Дитя песков

      Шкриб-шкряб. Шкри-и-иб-шкряб. Шкриб-шкря-я-яб. Шкриб-шкряб.       Чешуйчатое тело тихо скрипит по песку, камням и чёрт знает какому ещё мусору, усеявшему старый особняк. Может даже в каких-то из коридоров на полу среди прочего хлама лежат и человеческие кости, как в катакомбах Парижа.       Скрипы и шкрябанье затихает точно за импровизированной дверью — то и дело осыпающимся проёмом, который когда-то точно закрывался деревянной дверью, а ныне… о былом напоминали лишь проржавевшие насквозь петли.       Из-за обшарпанного угла сначала показалась тонкая ручонка, уцепившаяся за облезающий косяк двери. Вслед за ней сначала тёмно-каштановые взлохмаченные волосы, потом бледно-зелёный глаз, настороженно оглядывающий то немногое, что можно увидеть по-крысиному выглядывая из-за угла.       Вихры и глаз спрятались, чтобы в следующее мгновение из-за косяка показалась уже вся голова на тощей шее целиком. Вновь раздалось мерзкое шкриб-шкряб и в комнату вполз мальчишка с осунувшимся лицом. Сколько бы над ним не квохтала профессорша, а её «чудо природы», окрещённое другими обычным уродцем, не особо прибавляло в весе.       Герхард не отвлекался от упражнений, наблюдая за змеёнышем лишь краем глаза. Он не особо верил во всю эту чушь про жуткого монстра, который только и ждёт, чтобы люди расслабились и можно было по-тихому их сожрать.       При обследовании катакомб была обнаружена некогда запечатанная комната. Небольшое землетрясение и вот уже в неё могут проникнуть гробокопатели. В комнате среди всякого хлама было спрятано крупное яйцо с крепкой скорлупой. Кривые руки, отсутствие каких-либо условий и вот уже в один дождливый день раздался треск и из развалившегося яйца вывалился дохлый пацанёнок, ниже пояса изуродованный змеиным хвостом с чёрной чешуёй.       Одноглазая профессорша в основном держала змеёныша в террариуме, где он отогревался под лампами, жрал всякую погань и набирался сил. Когда же курица-наседка спала, погружалась с головой в работу или по иной причине не могла квохтать, змеёныш изредка выбирался из своего логова и обследовал особняк.       Комнаты, заваленные всяким хламом, может и были интересны ребёнку, но искал он явно живого общения. Одной профессоршей сыт не будет, особенно если она носится с тобой и постоянно квохчет. Гробокопатели, сами себя с гордостью почему-то называвшие археологами, интереса змеёныша не разделяли.       Прибить «уродца» мешала угроза гнева профессорши. Поэтому присутствие пацанёнка в лучшем случае игнорировалось, в худшем — его пинками загоняли в какой-нибудь угол, самую настоящую щель, где он сидел и размазывал по впалым щекам сопли.       Змеёныш, ободрённый отсутствием крика, пинков и летящих в него бутылок, дополз до скамейки и аккуратно примостился на самом краю. Как нищий родственник, который надеется, что его не заметят, а если и заметят, то не выгонят.       Убедившись, что его не собираются сию же минуту вышвыривать из комнаты, змеёныш с интересом наблюдал как наёмник раз за разом поднимает своё тело к турнику. В бледно-зелёных глазах плескалось плохо скрываемое восхищение. Не исчезло оно и через полчаса, когда Герхард закончил тренировку и опустился на скамейку.       — Мама шкашала, што ты шештоки ш другими, потому што шештоки ш шобой…       Тихое то ли шипение, то ли шкрябанье было раздалось столь неожиданно, что Грехард едва не подавился водой. Сами же произнесённые слова — их смысл — ничуть не удивил Герхарда. Никто особо в отряде не жаловал наёмника, только вот его, в отличие от змеёныша, уродом называли исключительно шёпотом и исключительно за закрытыми дверями.       — Одноглазая много чего говорит, — отрезал Герхард.       Опустив бутылку с водой на пол, Герхард встал, разминая руки и плечи. Змеёныш наблюдал за его действиями с интересом, но в то же время выглядел проштрафившимся щенком, который вроде и хочет что-то сказать, а вроде и боится оказаться за это в луже какой-нибудь грязи.       — Чего тебе ещё?       Змеёныш вздрогнул и робко вытащил из кармана лёгкой кофты смятый и грязный платок. Развязав два узла, пацанёнок извлёк на свет армейские жетоны. Металл поблёскивал и ярко выделялся на фоне засаленной ткани.       — Я шотел верш… вер-нуть, — с трудом произнёс змеёныш. — Не крал. Я не крал. Крал, но не я.       Герхард взял с платка жетоны, поднял их к лицу, чтобы убедиться, что это именно его пропавшие пару дней назад жетоны. Змеёныш в то же самое мгновение весь как будто сжался, втянул голову в плечи и глядел на наёмника затравленными глазами.       Вся хрупкая фигура змеёныша излучала страх наказания. Незаслуженного, разумеется. Герхард прекрасно знал, что у змеёныша не хватило бы духу пробраться в раздевалку и спереть жетоны, будь они хоть трижды блестящими. Слишком силён в нём страх получить очередную порцию тычков и пинков.       Однако, вполне в духе воспитания одноглазой было увидеть как кто-то прёт чужую вещь, подкараулить момент и стянуть её, чтобы потом вернуть законному владельцу. Давить на зашуганного паренька было бесполезно. Он скорее зайдётся соплями и слезами, чем сможет внятно рассказать в чьих вещах он нашёл украденное.       — Спасибо.       Всего одно слово, простое как камень, но змеёныш расслабился. Совсем немного, но он перестал выглядеть как забитая шавка. Грязный платок исчез в кармане кофты, словно его и не было.       — Было больно? — вновь подал голос змеёныш, явно разглядывая шрамы, щедро рассыпанные по лицу и телу наёмника. — Ашлан кинул в меня бутылкой. Ошколок порезал руку. Было больно.       Герхард пожал плечами. Он не был заинтересован в разговорах и в обсуждении старых шрамов тем более. Выставить же змеёныша вон не позволяла логика. Тот не мешал, не доставал и в целом был безвреднее щенка.       — Мне нушно шпрошить могу ли я нашивать тебя папой?..       — А одноглазую ты спрашивал, можно ли называть её мамкой?       Змеёныш шмыгнул носом. Похоже в его маленькой черепушке совершенно не укладывалась мысль о том, что профессорша могла и не возиться с ним точно мать. Более того, змеёныш явно боялся потерять единственного человека, который был с ним добр.       Наёмник усмехнулся. Поворота с «папой» он точно не ожидал, как не ожидал и того, что змеёныш вообще когда-нибудь столкнётся с ним, но откуда росли уши у этого он вполне понимал. Не раз и не два он слышал разговоры гробокопателей о том, что одноглазой шлюхе вполне подходит уродец-«сынок».       Один раз Герхард даже стал невольным свидетелем того, как зарёванный змеёныш приполз к профессорше и спросил, что такое «шлюха» — шлюша, как это звучало в исполнении пацанёнка, — как за глаза кличут одноглазую. Профессорша злобно поджала губы, но мелкий видимо догадался и сам, что ничего хорошего слово означать не может.       — Мошно я буду ш тобой?.. Я не буду мешать…       Змеёныш смотрел на него с такой надеждой, словно от ответа Герхарда зависит благополучие целого мира. Что мог сказать наёмник? Прогнать пацанёнка, выслушать нотацию от профессорши, а потом ловить спиной взгляды? Бросить змеёныша подыхать в одиночестве, пока кто-нибудь из гробокопателей спьяну не пришибёт его к чертям собачьим?       — Оставайся.       Глаза змеёныша вновь наполнились тем восторгом, который Герхард уже мельком видел, когда наблюдал за пацанёнком во время тренировки. Как мало кому-то нужно для счастья — всего-то разреши сидеть рядом и не отсвечивать.       Можно подумать, настолько змеёныш был замучен одиночеством, что готов был украсть однажды уже украденную вещь, чтобы потом со страхом ползти к настоящему хозяину.       — Зовут-то тебя как, дохляк?       — Шан-кар, — едва слышно прошептал змеёныш.       — Ползи к одноглазой, пока она тебя не потеряла и не подняла визг на весь особняк.       Шанкар выглядел расстроенным — снова его отсылают, хотя парой минут ранее разрешили остаться. Поникшие плечи, опущенная голова. Ну чисто вымокший под дождём и побитый кот.       — Завтра пойдёшь со мной в обход.       Не веря своему счастью, змеёныш обернулся, но Герхард уже не смотрел на него. Наёмник собирал вещи и думал — стоит ли говорить с одноглазой о змеёныше или пустить всё на самотёк? Боясь, что счастье ускользнёт из худых ручонок так же легко, как и свалилось на него, змеёныш поспешил убраться. За стенкой вновь раздалось шуршание чешуи по полу.       Шкриб-шкряб. Шкри-и-иб-шкряб. Шкриб-шкря-я-яб. Шкриб-шкряб.