***
Мы познакомились давно, еще во времена нашей бурной юности, которая, как известно, полна призрачных надежд, безудержных амбиций и дерзких желаний. Жизнь разворачивалась передо мной, словно ковровая дорожка, а будущее манило перспективами и пугало неопределенностью. Свет прожекторов слепит глаза. Оглушающие звуки моей гитары, должно быть, слышно даже в Аду, а моему мелодичному голосу вторят миллионы сердец. Мне чуть за двадцать, мои кудрявые волосы покрыты лаком, а глаза накрашены черной подводкой, и мне кажется, будто сейчас, стоя на этой сцене, я в состоянии изменить целый мир. Тонкая дымовая завеса, образовавшаяся благодаря дымовым пушкам и посетителям-курильщикам, скрывает от глаз крохотный, полуразвалившийся клуб и небольшую кучку зрителей, что пришли из любопытства (а может, со скуки) посмотреть на начинающих музыкантов, попить пива и весело провести время. Да и гитара, должно быть, звучала совсем не так, как я себе это представлял: из-за отвратительных динамиков она, скорее всего, визжала в моих руках, портя все впечатление от музыки, что предназначена трогать струны человеческой души, а не действовать на нервы. Моя новоиспеченная группа вряд ли интересна и половине зрителей, собравшихся сегодня на концерте. Но все это было не важно. Ведь мне — чуть за двадцать, я — молод, самонадеян, наивен и люблю весь мир, а он чувствует мою страсть и отвечает горячей взаимностью. Эвридика же попала сюда случайно: кажется, ее привели друзья, а та быстро согласилась, ведь всегда любила шумные компании и интересных людей. Похоже, эта девушка до этого вообще не знала, кто мы такие: ее сюда привела не музыка, а возможность отвлечься от повседневной рутины. Но вопреки всем клише подростковых историй о любви мы не встретились взглядами, когда я стоял на сцене, словно на пьедестале, а она, смешавшись с толпой, глядела на меня с обожанием. Между нами не пробежала искра, когда моя гитара издала новый мучительный хрип, голос зазвенел трелью над залом, а ее ноги чуть не подкосились от обожания. Смешно признаться, но на самом деле во время выступления я не замечал ничего и никого, погружаясь в свой идеальный выдуманный мир. А она, похоже, даже не смотрела на меня — по крайней мере, я сделал такой вывод судя по ее реакции во время первого нашего знакомства. Дело в том, что моя внешность далека от образа успешного рок-музыканта, а точнее, от представления обывателей: сутулая осанка, опущенный взгляд, неуклюжие движения, словно я не со сцены только что спустился, а вылез из тесной, неудобной коробки, в которой меня держали по меньшей мере десять лет. Нас представил наш музыкант и по совместительству мой близкий друг Загрей. Из всевозможных инструментов, которые только существуют на белом свете, мой товарищ выбрал ударную установку, и на тот момент уже целый год успешно исполнял роль барабанщика в нашем музыкальном коллективе. Впрочем, Загрею в принципе нравились вещи, по которым можно лупасить без устали, а если это приносит пользу — даже лучше. До сих пор помню удивление Эвридики, когда ей сказали, что я — вокалист и фронтмен рок-группы. Наверняка она в это не поверила, невзирая даже на мою боевую раскраску и залаченную прическу. Впрочем, моей новой знакомой это было и не важно: ее прежде всего интересовало общение, а не известность и слава. После того, как концерт закончился, подруги разошлись по домам, а мы остались вдвоем, я предложил Эвридике проводить ее. Я думал, что новая знакомая лишь посмеется, глядя на мой низкий рост, сгорбленную спину и тонкие музыкальные руки, дескать «как ты собрался меня защищать, доходяга?», но она неожиданно согласилась. И только когда мы остались наедине, она попросила меня спеть вновь. С тех пор я никогда не видел никого, кто мог бы так же внимательно слушать, как Эвридика. Она ловила каждый звук, упиваясь моим пением, словно цветок солнечным светом, словно рассвет соловьиной трелью. Ее глаза сияли, будто маленькие искорки, пробуждая во мне сильное, пугающее чувство, от которого я до сих пор никуда не могу деться. После этого вечера я пытался забыть девушку, как забывал и прочих, с которыми мимоходом знакомился на концертах. А вот Эвридика забыть меня уже не могла. Глупо отрицать, что я не замечал ее в толпе (хотя, признаться, делал все для этого), стоя на узкой сцене и зажимая струны страдающей гитары. Как бы я ни мечтал о славе, как бы мне ни хотелось признания — я оставался все тем же тревожным интровертом, который при любой перспективе близкого знакомства и сильных чувств к другому человеку зарывал голову в песок. Поэтому я продолжал игнорировать визиты Эвридики каждый концерт, а та не слишком навязывалась и просто слушала мои песни, параллельно общаясь со зрителями и пробуя новые коктейли в местном баре. Но как бы я ни бегал от своих чувств, как бы ни игнорировал Эвридику — судьба порой бывает неотвратима. В следующий раз мы столкнулись с ней, когда Загрей решил закатить шумную вечеринку по случаю своего юбилея: как никак, парню исполнялось двадцать лет. Конечно, он все еще продолжал жить с родителями и частенько получал от своего отца нагоняй за то, что просто мог исчезнуть на несколько дней без предупреждения, а потом вернуться поздно ночью, перебудив весь дом. Так или иначе, парень сумел попросить денег у мачехи, а затем забронировал целую комнату в баре и пригласил по меньшей мере человек двадцать. Его друг с лаконичным прозвищем Ди притащил целый ящик алкоголя, так что вечер обещал быть если не веселым, то уж точно шумным и безудержным. Эвридика тоже приняла участие в организации праздника. Заг мне рассказывал, будто она восхитительно готовит, именно поэтому она подарила этому двадцатилетнему ребенку огромный торт, украшенный печеньем и шоколадными бисквитами. Загрей был в восторге от подарка, а впоследствии и все гости, которые попробовали хоть кусочек угощения Эвридики. Мы сидели по разные стороны стола и старались упорно друг на друга не смотреть. Тем не менее, ковыряя свой кусок торта ложкой, я все равно ощущал на себе ее мимолетный взгляд (также как и Эвридика чувствовала, что я ею любуюсь, когда она беседовала с гостями вечеринки). Эта игра в гляделки могла продолжаться бесконечно: моей социальной неловкости хватило бы еще на пять таких вечеров. Но Эвридика оказалась куда смелее меня. — Проводишь меня? — невзначай обратилась она ко мне, когда гости расходились по домам. За весь вечер мы так и не сказали друг другу ни единого слова, потому предложение Эвридики было для меня слишком неожиданным, чтобы отказаться. Снаружи крупными хлопьями валил снег, ветер трепал край моего шарфа, а молчание, что воцарилось между нами, затопило все вокруг. Затихли машины, сигнальные гудки, умолкли голоса людей и не слышно было шагов прохожих, будто в городе остались только я и моя спутница, разделяемые лишь этой неловкой тишиной. В один момент вдруг девушке стало так зябко, что она даже остановилась, ощупывая свое пальто на наличие карманов, но находя лишь зашитые «обманки». Кажется, при виде дрожащей от холода Эвридики во мне что-то дрогнуло, и я осторожно взял ее за руку, а та смущенно подвинулась ко мне. В тот момент все остальное для меня перестало существовать. Метель, холод, ветер — все это ничего не значило; было важно лишь то, что ее рука — в моей, а я был готов продать все на свете, чтобы этот момент никогда не заканчивался. — Знаешь, я общалась со многими людьми, — говорила она, глядя мне прямо в глаза и крепко сжимая мою костлявую руку, когда мы подошли к подъезду, — Но я никогда не встречала никого настолько робкого и одновременно чувственного человека, как ты. Другие по сравнению с тобой кажутся слишком черствыми: некоторым даже слова не помогают, чтобы выразить свое тепло. С тобой же... Одно прикосновение руки — и у меня уже сердце бьется, как ненормальное, представляешь? Нет, прошу, не отворачивайся. Боже мой, ты меня стесняешься? — засмеялась она, когда я по привычке попытался отвести глаза. — Тебе не нужно прятаться от меня. Лишь взглянув на тебя единожды, я уже знаю, что ты чувствуешь ко мне. Твои глаза выдают тебя с головой, хоть ты сам никогда в этом не признаешься... Эвридика улыбалась, но ее тон не звучал насмешливо. Согревающая улыбка девушки вновь будила во мне чувства, которые я так усердно пытался в себе задавить. Что это? Тревожность? Паника? Или нежность, что растет все сильнее с каждым ее словом, с каждым мимолетным взглядом и прикосновением: — Я не очень-то ловок в выражении чувств, — отозвался я, переминаясь с ноги на ногу. Внутри меня бушевал настоящий ураган, причиняющий немало трудностей в сложившейся ситуации. Проговаривать вслух то, что чувствуешь, всегда было для меня настоящей пыткой. — За меня все делает моя музыка. Через нее я беседую с миром. — Твои чувства — та же музыка, — ее холодная рука коснулась моей замерзшей бледной щеки. — А гитара — лишь инструмент, с помощью которого ты выражаешь свое отношение к миру. Но, мой дорогой, в жизни не все можно сказать с помощью струн. Порой даже слов оказывается недостаточно. Так прислушайся к себе хотя бы сейчас, и тогда точно поймешь, что нужно делать. Эвридика была права. И слова, и даже музыка вряд ли бы смогли выразить все, что меня терзает уже столько дней, заставляя просыпаться ночью и прокручивать в голове одну и ту же заезженную пластинку, убеждая себя в том, что я себе все придумал. Но теперь мне не хотелось думать вообще. В один миг на меня обрушилась целая лавина ощущений, не оставляя место разумным мыслям или суждениям. И я поцеловал ее.***
Наши отношения начались и завертелись так внезапно, что у меня кружилась голова. Инициатором всех важных решений являлась Эвридика, ну а я не противился ей. Порой мне просто не хватало духа, чтобы сделать какой-либо решительный шаг ей навстречу. Но, положа руку на сердце, могу с уверенностью сказать — отношения меняют людей, и в моем случае в лучшую сторону. Со временем я начал замечать в себе порыв сделать что-нибудь для моей возлюбленной, совершить нечто важное, что ее порадует. С каким же трудом мне приходилось решаться! Сперва, раздумывая над тем или иным решением, я долго ходил по кругу собственных мыслей, блуждал в своих дремучих сомнениях, и каждый раз возвращался в начало, так и не найдя выход. Мне пришлось сделать немало усилий, чтобы вырвать себя из этого ада, разорвать порочный круг обсессий и прийти к определенному решению. Словно слепой в темной комнате, я брел наощупь маленькими шагами навстречу своей возлюбленной, бился о препятствия, которые сам же себе и выстраивал, но по итогу успешно с ними справлялся. Эвридика ценила мой порыв, я знаю это. Она понимала, как нелегко мне бороться со своими страхами, и всегда восторгалась любой инициативой с моей стороны. Но я был уверен, что делаю слишком мало для такой, как она. Эвридика была иной. По началу мне вообще казалось, что ей все дается легко. Днем она работала в тату-салоне, и, надо сказать, клиентов у нее было предостаточно. У нее самой тоже было предостаточно татуировок, и каждая из них мне нравилась так же сильно, как и их владелица. Сама Эвридика говорила, что главное в работе — качество и удачные знакомства. Над своими эскизами она долго трудилась, то и дело изменяя или убирая ту или иную деталь. Часто Эвридика спрашивала и моего мнения: ей хотелось, чтобы эскиз, который она бы со временем перенесла на чужое тело, не выглядел безжизненным или аляповатым. В такие моменты я думал: «Неужели она и правда советуется со мной по таким важным вопросам?» Но Эври умела доверять, и я был готов учиться этому. По вечерам моя возлюбленная занималась тем, что ей нравилось: листала книги (а когда она гостила у меня, читала вслух), плела ловцы снов, проводила время в моей компании. Она часто просила спеть что-нибудь, а затем подолгу слушала мое пение, и делала это так внимательно, словно боялась упустить хоть одну ноту. Однажды я случайно выяснил, что она тоже неплохо поет. Эвридика не имела музыкального образования, но у нее был хороший слух, потому иногда подпевала мне. С тех пор я осторожно начал советоваться с моей возлюбленной при написании песен, а она с удовольствием высказывала мне свое видение. Да, я соглашусь, что мы не могли кардинально повлиять на работу друг друга. Но совместное творчество было неким символом нашего единения душ, словно через этот процесс мы признавались друг другу в любви. А еще нам нравилось касаться друг друга... Вечером, в полумраке, когда единственным источником освещения служил уличный фонарь, бросающий свой тусклый свет в комнату, мы прикасались друг к другу так, словно боялись ненароком навредить. Я водил пальцами по ее родинкам, покрывал поцелуями цветы, что расцвели на ее коже в виде татуировок, а она обнимала меня так крепко, словно боялась отпустить хоть на минуту, и еле слышно шептала мое имя. Стоило ей коснуться меня, я ощущал необыкновенный прилив теплоты и ласки, и мне хотелось никогда не разрывать наших объятий, вечно прижимая к сердцу свою возлюбленную и вдыхая аромат ее кожи... Эвридика никогда не сидела на месте. У нее всегда были цели, порой даже безбашенные, которых она с уверенностью достигала, при этом работая не покладая рук. Я же пребывал в мире собственных грез, сочиняя все новые песни, по-прежнему выступая в раздолбанных клубах и периодически посещая учебу в университете. Я не знал, как жить в постоянном движении, я не умел ставить четких целей, и, похоже, не осознавал свое будущее вообще. Но глядя на свою спутницу, я внезапно захотел хоть немного навести в своей жизни порядок. Одним холодным февральским вечером я ошарашил свою подругу внезапным предложением: снимать квартиру и жить вместе. Настала очередь Эвридики ошеломленно хлопать глазами и усердно думать, что бы сказать в ответ. Думаю, ее поразил даже не сам вопрос, а скорее то, что задал его я. Она никак не ожидала, что тот, кто по нескольку дней обдумывает, как лучше пригласить свою любимую на свидание, решится вдруг на такой отчаянный шаг. Но я не готов был отступать, и надеялся, что таким образом докажу всю серьезность моих чувств к ней. В конце концов, Эври вдруг звонко рассмеялась, глядя на мое серьезное, сосредоточенное лицо. И согласилась. Но серьезные решения требуют серьезных перемен. Проще говоря, мне пришлось искать работу, и репетиции вскоре ушли на второй план. Эвридика же начала брать заказы на выпечку, возясь с ней по ночам и совсем не высыпаясь. Надо сказать, перемены не сломили наших чувств, но пошатнули каждого из нас по отдельности. Найти нормальную работу, будучи студентом, не так уж легко. Да и я недолго выбирал, откликнувшись на первую попавшуюся вакансию. Мне повезло: на следующий день начальник разрешил приступить к работе официантом в местной кофейне. Платили там немного, но порой можно было неплохо заработать на чаевых. Мы сразу договорились с моей напарницей, Дузой, к каким столикам будем подходить, а также по очереди обслуживали постоянных клиентов, которые неплохо доплачивали. Честно признаться, было сложно. После смены болели ноги и гудела голова, в университете накопилось много пропусков и долгов, а отсутствие репетиций и хоть какой-нибудь творческой деятельности ввергало меня в уныние. Эвридика быстро заметила, как сильно я изменился, и беспокоилась за мое состояние. Но я просто не мог сдаться, ведь решение о совместном проживании было принято, и мне только лишь и оставалось упиваться мыслями об уютной квартирке, нежных объятьях по утрам, жарких поцелуях после полуночи... Потому я продолжал стараться. Ради нашего будущего с Эвридикой. Наперекор усталости и апатии. Первой сломалась Эври. Я часто замечал, что она стала более раздражительной и обидчивой, порой воспринимала мои действия (или их отсутствие) на свой счет. Моей спутнице порой сложно было понять, почему я замыкаюсь в себе и часто молчу, а я просто не мог найти в себе силы даже на маленькую беседу. Так как Эвридика все еще жила с родителями, а мне повезло жить в общежитии с соседом, который на выходные уезжает домой, то чаще всего мы оставались у меня. На одну из наших встреч Эври опоздала, а как только переступила порог моей комнаты, расплакалась. — Черт побери, я ничего не успеваю! — пылко сказала она, закрыв лицо ладонями. — Что бы я ни запланировала — все рушится, ломается, как только я берусь за дело! Боже, я даже на свидание не могу прийти вовремя, какое ничтожество! Еще никогда я не видел ее такой. Непобедимая Эвридика, которая, казалось, может вынести все на своих плечах с улыбкой, теперь растирала тушь по лицу и горько плакала, как плачут уставшие потерянные дети. Беру ее за руку и усаживаю рядом с собой на кровать. Даже с потекшим макияжем, припухшим лицом и заплаканными глазами она все равно кажется мне невероятно прекрасной. Эвридика тянется ко мне, и я прижимаю ее к своей груди, глажу по волосам, как ребенка, позволяя выплакать ей всю свою боль и усталость. И слова словно сами вырывались из моей груди. Я говорил и говорил: как сильно люблю ее, как важна она для меня, как восхищаюсь и вдохновляюсь ее поступками, как меняюсь благодаря одной лишь ей. Все, что раньше мне было страшно произнести вслух, стало вдруг так легко, что я осыпал свою милую словами, будто выговаривался за все то время, что я копил эту любовь в себе. Вскоре Эвридика перестала плакать и заснула у меня на руках.***
Наконец мы накопили нужную сумму, и переезд состоялся. К этому моменту мы окончательно выбились из сил: еще чуть-чуть, и наверняка бросили бы эту безумную идею. Но все позади: накопленной суммы достаточно, чтобы оплатить несколько месяцев, поэтому можно было немного расслабиться. Квартирку мы выбрали небольшую, но довольно уютную. Несмотря на ее малогабаритность, каждому здесь хватало места: пространство в комнатах использовано с умом. Достижение такой глобальной цели придало мне уверенности в себе: теперь я понимал, что способен принимать серьезные решения и постепенно идти к исполнению своих желаний. Эвридика тоже радовалась: теперь она могла разместить все свои любимые книги, рисунки и сувениры так, как ей самой этого хотелось (а хотелось ей расставить свои богатства прямо на полках в нашей комнате). Я же облюбовал себе уютное кресло, а рядом, в углу, поставил свою гитару. Ощущения от проживания в общежитии и в съемной квартире разительно отличаются. Наконец-то мы чувствовали себя дома (хотя и были, можно сказать, в гостях). Теперь мы не выкрадывали время для встреч и не боялись кому-либо помешать: можно было наслаждаться обществом друг друга все свободное время, поддерживать порядок так часто, как этого хочется, класть вещи, не боясь, что их может взять кто-то чужой (в общежитии такое практиковалось часто). Ко мне снова вернулось вдохновение, так как наконец я обрел личное пространство, и по вечерам усаживался в свое любимое кресло, брал в руки гитару, тихонько наигрывал мелодию и шептал под нос названия аккордов. Эвридика же устраивалась за кухонным столом, умудряясь усесться на табуретке по-турецки и раскрашивать красками очередной эскиз. Чтобы вдохновение от нее не сбежало, Эври закрывала дверь, и таким образом мы спокойно отдыхали друг от друга. — Нам нужно устроить праздник по случаю новоселья! — однажды заявила моя спутница, чем на целый день озадачила меня. Дело в том, что я понятия не имел, как организуются такого рода мероприятия. Во-первых, кого из гостей стоило пригласить и как умудриться собрать всех в один день? Кто-то работал, кто-то посещал пары, а у некоторых были свои дела, не зависящие от учебы и карьеры. Во-вторых, что на этих праздниках вообще люди делают? Но Эври пообещала, что обо всем она позаботится сама. Было решено пригласить нашего общего друга Загрея, а также всю музыкальную группу. А еще я отправил приглашение Дузе, ведь именно она помогла мне освоиться на работе. Эвридика со своей стороны позвала подруг, которые нас познакомили на концерте. К этому вечеру она снова приготовила много разных угощений. Я всегда поражался — как у нее на все хватает фантазии? Ни одно ее блюдо не повторялось, но при этом я не замечал, чтобы что-то в руках Эвридики не удавалось. — Вы такая чудесная пара! — восклицала Дуза, до глубины души тронутая, что ее пригласили. — Кстати, простите мне мой нескромный вопрос, но вы еще не думали о помолвке? — вдруг спросил Загрей, налегая на фирменный салат Эвридики. – По-моему, вы отлично ладите вместе, и можете таким образом закрепить свои отношения. — Помолвка? Пф-ф, — поморщилась девушка с высоким конским хвостом, которую Эври также любезно пригласила. Кажется, ее звали Мег? — Какая чушь. Для счастливой пары эта формальность совсем не обязательна. — Возможно, ты права, – согласился с ней Загрей. – Однако эта формальность порой дает некоторые привилегии. — Какую глупость ты говоришь, — фыркнула Мег и повернулась к Эвридике, которая лишь задорно рассмеялась с этой перепалки. Загрей же вернулся к своей порции салата. Помолвка... Я порой задумывался, если у нас с моей возлюбленной все серьезно, то что мешает мне сделать ей предложение? И тут же осознавал, что мешает многое. Во-первых, я все еще учился в университете, а потому найти постоянную работу, обеспечивающую стабильный заработок, я не мог. Во-вторых, я не был уверен, хочет ли этого сама Эвридика. А в-третьих... Ох уж это «в-третьих»... Как и было сказано ранее, все серьезные решения давались мне с трудом. Для того, чтобы прийти к чему-то важному в своей жизни, мне приходилось преодолевать свои страхи и сомнения, и со временем этот процесс не давался мне легче. Я не был похож на свою бойкую спутницу, которая могла одним рывком изменить всю свою жизнь, а после не пожалеть о случившемся. Я же каждый раз истязал себя тревожными думами: «А что, если я разрушу все, что у меня есть?» Эвридика впоследствии пыталась меня расшевелить. Она спонтанно могла предложить уехать в другой город, пойти в клуб или в поход, а также прыгнуть с парашютом. Поначалу я был даже рад ее инициативе, думая, что таким образом я смогу понемногу приблизиться к ее идеалу и преодолею свою нерешительность. Несмотря на то, что любая внезапность выбивала меня из колеи, я продолжал соглашаться на ее безумные идеи, а после подолгу восстанавливал душевное равновесие. Кажется, Эвридика это заметила, потому со временем перестала меня дергать и попыталась измениться сама. Она отказалась от половины своих привычных занятий, пытаясь наслаждаться вместе со мной домашним уютом, спокойными развлечениями, размеренным образом жизни. Надо сказать, какое-то время моей возлюбленной это удавалось. Мы чаще проводили время за чтением книг и разговорами, играли в настольные игры и пили чай. Меня такой образ жизни вполне устраивал, ведь я быстро тратил энергию, а с помощью таких развлечений мне удавалось отдохнуть. Эвридика же через какое-то время начала скучать. Мы были кардинальными противоположностями с самого начала, но до сих пор это никак не вредило нашим отношениям. Я всегда считал, что такие люди, как мы, притягиваются друг к другу, ведь со своей копией общаться слишком скучно. Но в жизни никогда и ничего нельзя предугадать: в ней постоянно будет слишком много нюансов. Несмотря на то, что я старался всегда быть внимателен к состоянию моей любимой, я многого не замечал. Наверное, Эвридика просто легко умела скрывать свою усталость и апатию за сияющей улыбкой, делая вид, что ничего не происходит. Но порой я видел, что она не так весела, как раньше, ее взгляд стал куда печальнее, а сама девушка перестала делиться своими чувствами, как делала это раньше. Не без труда я набрался смелости и спросил Эвридику, что случилось. Ответила она не сразу: — Хотела бы я знать, что со мной, — воскликнула она спустя время, а ее голос резко изменился. Я не торопил мою возлюбленную. Даже нам самим порой нелегко понять, что с нами происходит. Наконец она ответила мне. Эвридика говорила долго и печально, и чем грустнее становился ее голос, тем сильнее я чувствовал ее усталость. Она поведала мне, что уже давно не может выбраться из апатии, которая кажется ей бесконечной. С тех пор, как мы начали копить на совместное проживание, она растеряла все силы, а сейчас никак не могла ни в чем найти вдохновение. Отчасти я знал, что это происходит и из-за меня. Скорее всего, ей от многого пришлось отказаться, чтобы быть рядом со мной. Только вот зачем? — Я хочу уехать, Орфей. В другой город. Нет. В другую страну, — воскликнула она. — Я так много сил потратила здесь, что хочу сменить обстановку, добиться новых успехов другом месте, а не покрываться мхом здесь. — Но это невозможно, — попытался объяснить я. — В другой стране придется все начинать сначала, без поддержки семьи и друзей. Ты потратишь еще больше сил, да и... — Орфей, но ведь ты моя семья! — воскликнула девушка и обняла меня за шею, шепча, словно завороженная: — Я знаю, что это звучит слишком радикально. Но пойми, за границей и у тебя, и у меня больше перспектив. Раз мы смогли вместе накопить на съем квартиры, то через некоторое время сможем и уехать отсюда! Но я не мог поддержать решение Эвридики. Вскоре мы замяли разговор и продолжили жить, как ни в чем ни бывало. Похоже, что Эври и сама забыла о своей дикой идее бросить все. Что это было? Временное наваждение? Усталость и желание перемен? Сложно сказать. Эвридика с каждым днем открывалась для меня с новой стороны. Тем временем, дела в музыкальной группе пошли в гору. Загрей смог наладить отношения с отцом (если бесконечное ворчание в сторону друг друга можно назвать «хорошими отношениями»), а он в свою очередь дал денег на запись целого альбома. Моя спокойная жизнь подошла к концу. Теперь мы без конца торчали в студии, записывая все новые песни, сводя музыкальные дорожки и переписывая отдельные куски композиций. Домой я возвращался под ночь, стараясь тихо пробраться в комнату, чтобы не будить Эвридику. Хотя, как правило, она в это время не спала. Несколько раз мы сумели поругаться из-за моих поздних возвращений: на почве своего подавленного состояния она гораздо острее реагировала на всякие мелочи, а эта ситуация и вовсе подвергала Эври постоянному стрессу. Я чувствовал себя виноватым. А ведь мне так хотелось сделать Эври счастливой! Теперь выходит, что, когда мои дела начали налаживаться, она осталась одна со своими проблемами, и я понятия не имел, что я могу для нее сделать. И могу ли? Как-то раз я предложил нам вместе сходить к специалисту и попро бовать решить наши проблемы. Эвридика даже была не против. Но в конце концов на эту затею нам не хватило средств, а идея постепенно поросла травой.***
Мы стали чаще ссориться. Сложно было найти виноватого в этих перепалках: как правило, у кого-то срывало крышу, и мы просто начинали выплескивать все обиды, что накопились в душе. Дело доходило даже до мелочей, на которые в обычной жизни мы не обратили бы внимание. Пару раз моя возлюбленная задела меня за живое своими упреками. Я ее, очевидно, тоже. После таких стычек примирения напоминали пластырь, наклеенный на рваную рану. Мы все еще любили друг друга, я знал это. Но кто же знал, что порой любви в отношениях недостаточно... Самая громкая наша ссора началась с того, что Эвридика снова завела разговор о переезде. Моя спутница выбрала весьма удачное время — я как раз ей рассказывал о записи альбома, над которым мы трудились в последние дни. Было вложено немало сил, потому результат вышел вне всяких похвал. Мне было крайне важно этим поделиться. Совсем скоро наша беседа перешла на повышенные тона. Мы, словно два потерянных ребенка, кричали друг на друга и никак не могли докричаться. Нам было больно и плохо, а что нам с этим делать, не знали. Если раньше мы могли спасти друг друга, то теперь мы не могли спасти даже самих себя. Потому на щеках Эвридики блестят слезы обиды, потому у меня трясутся руки. Я слышу наши голоса и поражаюсь: «Неужели это ОНА так кричит? Неужели это Я так кричу?!» Оставаться в одном доме этим вечером не было смысла. Я решил уехать, чтобы восстановить силы после нашей ссоры и подумать какое-то время над решением проблемы. Эвридика мне не препятствовала, закрывшись в комнате после нашей ругани. Я накинул на плечи куртку, уложил гитару в футляр, и, набирая одной рукой смс Загрею, вышел навстречу ветру и дождю...***
Я вернулся следующим вечером. Эвридики не было дома, и я подумал, что она просто задержалась на работе. Сняв ботинки и повесив куртку в шкаф, я проследовал в нашу общую комнату, чтобы поставить гитару обратно. Первое, что мне бросилось в глаза — это пустые полочки, на которых Эври хранила разные мелочи. Эскизы тату, что лежали на письменном столе, тоже куда-то исчезли. Я почувствовал резко возрастающую тревогу в своей груди, и бросился проверять шкафы, в которых теперь висела только моя одежда и стояли лишь мои книги. Я не мог поверить в то, что вижу своими глазами. Мы и раньше ссорились, но Эвридика никогда не пыталась уйти от меня, потому я даже предположить не мог, что она сделает это теперь. Я обошел всю квартиру в поисках хоть одной вещи моей возлюбленной, но тщетно — Эври забрала с собой все без остатка. Мои догадки подтверждались. Если бы Эвридика поддалась порыву ярости, то вряд ли бы она забрала все до последней статуэтки. Девушка явно приняла твердое решение, пусть и спонтанно, как она привыкла это делать. В отчаянии я потянулся к телефону и набрал номер своей возлюбленной, но оператор сообщил, что данный номер заблокирован. Наверняка Эври просто выкинула сим-карту. У меня подкосились ноги. Знаете ощущение, когда из легких словно выбили весь воздух, и теперь тебе абсолютно нечем дышать? Я в отчаянии звонил вновь и вновь, но постоянно слышал монотонный голос оператора, который возвращал меня в суровую реальность. Эвридика ушла. Она не вернется. Но почему? В кухне я нашел записку на столе, сложенную вчетверо. Дрожащими руками я поспешно развернул ее, принявшись читать послание, написанное аккуратным изящным почерком: «Любимый, мне жаль, что тебе приходится сейчас, находясь в пустой квартире, читать это глупое письмо, которое лишь есть несносное оправдание моей слабости. Мне жаль, что я причинила тебе столько боли, мой музыкант. Ты этого не заслужил. Но мне придется сделать тебе больно в последний раз, чтобы окончательно исцелить нас обоих и начать новую жизнь. Я так устала, мой Орфей... Я устала хотеть всего и сразу, желая броситься в пучину жизни, изведать ее новые тайны, бесстрашно преодолевать трудности, но при этом чувствовать себя бесконечно виноватой перед тобой. Я знаю, как утомляла тебя своими порывами. И, в свою очередь, я больше не могу жить так, как живешь ты. Мне ужасно больно признавать, что наша любовь не делает нас счастливыми. И у меня больше нет сил пытаться что-то изменить. Прошу, не ищи меня нигде. Я уезжаю, как и хотела. Пусть пока осуществить я могу совсем немногое, но впереди у меня полно времени. Я знаю, что и ты свое счастье найдешь, только, увы, не со мной. У нас разные цели, моя любовь, и дай бог, чтобы мы однажды их достигли. Прощай, Орфей. Отпускать друг друга будет тяжело. Но я никогда тебя не забуду».***
— Орфей, да я правда клянусь, что ничего не знаю! — отнекивался Загрей, когда я выпытывал у него информацию о том, куда же все-таки сбежала Эвридика. Первое время я сходил с ума от боли, потому стал невероятно несдержанным в общении. Загрею периодически приходилось это терпеть: — Я не верю в то, что она могла так просто уехать и не сказать ничего! — с жаром воскликнул я, нервно ходя по комнате взад-вперед. — Я понимаю твою боль, Орфей, но я и правда не могу ничего сделать, — сочувственно вздохнул парень, пытаясь уследить за моей траекторией движения по комнате, а потом вдруг воскликнул: — Я придумал. Спроси Мег! Она наверняка знает, что случилось с твоей Эвридикой. А может быть, даже умный совет даст. Вот оно! Как же я сразу не подумал, Мег! Загрей всегда подавал умные идеи, когда я в нервозном состоянии не мог ничего сообразить: — А у тебя есть ее номер? — недоверчиво спросил я. Заг только расхохотался: — Неужели ты думал, что после того вечера я не попытаюсь с ней познакомиться? Но мне уже это было неинтересно. Выхватываю телефон и стремительно набираю номер одной из лучших подруг своей возлюбленной. Длинные гудки. А затем на звонок отвечает хриплый, строгий голос. Мег меня сразу узнала, и церемониться со мной не стала: — Еще чего, я не буду тебе ничего говорить! — возмутилась она. — Моя подруга доверила мне секрет, ты думаешь, я так просто возьму и выдам его ушлепку, вроде тебя? Знаешь, что я тебе скажу? Эвридика не хочет с тобой говорить. Она поставила жирную точку в конце вашей истории. Так что вот тебе мой совет — отвали от нее и забей. Когда-нибудь станет легче. Мег бросила трубку, а я еще долго слушал короткие гудки и осознавал ее резкие, но такие верные слова. Когда-нибудь станет легче... Ах, если бы кто-то знал, сколько ждать это волшебное «когда-нибудь»!***
Нас обманывают с самого детства. Любовь, увы, не всемогущее чувство. Наши отношения она вылечить не смогла. Нас развели разные пути с Эвридикой, но в моем сердце отныне она занимает особое место. По началу я сходил с ума. Из моей жизни вдруг исчезло нечто важное, и ощущалось это, словно если бы я потерял половину своего сердца. Я замыкался в себе, впадал в уныние, пропускал пары, боролся с болью алкоголем, заваливал себя делами. Много чего было. А еще я писал музыку. Когда слезы заканчиваются, музыка помогает выразить боль лучше всего. Погрузившись в свое отчаяние с головой, я написал множество печальных баллад о любви, в которых я отобразил все оттенки чувств, что я испытывал к своей любимой. В песнях я гневался, и мой голос срывался на крик; я звал ее, и звуки моих песен наполнялись отчаянием; я грустил, и гитара в моих руках захлебывалась рыданиями по потерянной любви. Но постепенно боль стихала. Сначала она сменилась тихой грустью, а после мое сердце наполнилось благодарностью к той, что подарила мне свою нежность. Эвридика стала моей музой, моим светом, к которому я тянулся, преодолевая своих внутренних демонов. Отношения с ней сделали меня лучше, сильнее. И пусть я ничего больше не могу вернуть. Теперь, храня теплую память в своей душе, я все же не хочу оглядываться назад. Ведь все прошло. Все всегда когда-нибудь проходит.