь дурь — окажешься однажды здесь, - назидательно произнес Томас, а его сын только глаза закатил: очень знакомо, совсем как его отец.
- Да ладно, пап! - с вызовом ответил Фрэнки. Он уже месяц как называл Хиддлстона папой, и тот считал, что они достигли прогресса. - Всего-то один косячок!
Однако больше его сына за курением запрещенных веществ не ловили. Хотя кто знает, может он просто хорошо скрывался. Том не то чтобы не волновался — кто в молодости не баловался травкой? - но он решил, что будет доверять своему сыну.
Том купил Фрэнки собаку, когда тот поступил в Файн Арт Колледж в Лондоне.
- Ты должен научиться быть ответственным! - строго сказал Том, передавая в руки Фрэнсису теплый шоколадный комочек.
- Как его зовут? - глаза мальчишки стали совсем-совсем счастливыми. Даже как-то по-детски счастливыми.
- Ты можешь назвать его, как захочешь, - разрешил Томас.
Щенка назвали Бобби. Вот только ответственности у сына-подростка не прибавилось. Хотя он тоже старался. Может пока у него получалось не так хорошо, как получалось у Тома воспитывать его самого. Хотя по шкале от одного до десяти свои усилия по воспитанию уже почти совсем взрослого сына Том оценивал на пятерочку.
Этим утром Бобби опять погрыз его кроссовки. Уже пятые по счету.
- На покупку следующей пары я возьму из твоих карманных денег! - пригрозил отец сыну. И поймал в ответ всю ту же нахальную ухмылочку. Слишком знакомую. Слишком… свою.
«Однажды, - подумал Томас, - мой сын продемонстрирует эту ухмылку своему сопернику. И тот, возможно, сотрет ее с лица Фрэнки. Вместе с кровью и парой выбитых зубов сотрет. Однажды это обязательно случится. Мальчик станет мужчиной. Только пусть это будет еще не сейчас. Пожалуйста, пусть еще не сейчас!»
***
Следующую неприятность подкинула Тому продюсер. Он встретился с Эмили Воган-Баррат в небольшом кафе в Вестминстере через час после того, как проводил Фрэнсиса в колледж.
- Ты должен взять его на роль Роберта! - и Эмили положила на стол фотографию. Бросив на фото быстрый взгляд, Хиддлстон попытался сдержать смех.
- Ты издеваешься? Вот его? Эмили, господь с тобой, мы тут не комиксы снимаем!
- Извини, Томас, - подобралась продюсер, приготовившись защищаться. Она уже не первый раз работала с Хиддлстоном и знала его неуступчивый характер. - Я предлагаю тебе на роль одного из топовых голливудских актеров. Только представь себе, какие это деньги! Мы продадим весь зал еще когда только объявим о его участии в спектакле!
- Нет, это ты извини меня, Эмили! - ощетинился Томас. - Но мы говорим о серьезной пьесе, или о комик-коне? Ты хочешь, чтобы вокруг театра слонялись эти полоумные девочки, его фанатки, готовые разнести здание театра к чертям, лишь бы заполучить селфик с этим блондинчиком?
- Да, Том! Да, я этого хочу! - честно призналась Воган-Баррат. - Я хочу продать этот никому не нужный спектакль, который я, исключительно из-за моего хорошего к тебе отношения, позволила тебе поставить. Ты бредил Пинтером. Ты мечтал поставить Предательство. А я доверяю твоему мастерству режиссера. Но скажи мне, Том, скажи честно: много ли людей придет смотреть твой спектакль? Это не Шекспир, не Чехов. Это…
- Ладно, ладно! Это занудная пьеска про занудных людей, ты уже говорила, Эмили! Но черт возьми — это мой спектакль, и решать мне в том числе. Криса Хемсворта на роль Роберта я даже рассматривать не стану!
- Крис Хемсворт — это наш пропуск в номинации, Том. Это наш пропуск на Бродвей!
- Я согласен, когда нужно «красиво постоять с ружьем вон там» - этому актеришке нет равных. Он красив. У него та самая фактура…
- И он чертовски популярен, - мягко нажала Эмили.
- Напомни мне, дорогая, не он ли чертовски оскандалился всего лишь несколько месяцев назад? Я помню песенку этой певички… Как там… Что-то про джентльмена, который совсем не джентльмен.
- Пожалуйста, Том! Считай это личным одолжением мне.
- С какой стати ты у меня одалживаешься, Эмили? Мы давно работаем вместе, и твоему продюсерскому чутью я доверяю. Оно никогда тебя не подводило. С чего вдруг ты просишь за актера, который не умеет играть?
- Он просто никогда не играл в театре, Том. Но он вполне органичен…
- В этих дурацких стрелялках! - закончил за нее Хиддлстон.
- В очень качественных стрелялках, Томас!
- Господи, Эм! Да это же просто гора мускулов и белозубая улыбка! Послушай, я понимаю, он красивый мужик, и может ты, как женщина…
- Я как продюсер сейчас настаиваю, Томас! - голос Воган-Баррат стал на несколько градусов холоднее. - Ты возьмешь Криса Хемсворта на роль Роберта. Иначе никакого Предательства!
Она ушла, оставив на столе фотографию Криса. Совсем не обязательно режиссеру было знать, что у нее на самом деле имелся должок перед агентом этой «горы мускулов с белозубой улыбкой». Но Эмили на самом деле верила в талант Тома. Если он возьмется — у него даже гора мускулов заиграет!
***
После ухода продюсера Том еще долго сидел, согревая ладони о новую чашку кофе, которую он попросил принести ему сразу же после того, как попрощался с Эмили. Надо же, он и не замечал, какими вдруг холодными стали его пальцы, едва Воган-Баррат показала ему фотографию Криса.
Том чуть скосил глаза, глядя на улыбающееся лицо на фото. У того Криса была другая улыбка — настоящая, теплая, ласковая. Не этот профессионально отрепетированный оскал, нет. Тот Крис улыбался ему, Тому, как будто старому другу, которого тысячу лет не видел и вот наконец встретил после долгой разлуки. Хотя они и знакомы-то были меньше суток.
Они встретились, когда обоим было что-то около двадцати. Тогда один еще не был знаменитым героем боевиков Хемсвортом, а второй знаменитым театральным режиссером Хиддлстоном. Они были просто Крисом и Томом.
Их познакомил Джоуи, однокашник Томаса. Джоуи был любителем шумных вечеринок и больших компаний. И в одну из таких компаний он позвал Тома. Как-то они сразу притянулись — Крис и Том. Не сговариваясь. Они просто оказались рядом друг с другом. Молодые, яркие, чуть пьяные — они горланили песни и танцевали, стараясь перещеголять друг друга. А потом, когда зрители объявили ничью, также не сговариваясь, покинули шумное сборище.
До самого утра они шатались по Лондону, до хрипоты споря о том, кем хотят быть.
- Твой театр — позапрошлый век! - и Крис чокнулся с ним очередной бутылкой пива. - Развлечение для старых пердунов! Моя бабка обожает театр, знаешь?
- Ты просто придурок! - кричал ему в лицо Том. - Кому нужны твои третьесортные фильмы, в которых главный герой только и может, что начистить кому-нибудь морду? А диалоги! Это же дно, Крис! «Давай! Бежим! Стреляй!» Попкорн! Жвачка!
- Нафталин! - забавно сморщил нос Крис. - Вот что такое твой обожаемый театр. Быть или не быть? Да я заснул бы еще во время первого акта!
- Узколобый, ограниченный дегенерат! - по-настоящему разозлился уже довольно пьяный Томас.
- Занудный, напыщенный индюк! - парировал Крис.
Но ссора затихла, едва только оба оказались в квартире Тома. Он тогда снимал студию в Хокни — на большее не хватало денег.
Почему они, все также не сговариваясь, решили идти к Хиддлстону домой — кто знает. Видимо то самое притяжение, которое они почувствовали на вечеринке у Джоуи, никуда не делось. Только стало еще сильнее.
Вставало солнце, когда Крис и Том оказались в кровати. Чего там было больше — возбуждения или алкоголя, а может одно было помноженное на другое — но только они торопились, ранили губы друг друга кусачими поцелуями, рвали на себе одежду.
Том помнил, как в первых лучах солнца золотились пшеничные волосы Криса. Как мягко светилась загорелая кожа. Он помнил, какими жадными были его губы, и какими нежными руки. Томас помнил, как, прежде чем вобрать в рот его плоть, Крис хрипло спросил: «Позволишь?». А прежде чем взять его, долго готовил, доводил ласками до исступления, заставил умолять. Помнил, как Крис двигался между его разведенных ног, сильно и осторожно, как будто боялся поранить. Помнил его пальцы на своих бедрах — синяки тогда сходили долго.
Помнил все это — и хотел забыть.
В тот же день Крис улетал в Штаты. За своей мечтой. Он бредил кино. А Том бредил театром. А то, что случилось этим утром — да это тоже можно было назвать бредом.
Они не обменялись телефонами, хотя Крис, в шутку наверное, обещал вернуться в эту маленькую студию, когда он заработает «столько денег, что тебе в твоем театре и не снилось». А Том сделал вид, что ему поверил.
Но каково же было удивление Хиддлстона, когда однажды в переходе метро он увидел красочный рекламный плакат нового фильма о комиксных супер-героях. С плаката Тому улыбался Крис. Хотя… улыбался он теперь не одному Томасу. Теперь это была та самая профессиональная улыбка звезды, которой Хемсворт улыбался всем подряд: своим и чужим. Улыбка, которая казалась приклеенной, когда он стоял под огнем фотокамер.
Том помнил совсем другую улыбку. Помнил, но хотел забыть.
С тех пор, как Крис ласкал его в маленькой студии в Хокни, полжизни прошло. Том любил и был любим. Ласки, которые дарили ему любовники и любовницы, - пусть не многочисленные, но Тому хватало — были куда более изысканными и уж точно более приятными, чем те, немного неумелые — откуда там взяться опыту в неполные двадцать лет? - которые дарил ему Крис.
Но Том помнил эти ласки. Хотя так хотел забыть.
Хиддлстон допил свой кофе, взял в руки фотографию, забытую Эмили, провел пальцами по изображению.
- Ну здравствуй, Крис Хемсворт! - тихо шепнул Томас.
