О важных депешах и ошибочных суждениях

Анисий сидит на самом краешке удобного стула в кабинете шефа, стараясь приглушить свои всхлипы, смотрит на руки и точно знает: конец тебе, глупый ты человек Тюльпанов. А вот думать надо было, — корит он себя и шмыгает носом ещё громче. Даже помыслить страшно ему о том, что будет, когда вернётся Эраст Петрович и придётся рассказывать, что случилось. Ведь звучит-то как ужасно, а что потом шеф про него думать будет? Ну, а что он сделать мог? Сказал ему Фрол Григорьевич важную бумагу шефу доставить, а он, дуралей, вместо того, чтобы во флигель бегом бежать, к Соньке зашёл. Уж больно хотелось леденец ей вручить, красивый, на палочке, да посмотреть, как она радоваться будет и Палаше весь вечер про него мычать. Сонька леденец-то взяла, обрадовалась, как Анисий и хотел, да бумагу у него из рук случайно вырвала и чуть ли не в рот засунула. — Отдай, кому говорю! — всполошился Тюльпанов, да поздно: смяла сестра бумагу с особым поручением от губернатора, обратно никак. И понравилась ей больно бумажка эта, отдавать не хочет. Дёрнул он её посильнее, а она возьми, да разорвись напополам. Вот то-то и оно, что ничегошеньки не поделаешь. Вот и сидит теперь Анисий, обречённый человек, на стуле и всё пытается два обрывка разгладить и обратно склеить, даже про клей у Масы спрашивал, но тот, кажется, и не понял его вовсе. Как только дверь в кабинет открывается, Тюльпанов вскакивает навстречу Фандорину. — Шеф! Эраст Петрович! Я не хотел, просто Сонька. Да что это я, сам виноват!.. Надо было сразу к вам… п-простите, — запинается Анисий от волнения и пристыжено голову опускает, протягивая вперёд бумажки. — О чём это Вы? — удивляется Фандорин и смотрит не на протянутые бумаги, а на него, на провинившегося помощника своего. — По п-порядку, Тюльпанов. И, ради Бога, присядьте, на Вас л-лица нет. Анисий вздрагивает и к себе бумаги прижимает, а голову поднять боится. не хочется ему видеть рассерженного Эраста Петровича, совсем не хочется. он садится на стул и смотрит на свои руки, призывая их перестать дрожать. — Что случилось? Кто-то Вас обидел? Тюльпанов отчётливо чувствует, как краснеют уши. Шеф уверен в нём, думает, что не мог он глупо ошибиться. Придётся ему сильно разочароваться. Анисий представляет последствия своего рассказа и шмыгает носом. Всё рассказывает, как на духу, только краснеет ещё сильнее и комкает в руках свою шапку. Заканчивает и замирает: вот сейчас начнётся. — Да поднимите же Вы г-голову, Тюльпанов! — просит Эраст Петрович, а Анисий удивляется, потому что в его голосе нет ни капли раздражения. Смотрит на Фандорина. Тот откладывает на стол бумажки и доверительно говорит, наклоняясь к нему через стол: — Вы бы поменьше по пустякам б-беспокоились, друг мой. — Тюльпанов бы поспорил на счёт «пустяков», какие же это пустяки, но перебивать шефа он точно не станет. — Это всё ерунда, д-депеши эти и срочные донесения, а Фрол Григорьевич уже послал за мной, п-проблему изложил. Вот ею сейчас и займёмся. Только тут Анисий замечает, что Фандорин сидит перед ним почти готовый к отъезду, и становится ему совсем стыдно. — Эраст Петрович, да что же Вы со мной возитесь, — восклицает он, — не стою я того, там же дела государственной важности! Шеф подымается и с укором смотрит на Анисия: — Вы конечно же стоите, Т-Тюльпанов. Выбейте такие мысли из своей головы. Одевайтесь, вместе п-поедем.