флюорограмма прокуренных лёгких

Я думал, что учёл абсолютно все. Что в моём плане не было ни единого промаха, ни одного слабого места, ни одной ошибки, которая может стоить мне жизни. Я думал, что я неуязвим, что я защитился от всех внешних преград и опасностей, которые смог предугадать. Да и предугадал я все. Или был уверен в этом. Да, блять, я был уверен, что у тебя не получится найти абсолютно ничего. Никаких промашек. Никаких недочетов. Ничего, за что ты мог бы зацепиться. Всё было идеально, так идеально, что постарайся ты пойти против меня, ты мог бы даже поставить в ловушку самого себя. Но вместо этого, ты обернул всё вспять, насмехаясь надо мной и швыряя мне мой идеальный план прямо в лицо. Мою идеальную победу. Ты нашёл. Нашёл, сам того сначала не подозревая. Возможно, нашёл ещё в тот момент, когда щёлкнул наручником на моей руке, соединяя со своей красной нитью, которая потом обернулась вокруг моей шеи, так вкрадчиво, что я сперва и не заметил; врезаясь в кожу, оставляя следы и вырывая из глотки хрипы. Я прозвал это первым своим промахом, когда тщательно перебирал в голове все события, которые произошли с того момента, как я встретил тебя. Тут и дал мой план первую трещину. Я дал первую трещину. А, как известно, когда первый изъян проявился, прошедшись огромным уродливым расколом по всей поверхности льда моего холодного разума, то и остальные мелкие трещинки не заставят себя ждать. Начало положено. И тогда, в тот момент, мне стоило ждать последнего, смертельного раскола. Но я был весьма неосторожен. Потом, с каждым днем мой план рушился у меня на глазах, но я упорно продолжал слепо отворачиваться, даже не осознавая этого. И ты тоже не понимал. До того момента, как первый блядский цветок прорезался на моей коже. Для меня он выглядел, как приговор, но, вот сюрприз, судьба приготовила мне двойной. двойной. смертный. приговор. блять. Ведь проблема заключалась и в том, что глупо бы было понадеяться на то, что ты ничего не заметишь. Потому что ты всегда замечаешь всё. А я уж точно никогда не смогу скрыть от тебя чего-то. Я уверен, ты заметил не только проклятый гнилой цветок — ты наверняка заметил всю бурю эмоций и обречённость внутри меня, в моих глазах. Меня бесил ты. Меня невыносимо раздражало то, что я весь у тебя как на ладони — вот он я, делай что хочешь. И ты делал. Ты ставил эксперименты, медленно раскалывая меня, методично ломая с хрустом. Ты хрустел моими рёбрами, которые защищали моё уязвимое сердце, как своими ёбаными приторно-сладкими конфетами. И почему-то меня слишком уж часто преследовало чувство, будто я, напротив, совсем ничего не знаю о тебе, хотя и я, проводя с тобой всё своё время, мог рассказать о тебе всё. Всё-таки мы слишком похожи. Иногда ты — будто отражение меня. И это почему-то бесило ещё больше. Но из-за этой единообразности, я был почти уверен, что ты так же, как и я, выбрал слепоту и обман, сладкую иллюзию для меня (а не для себя, как я думал вначале — ведь тогда я был счастлив, что не один я в опасности), вместо стыдливой откровенности. Я не хотел говорить об этом. И ты не хотел говорить об этом. В конце концов, у всех есть свои скелеты в шкафу, а у нас они волей не волей становятся общими. Ты даже плечами не пожал. Вот тут мы и подходим ко второй фазе моего идеального проигрыша. Второй мой промах — я стал ещё уязвимее, чем был до этого; я достиг апогея и конечной точки. Это не то, что можно бы было назвать полноценным промахом, ведь если бы не наручники, которые каждый день напоминали мне об этой неразрывной нити, что словно змея, медленно, но верно подбиралась к моей шее, чтобы придушить незаметно, пока я отвлёкся — нанести фатальный удар в момент слабости; если бы не наручники, то я мог бы с лёгкостью скрыть свою небольшую проблему. Я мог бы исправить это — и да, тогда бы я споткнулся, но выровнялся бы, не позволяя себе окунуться в чёрную пустоту твоих глаз. Но тут первый промах сыграл свою роль — я всё ещё нахожусь рядом с тобой двадцать четыре часа в сутки. Тогда я впервые осознал, насколько уязвимым я всё-таки был, пока ты спокойно хрустел леденцами и щёлкал по клавишам компьютера, иногда натягивая цепь. Я мог бы сказать, что это была не моя вина, но сейчас у меня уже совсем нет времени обманываться и отворачиваться. То, что я позволил себе провалиться, позволил оступиться, упасть в пропасть твоих глаз — полностью моя вина. И я корю себя за это. О чём ты думал, когда увидел ярко-красный бутон, медленно распускающийся на моём предплечье? Возможно ты подумал «Вот оно». «Вот она, твоя слабость, Ягами. Наконец твой изъян среди идеальности, которую ты сам себе выстроил.» Я и правда был уверен, что я учёл и каждое твоё действие. И я учёл. А разве могло быть иначе? Ты бы действовал так же как я, все твои действия, мысли, поступки — они присущи и мне — если не полностью, то в какой-то степени. Но я не учёл того, что было очевидно — и в этом его проблема. Я не учёл того, что я собьюсь. Что я не такой уж неизменный. Всё-таки, как бы печально ни было, каждый мой промах становился твоим преимуществом. И ты не просто понимал это — ты полностью осознавал это. Третий мой промах — я поддался. Вполне осознанно. Может, где-то в глубине я понимал, что это всё иллюзия, которую ты строишь для меня даже без потайных ходов — ты идёшь напрямую. Заметив маленькую дыру в идеальном плане, ты таранишь её, пока не уничтожишь и не сравняешь с землей. Мне невыносимо хотелось довериться, а ты любезно оказался рядом. Ты вообще хоть что-нибудь чувствовал? Чувствуешь ли сейчас? Чувствовал ли когда-нибудь за свою жизнь? Или ты блядская машина, которая решает задачи? Есть же и в тебе что-то слабое, что-то такое же уязвимое. Определённо есть слабое звено, и я бы определённо додумался какое, но я сдался. Сам. Направил пистолет в твоих руках на своё сердце и ждал, пока ты выстрелишь с благовением в глазах. Думать сейчас уже слишком поздно. В любом случае, ты быстро понял, что я собираюсь обманываться и приму любую сладкую ложь, которая удовлетворит меня и мои потребности на данный момент. А я в свою очередь понял, что ты просёк ту лазейку, которая приведёт тебя к победе. И ничего с этим не сделал. Я позволил тебе обстроить вокруг меня целый волшебный мир. Идеальный и приторно-сладкий. Кажется, я понял, почему ты ешь столько сладкого. Я проиграл так глупо. Я сам подставил себе все подножки и обеспечил тебе победу. Надеюсь, тебе так сладко от неё, что ты наконец-то получишь себе сахарный диабет. Надеюсь, когда-нибудь ты поперхнёшься этим леденцом и сдохнешь. Счастливой смерти, Рьюзаки. Хотел бы я утащить тебя с собой. Но ты проклятая машина. Блядский робот. Даже не ты. Я — и есть та червоточина, все проценты вероятности которой я так панически старался изъять. Единственная дыра в моём плане — это я сам. И это я не учел. Я не учёл собственные эмоции. Я не учёл, что никакой я не Бог — вместо этого я намертво прибит корнями прогнивших цветов к земле. Ты и правда сравнял меня, самого Бога нового мира, с землёй. И ты выиграл, Рьюзаки. Как ощущения?