твоё равнодушие — моя смирительная рубашка.

мы всю жизнь гонимся за счастьем, чтобы понять, что в нашей жизни уже были эти моменты, а мы их бесстыдно проебали. валика это осознание накрыло резко, словно на голову вылили ведро ледяной воды. все ведь было хорошо, когда они с димой смотрели какие-то глупые американские комедии по вечерам. когда дубин вырисовывал пальцами новые узоры по разрисованной татуировками коже. когда они вместе смотрели на горящее закатом небо и улыбались. счастливо-счастливо так улыбались. а сейчас дима словно погас. озорные огоньки в его глазах поблекли. теперь там отражалась только усталость на пару с пустотой, а синяки под глазами стали такими, что калигари уже думал, что там будет побольше пространства, чем в их квартире. не хотелось понимать, куда пропал весь уют, все тепло, что было между ними раньше. не хотелось смотреть, как от дубина остаётся только его изможденная тень, которая утром не может найти силы даже встать с кровати, а вечером, едва зайдя домой, бессильно валится на эту самую кровать. валик так просто не может. смотрит в самые глаза и задает вопрос, который комом становится в горле. ведь он так боялся, что придётся произносить это вслух. — ты меня больше не любишь? дубина этот вопрос сбивает с толку. он часто-часто хлопает ресницами, словно его резко отвлекли от какой-то монотонной работы, а щеки принимают такой цвет, что их можно было бы использовать вместо красного сигнала светофора.  — что… что ты такое говоришь? люблю, конечно… просто работа… я устаю, понимаешь? столько дел навешали, а сейчас вообще время такое… как март у котов, только у преступников. и калигари почему-то вмиг становится жутко стыдно за то, что он вообще может _такое_ спрашивать, даже предполагать, что дима его не любит. конечно, любит! просто на работе устаёт. работа. но только дни идут, а лучше не становится. валик понимает, как все на самом деле плохо, когда дубин не пошёл на работу просто потому, что не нашёл в себе сил даже встать с кровати. нет, это точно что-то нездоровое. калигари понимает, что сам тут уже не справится., а еще — что нужно поднимать своего суженого на ноги, чтобы заставить его выйти из дома и пойти к психологу, пока он не вышел в окно и не пошёл на тот свет. может, это глупость, но валик уже правда готов был снять с окон ручки, чтобы наверняка. правда, после пятого психолога ручки с окон уже хотелось снимать, чтобы самому туда не шагнуть. потому что все рекомендованные специалисты на деле оказываются весьма сомнительными. либо понавыписывают миллион слишком сильных препаратов, либо парят хрень о том, что на самом деле свою работу никто не любит, нужно перестать страдать ерундой и начать работать. на последнем сеансе калигари сорвался и посоветовал перестать нести чушь и нормально работать самому психологу. валик словно заражался этим бессилием, исходящим от димы, и в квартире грозовой тучей висела безысходность. — валь, правда, это не имеет смысла. мы уже столько специалистов обошли… может, мне и правда просто нужно начать работать? — нет, дим, это они глупости говорят. вот увидишь, я найду хорошего психолога, я ещё знакомых поспрашиваю… — и какой уже раз я это слышу? калигари пытается посмотреть в самые глаза, держа за руки. — мы со всем справимся. вместе. я люблю тебя… ты меня тоже? ответа не следует, а валик впервые задумывается о том, что может, смысла бороться и правда нет.