Мадя, завязывай

как говорят инцидент исперчен любовная лодка разбилась о быт с тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей бед и обид (с) Владимир Маяковский

      Сквозь мутные стёкла квартиры открывается прекрасный вид на полные мусорные баки. Снег не особо скрашивает такую картину, но всё-таки, к зиме город преображается, белеет и ложится, прибитый к земле, неподвижный, как дохлый заяц. У приоткрытого окна стоит пожилая женщина и шумно вздыхает каждые пять минут. Вздохе на шестом из глубины квартиры доносится недовольный стон.       — Мадя, завязывай, — в дальней комнате что-то, похожее на пустую стеклянную бутылку, с грохотом падает и разбивается об пол, — Вот это уже сама убирай! Нет моих сил, — и женщина вздыхает снова, громче обычного. Постояв ещё какое-то время у окна, она направляется в комнату.       — Мадь, ну прекращай, всё, — скорее с сочувствием, чем с упрёком просит она. Хозяйка квартиры сидит неподвижно, точнее сказать, лежит, обтекая своим телом всё кресло и уставившись в чёрный экран монитора. Одним движением её рука будто отпадает от виска и ударяется о стол.       — Я вам говорила, Надя, несмотря на моё уважение к вашему труду, я против того, чтобы вы мне советовали, как жить. Советуйте детям, вы же для этого здесь.       — Мадюша, ну что ты, — няня аккуратно садится на свободный стул, — Сколько можно убиваться по негодяю этому, я не пойму.       — Прекратите, Надя, — обрывает "Мадюша" — женщина лет тридцати семи, с красными как от болезни глазами, с тонкими, почти прозрачными пальцами, чуть ли не толщиной с сигарету между ними. Она вся в чёрном, и от этого её поза выглядит ещё неестественно и напоминает бесформенную каракатицу со щупальцами-ногами.       — Что Ян твой? — интересуется няня, и Мадина вздрагивает от её слов. Но лицо её остаётся невозмутимым, бледным и не менее измученным.       — Соннов? Да пошёл он…       — Мадя! Дети же дома.       — Дети, — как бы соглашаясь, произносит женщина, — Я не могу их видеть, Надя. Вы бы знали, до чего мне омерзительно теперь то, что они оба в отца.       — Мадюш, ты такое не говори…       — К чёрту, Надя! — Мадина приподнимается с кресла и бьёт кулаком по столу со всей силы, так, что пепельница отлетает в сторону, — Устала я от такой жизни! Не могу! Я от отца с ним в другой город сбежала! Как пятнадцатилетка, ей богу! Хорошо хоть отец не стал искать. Но я его, считай, потеряла теперь…       Надя, немного помолчав, позволяет себе возразить своей собеседнице.       — Он на тебя в обиде не из-за Яна твоего. И даже не потому, что ты внуков его увезла. Ты же на похороны своего родного брата не приехала, даже не…       — Не о том я, Надя! — почти истерически вскрикнув, женщина вскакивает с кресла, — Соннов же кабель! Да я же его со дна вытащила! Возила этот его аукционный хлам из-за границы, козла или барана этого золотого в двести кило! Какого хрена он-то козлом оказался, Надя? Почему никогда женщина не может понять, что ей попадётся в мужья, какая собака последняя?! Почему до брака — как шёлковый стелется, а потом в башке что-то как переклинит, и с концами?       — А кто тебя просил, Мадюш? Сама захотела, сама помогла, вот теперь получаешь. Любовь дело бескорыстное, а ты чуть не помешалась, — женщина кинула озлобленный взгляд, в два шага оказалась рядом и резко, почти угрожающе нагнулась к няне.       — Мадя! — но Мадю было не остановить, глаза у неё горят бешеной яростью и обидой. Она мечется по комнате, бросая беспорядочные взгляды как бы «сквозь» предметы вокруг неё, будто не видит в них преграды движению.       — Кто его из долгов вытащил? Кто тут усыплял бдительность безмозглого начальника, чтобы вдруг, ни с того ни с сего, из целого штаба сотрудников, оказалось, что именно Соннову надо премию? Кто ему сказал, что сейчас бычий рынок, что ставить на него нужно? Кто настаивал, что надо рискнуть? Он ведь так и сделал, бык чёртов, до сих пор трясётся, ставит на повышение. Вот и деньжищи сразу появились на побрякушки, всё для этой… прошмандовки. Оприходовал дочку начальника, а меня уволили из компании! Выперли без объяснений, Надя! Не бык он, а бычий хрен…       — Ну всё, выдохни ты!       — Выдохни! Легко вам, Надя, выдыхать! — Мадина берёт новую сигарету, щёлкает зажигалкой и снова закуривает прямо в комнате, — Мне, Надя, уже далеко за тридцать. Что дальше-то? У вас вон муж, дети, внуки — всё как у людей. А у меня ничего. Вот эта рухлядь, дети орут, работы лишилась. А я там жила, на этой работе… — Мадина останавливается на минуту, притихнув, а глаза её краснеют ещё больше, — У меня один человек солнцем был, околобогом. Боготворила я его. А сейчас как пелена с глаз сошла — больше никакого бога. Только я и дикая злость какая-то, животная. Страшно, Надя, я на детей начну бросаться скоро. Ты потому и здесь, что я одна их задушу просто. Обоих задушу, Надя, и не моргну. Страшно. Задушу и не моргну…       Няня сидит, не шелохнувшись, и держится за сердце. Мадина не моргая смотрит в окно, а затем говорит:       — Если задушу, кто виноват будет? А если я Сонновой невесте глаза выколю ночью, кто? Кто виноват, Надя?       — Не дай бог тебе узнать, Мадюша.