Несколько дней с Крысой

А за стеной обрыв, и только ветра свист, И кто сказал, что мы сошлись и разошлись. И знаю точно я, что сбудутся мечты, Где будем мы с тобой, где только я и ты. Ты моя судьба, я люблю тебя. Сергей Мазаев «Я тебя никому не отдам»

Сфинкс щелкает выключателем — свет брызгает в глаза. Очки позволяют мне увидеть первым и сразу все: Волк отлипает от Крысы, облизывает губы… Яркие… У обоих, чуть припухшие, выделяющиеся на лицах. Чужие зацелованные губы бесстыдно лезут мне за очки. Или это я нагло не отвожу взгляд? Так-то все понятно, но меня выбивает из колеи. К счастью, не только меня. Волк быстро дергает вниз футболку, пряча возбуждение. Крысе проще: она вскидывает на меня взгляд, кривит губы. Я проваливаюсь. Мне бы надо снять очки, чтобы достойно ответить, но я не шевелюсь. Даже язык скромно прилипает к небу, что совсем мне не свойственно. Я сам на себя не похож. — Вам, что пустых классов не хватает, чтобы так вламываться? — говорит Крыса резко и переводит взгляд на Сфинкса. Сфинкс стоит с открытым ртом, похоже и у него трудности с поиском достойного ответа. Крыса, не дожидаясь, когда хоть один из нас соберется — Волк тоже порядком ошарашен — громыхает в коридор. Она проходит мимо, и я вижу засос у нее на шее. Мне должно быть все равно, но мне… хочется схватить ее за руку и наорать. Мысленно встряхиваю себя: «Эй! Полегче… Из-за чего такой накал?» Я пытаюсь договориться с собой. Внутренняя речь — мое все, но сейчас не работает. Шаги Крысы заглушают все. Грохот тяжелых ботинок отдаляется и гаснет, и мы втроем остаемся в молчании. Назвать его неловким означало бы чертовски недооценить ситуацию. Хотя, собственно, почему это так и не скажешь. Почему бы Волку не целоваться с Крысой? То есть, вроде как, у них со Сфинксом особая связь, но у Сфинкса же есть Русалка. Он, конечно, не ныкается с ней по пустым классам, там все чинно и благородно, как у приличных наружних школьников из старых советских фильмов, но… Но Сфинкс смотрит на Волка тяжело и печально, рот уже закрыт, даже плотно сжат. Резко очерченные губы вытянуты в тонкую линию. Волк эффектно взмахивает челкой, не принимая молчаливых обвинений, сжимает кулаки — пальцы оглушительно хрустят, Волк скалится. Я чувствую, что мне пора свалить, но первым уходит Сфинкс. Хотя его невнятные чувства можно потрогать — почти захлебнуться. Волк барахтается на линии горизонта, нервно хватая уже не воздух — сигаретный дым. Когда успел? Я вдыхаю и пытаюсь снова найти себя: резкого, дерзкого, безразличного, простого… только мои ногти оставляют следы на внутренней стороне ладоней. У Сфинкса ни ногтей, ни ладоней — он виртуозно разворачивается на пятках и удаляется. Волк смотрит ему в спину, а потом вдруг говорит: — Ну и какого… ты его привел?! Я торопею от наезда. И не выдыхаю верное: «А какого… я должен перед тобой объясняться?!» — А нечего было ронять стулья! — я обличительно тыкаю пальцем в лежащий на боку стул, он видно висел на парте, до того как… я даже думать не хочу, почему он упал, но этот грохот и привел нас со Сфинксом в класс. Нельзя же было не проверить. Или можно? Почему это мы слонялись нынче в коридоре вдвоем? Почему Сфинкс не был со своей девушкой, а я просто… с какой-нибудь девушкой? И тут меня пронзает очень-очень нехорошая мысль. Я немедленно выдаю ее Волку: — И давно вы с ней это? — Что это? — усмехается Волк и скрещивает руки на груди. — Ты же сам ей сказал заходить в Четвертую, верно? А я ничем не хуже Слепого! Я хотя бы могу оценить… И тут я, конечно, его бью. Само выходит. Волк от неожиданности не успевает уклониться, дергает головой, прижимает ладонь к углу рта, стирая кровь. Зубы-то все целы, но губы разбиты. Волк не из стеснительных, отвечает — его кулак, тяжелый и горячий влетает мне в переносицу — очки впечатываются в меня, заставляя закрыть глаза, оставляя ограничителями кровоподтеки под обоими глазами, но хоть не бьются. Драться с Волком увлекательно только первые четыре удара — ново — мы еще не делали этого так. Но потом — скучно: у него есть такой же корсет, как у меня, а его больная спина уравновешивает мои вечно готовые сломаться кости. Так что мы быстро оказываемся сидящими у стены с сигаретой. — А Слепой — что? — спрашиваю я. Волк смотрит на меня, как на идиота, и не собирается это скрывать. — Рыжий, ты — дебил? Или прикидываешься? — говорит едко, бесстрашно. — Слепому это все до лампочки, то есть, конечно, если бы Крыса сама… — Заткнись, — шиплю я. Но у Волка плохо с инстинктом самосохранения. — Слепой вряд ли последние много лет замечает хоть что-то, не связанное со Сфинксом. Хотя возможный секс, сам по себе, пока еще его интересует и отвлекает на время… даже от Сфинкса. И Крыса, конечно, отвлекла бы его, — Волк кривится, словно все зубы у него болят. То ли от того, как я смотрю на него, то ли от своих собственных мыслей. — Заткнись! — повторяю я. Волк поднимает вверх обе ладони, между указательным и средним левой зажата сигарета. — Ладно-ладно. Хотя, хочу напомнить, ты сам… Я предупреждающе сдвигаю очки к кончику носа. При необходимости я могу быть не только анимешным очаровашкой. Волк затягивается и переводит взгляд на носки своих кедов. Он не собирается так просто отдавать мне победу. Хотя ему и самому интересно. Он давненько не отражался. — Рыжий, так или иначе, я решил, что это будет неплохо и для меня, и для нее. И, погоди ты заводиться! Для меня это не на один раз! — Вот как? — пылю я, хотя до сих пор понять не могу — почему: — А Сфинкс знает? Волк немного бледнеет, потом смотрит обиженно. — Сам все видел, — говорит он: и не совсем ясно обо мне или о Сфинксе. — Не будь идиотом, правда. Можно подумать, его это интересует! Когда вернусь, наверняка, прочтет нотацию об аморальности тисканья девчонок, особенно таких, как Крыса… без далеко идущих планов, ну и все. Слушай: нам с ней дорога на Изнанку, как бы я ни хотел иного, но… Дом не отпускает — когда все чешется и покрывается волдырями — это не весело. Я не собираюсь ее обижать, и мне не похуй, в отличие от Слепого, кто это будет. Крыса — классная. Лучшая из девчонок… для меня. И мы с Крысой… — Похожи? — подсказываю я. На душе противно. Волк снова затягивается, потом смотрит на меня со значением. Значение ускользает, но идея — понятна. — У нас с ней похожие трудности, — припечатывает Волк, а потом бесстыже стягивает с меня очки. Я не успеваю возмутиться — я вижу. Как раскрывается его лицо навстречу Сфинксу, как сжимается сердце при виде Русалки. Спросить бы: причем тут Крыса, но глупо же… И я молчу, надеясь, что это поможет сойти за умного. Волк и Крыса предпочитают не сидеть в Четвертой: они просто занимают собой весь оставшийся Дом. От крыши до первого. Куда бы я не пришел: там они. И хотя больше они не целуются, так еще хуже. Они понимают друг друга. Она — провалиться мне на месте — говорит ему что-то на ухо. Наверняка ее шепот шелестит и почти касается, наверняка он горячий. Она не спорит, когда он подхватывает ее огромную кожаную сумку и перекидывает через плечо, она не вырывается, когда он берет ее за руку. А он завязывает шнурки, и дыр на его одежде заметно убавляется. Иногда он закрывает ее собой. От мира и от меня. Она сидит на столе, расставив ноги, он стоит прямо перед, она обнимает его сзади — они опираются друг на друга. Она устраивает подбородок у него на плече и ерошит его волосы — тоска из оранжевых глаз уходит, уголки губ Волка ползут вверх, и это непохоже на оскал. Войдя с улицы, он стаскивает с нее перчатки, тонкие и холодные, и дышит на пальцы. Она говорит ему что-то резкое, но не отнимает ладоней. А я готов его убить, я мечтаю провалиться сквозь землю. Все мои переживания и воспоминания о Рыжей отступают… Теперь они кажутся фоном для новых. В них Крыса и… Волк. А Сфинкса почти никогда не встретишь с Русалкой. Я бешусь почти точно так, как в тринадцать лет. Когда Рыжая вообще не замечала, что я — парень. Она и сейчас не замечает, но больше это меня не расстраивает. Теперь иные времена: я нахожу Крысу и Волка у коридорного окна. Крыса сидит на подоконнике, притянув одну ногу к себе, Волк через ее плечо смотрит во двор, они передают друг другу сигарету. Я подкатываю. — Не будет лишней сигаретки? Крыса хочет встать, но Волк кладет руку ей на плечо, потом вытаскивает мятую пачку, протягивает мне. — Тебе еще небось и прикурить? — Волк вскидывает одну бровь, я улыбаюсь и смотрю на Крысу поверх очков. Крыса зла, и на меня, и на Волка, но отчего-то терпит и ждет. Я остаюсь стоять с ними. За окном бело, а Рыжая гуляет с Лордом. Ее я узнаю по куртке, его - по коляске. Напрасно я в нем сомневался — Лорд за пару месяцев смог то, на что мне и нескольких лет не хватило. Хотя Рыжая по-прежнему ничего такого мне не рассказывает, и так все понятно: теперь Слепой волнует ее не больше, чем меня. Это, конечно, к лучшему. — Какой же я дурак, — выдыхаю я вместе с дымом. В другой компании я бы рисковал нарваться на расспросы и смог бы излить душу, но Крыса и Волк молчат. Молчание можно было бы назвать уютным, если бы не раздражение Крысы, которое все растет. И наматывает меня… прямо вокруг Крысы, словно все вдруг расшаталось и держится только ее присутствием? Во дворе появляется Русалка — ее волосы ни с чем не спутаешь — и почему-то Табаки с Мустангом, а не Сфинкс. Я перевожу взгляд на Волка: он тоже кажется удивленным. — Волк, — говорит вдруг Крыса, — принеси мне свитер какой-нибудь. Холодно. И понятно, конечно, куда Волк за ним пойдет и кого встретит. Волк удивительно послушен ей, стремителен. Он отходит на пару шагов, когда на меня сваливается очевидное: мы с Крысой наедине. Она тоже понимает немного поздновато: раздражение становится паникой. Крыса ерзает на подоконнике, словно старается отодвинуться, но некуда — за ней стена. Я паникую тоже, бросаю на Волка умоляющий взгляд, но его не видно за очками, да и адресован он уже его спине. Волк почти летит и… меня намагничивает окончательно — я придвигаюсь к Крысе на полшага, и еще на половину с новым вздохом — совсем вплотную, когда ее сигарета скурена до фильтра — отдаю ей свою. Я бы с удовольствием отдал Крысе еще и какой-нибудь свой свитер, но ничего такого на мне нет. — Хочешь мою рубашку? Сам не понимаю, как произношу это, но я на полном серьезе. Крыса смотрит на меня. Устало и грустно. Ловит мою руку, вытаскивающую рубашку из-за пояса. Я чувствую смущение и волнение одновременно. Огромное. Гораздо большее, чем стоило бы. — Ты ненормальный что ли? Раздеваться перед всеми — это такая игра? Я проглатываю обиду. — Не перед всеми, тут больше никого нет, если ты не заметила, — заставляю себя ухмыльнуться. Крыса продолжает гневаться, отдергивает руку — Вшивая шипит. Я бы мог написать инструкцию для "Блюма" в духе Шакала — как выбесить Крысу за пять секунд… И остаться в ее памяти навсегда? Кажется, она единственный человек, с которым я все делаю неправильно. — Рыжий, ты бы тоже шел… Тебе что ли не к кому? И мне кажется, сейчас она заплачет. Это дилемма года: уйти или остаться? Я решаю ее обычным способом: я никуда не хочу, а значит стоит остаться. — Не к кому, — я усмехаюсь, — нет у меня больше никого, — и сдвигаю очки на лоб. Смотрю, пытаясь поймать ее взгляд — вот теперь бы дернуть те пару пуговиц, что еще застегнуты… Но Крыса устало опускает веки. Мне до боли в руках хочется обнять ее и успокоить. А Волк ведь не вернется еще долго. Не так-то просто найти свитер в Четвертой, где по прогнозам обретается одинокий Сфинкс. Сигарета кончается, молчание, неразбавленное Волком, становится совсем невыносимым. Я утыкаюсь лбом в стекло, прямо через Крысу, почти нависая над ней. Она не шевелится, только сильнее вжимается в подоконник, словно боится об меня обжечься или порезаться. Я все же решаюсь и касаюсь предплечья Крысы — она смотрит мне в глаза. — Прости меня? — я уже говорил это, но знаю, что не сработало. Она не простила и не забыла. И ей это гораздо больнее, чем мне. — Не стоит, Рыжий, — отвечает она хрипло, так, что меня отодвигает от нее на значительное расстояние. Пугаюсь себя в ее глазах. Потому что вижу там двенадцатилетнего мальчика, состригающего в ванной свои длинные волосы: грустного, странного, чужого и непонятного для большинства людей. И пока я отвлекаюсь на него, Крыса соскальзывает с подоконника, изломанно остро, не задевая меня. — Передай Волку, что я в полном порядке. Она не спеша уходит прочь. А я как дурак стою без очков, в расстегнутой и выправленной из брюк, мятой рубашке и смотрю ей в след. Вечером я снова вижу ее с Волком: на Крысе — свитер, на Волке — гитара и митенка Сфинкса. Они с Крысой идут в Кофейник. И я думаю о ее голосе. Если Волк сделает так, что Крыса споет — я убьюсь о стену. Клянусь. Нарушать клятвы — плохо. Поэтому я не иду за ними в Кофейник и не узнаю… Я пытаюсь заблудиться в доме — но с этим всеобщим фокусом мне не преуспеть. Никогда бы такого о себе не сказал, но начинает складываться ощущение, что поглядывать за парочками — мое хобби. Теперь черед Русалки и Сфинкса. Они стоят на лестнице напротив друг друга, и Русалка — суть воплощенное ожидание. Сфинкс смотрит на нее спокойно и измученно. Он знает, чего она ждет. И ему даже не жалко, только вот не хочется. И я думаю: «Так тебе и надо!» Кто этот «ты»? Сфинкс вообще-то ни причем? Или причем? Крыса могла бы отвлечь Слепого. Не от Рыжей — от Сфинкса? Кто, твою мать, должен тогда отвлекать Волка? Но Сфинкс все же мой друг. И я выхожу из-за угла, нарочито громко приветствуя Сфинкса. Русалка мутнеет и опускает взгляд — не нравлюсь я ей. А вот Сфинкс, похоже, рад мне, как никогда. Очки я не снимаю — смотрю на Русалку поверх. Вижу — настоящую… Сирену — тощую, с волосами-канатами до земли. Они ползут к Сфинксу, а Русалка беззвучно поет. И не продай она когда-то кому-то голос — утащила бы Сфинкса на дно. Я хватаю Сфинкса за плечо и, размахивая руками похлеще Волка, втолковываю, как Сфинксу совершенно необходимо… как нам по пути и личный разговор… Он хлопает ресницами, приподнимает несуществующую бровь, вежливо отправляет Русалку в Четвертую или куда там еще. Она нехотя уходит, а я веду Сфинкса к себе. Сажаю за липкий стол… Он не отказывается от мандариновой настойки Поросят. Мы пьем молча, и каждый из нас о своем. Я пытаюсь утопиться целиком, вместе со знаниями о том, что я… непроходимый дурак. Я хочу спросить: «Почему ты вообще с ней?» И добавить: «Он ведь ждет.» Но боюсь только испортить все сильнее. Так нам и не удается поболтать, только напиться. Сфинкса вырубает — не от алкоголя, от напряжения. Волк оказывается рядом внезапно. Разжимает мои пальцы, вынимает из них флягу и отхлебывает из горла. Потом почти переносит Сфинкса в Четвертую, а я провожаю их увлекательными байками, заплетающимся языком. На мне сразу двое очков — зеленые и красные. Волк снимает со Сфинкса кеды и протезы, укладывает его возле Табаки и ложится рядом на свое законное место в общей кровати. Русалка теперь уж совсем меня ненавидит, обозревая со своей кровати всю нашу вакханалию. По ее мнению, все мы, конечно, пособники дьявола, которые мешают ей натереть Сфинкса до блеска… до дыр. Дом раскачивается как хренов Ноев ковчег… каждой твари по паре, и только я не удался. Хватаюсь за косяк, мы с деревяшкой встречаемся так, что стекло верхних — красных — очков трескается. Рыжая качает головой, подставляет мне плечо. Я морщусь и даже возражаю. — В ванную, — бросает она, спасибо, не тянет туда за ухо. Меня рвет, Рыжая держит мои очки. Лорд помогает ей со мной, чем может. В основном взглядом: «Не возражай ей — убью,» — читаю я. Я бы кивнул, но от попытки — тошнота возвращается. Снова поднимая голову, лицезрю каменное и прекрасное лицо Лорда, который протягивает мне полотенце. — Железная выдержка, — говорю я. — Не то, что у тебя, — режет Рыжая. — Пойдем. И мы идем втроем. Вероятно, меня должны депортировать в Крысятник, но я предусмотрительно рушусь на пустую кровать Слепого. Крыса на ночь в Четвертую не приходит, но я предпочитаю заснуть здесь. Сквозь наваливающийся сон слышу недовольный голос Лорда: — Что со всеми происходит? И ехидный ответ Табаки: — Любовь — зла, дружище. И только некоторые счастливцы… Судя по звукам дальше Табаки душат подушкой — бедняга опять страдает за правду. Утро неотвратимо, как и Слепой, бесцеремонно спихивающий меня на пол. Только мои ноги остаются наверху, они, видимо, Слепому не мешают. Я таращусь в сумрачный потолок Четвертой. Я знаю, почему не стал одним из них: слишком утомился быть особенным. Сложно не открывать душу, если рядом… друзья. А мне расхотелось быть парнем не от мира сего и нежильцом, и я выбрал просто быть среди людей. И заключил с миром договор: я в нем и в очках — живой и относительно здоровый. И до сих пор мне не приходило в голову сожалеть, да и сейчас не приходит. Просто… Мои мысли и гудящую музыкой и светом ночников тишину Четвертой, нарушают шорохи на общей кровати. Я старательно разглядываю потолок, но наушников-то у меня нет, и слушать приходиться. — Ты в порядке? Воды? — Волк уже садится на кровати, но в ответ на невнятное мычание падает обратно. Что к лучшему: если Волк встанет, он вероятнее всего наступит на меня. Возбуждение и тревога Волка фонят, едва не заглушая его слова: — Что вчера случилось? Что на вас с Рыжим нашло? Почему ты пил без меня? — Ты был с Крысой, — озвучивает Сфинкс мои мысли. — В Кофейнике. Вы пели. Голос Сфинкса обличающ, а мысли мои горьки и безнадежны. Замешательство Волка шумное, но короткое: — Ну позвал бы! — голос его звучит так, словно он не видит проблемы — бросил бы все и побежал бухать с нами. Вот так просто оставил Крысу одну. В Кофейнике. Прямо посреди песни. Да о чем он вообще? Что серьезно? Не верю… Как и Сфинкс. Кто бы поверил в такую чушь? Надо полагать на Волка многозначительно смотрят, этого услышать нельзя, зато можно представить. Но стоит попробовать, и я вижу Крысу. — Грабли, — хмуро командует Сфинкс своим особым голосом, и я снова рискую быть раздавленным. Но Волк неумолим, непослушен, и план у него какой-то свой. — Нет! Потом! Сначала объясни мне: какая связь между мной, Крысой и вашим запоем? Рыжий ведет себя так, будто я увел его девушку, ты ведешь себя так, будто я в чем-то виноват перед тобой, но я не понимаю! Ты же с ней! Ты выбрал ее! — Шепот Волка становится все громче, и, если он разбудил еще не всех — это чудо. Я без подсказки перевожу взгляд на «нее». Русалка спит, во всяком случае глаза у нее закрыты, и она кажется даже милой. Волк низвергается на Сфинкса нескончаемым и яростным потоком. Его эмоциями накрывает даже меня, не уверен, что Сфинкс и Табаки получают хоть каплю кислорода при такой-то концентрации чувств Волка. — У вас ведь все серьезно, да? Игры кончились — скоро выпуск. Она… Вы поженитесь, верно? — Волка словно рвет этим восхитительным бредом. Он заводит себя сам. — И у вас будет двое детишек?! Мальчик и девочка, он будет… Волк живописует картины из будущей жизни Сфинкса и Русалки так, что и я уже начинаю верить — ему бы в ораторы и вдохновители. Кажется, сотрясает всю кровать, и не понять: это Волк или уже Сфинкс бьется в конвульсиях, бессильный остановить Волка без рук. Всегда можно пустить в ход голову: лбом в переносицу — кровища и молчание. Но Сфинкс не я. Сфинкс стонет: обреченно и печально, как раненый зверь. Безысходно. Русалка не движется, стало быть, действительно не слышит? Может перед сном Табаки поит ее своим волшебным чаем? От бессонницы… Волк прекращает внезапно — словно его водой окатили, и выдает: — Сфинкс… ты ревнуешь? «Да,» — понимаю я и про себя, и про Сфинкса. А Волк весь замирает и, кажется, начинает исходить нежным голубым светом наподобие ночников. — Грабли, — просит Сфинкс снова. — Пойдем, я не хочу будить всех. Уверен не спит никто, кроме Русалки. — Ответь. Пожалуйста, — просит Волк. — Да… Ответ Сфинкса падает в анти-тишину Четвертой. И в мое сердце. «Да,» — думаю я, представляю себе Крысу: глаза, губы, острые ключицы и плечи. Как можно было не заметить сразу? — Дальше не здесь, и грабли, — упрямый шепот Сфинкса рвет мои наваждения. Волк преображается в щенка: — Все, что ты захочешь, Сфинкс. Разоблачение близко, но меня спасает Табаки: — Ну наконец-то! Похитители моего бесценного сна! Идите, идите скорее, Слепой тоже едва заснул. Вы уносите мое тепло, так положите ко мне хоть Рыжего, не раздавите его — он нам еще пригодится. Волк смотрит на меня с легкой усмешкой, непристойно счастливой для кого-то, кто увел твою девушку: — Рыжий, давай как-нибудь сам кантуйся к Табаки. Я кряхчу, приподнимаясь на локтях, а Волк аккуратно перелезает через меня, чтобы найти грабли. Я удобно раскидываю себя по кровати, Волк цепляет к Сфинксу руки, и они наконец исчезают в коридоре. Щелчок закрывающейся двери, и я представляю, как Волк прижимает Сфинкса к стене за дверью, и несмотря на железную хватку граблей… Табаки машет рукой перед моими зелеными очками: — Эй, дружище прекрати фантазировать, людям, знаешь ли, нужно личное пространство, а ты что? — А я что? — А ты как телек из наружности. Нервируешь вот Македонского. Он и разбить может, ненароком. Где у тебя выключатель? Я вообще-то серьезно о бесценном сне… Македонский вздыхает и натягивает одеяло на голову. — Тишина — вдруг констатирует Слепой. — Спим… И его сразу слушается всё: ночники, радио, и мы с Табаки. Где же он раньше был? Только Волк и Сфинкс не слушаются сейчас никого. А я чертовски завидую… И засыпаю. После отбоя я встречаю Волка в ванной. Он пробрался в Крысятник, и теперь восхитительно маячит в моем зеркале. — Как Крыса? — спрашиваю я. Волк вздыхает. Он, конечно, тут из-за этого. Вторая часть уравнения Волк плюс Крыса решается почти так же, как первая: на его месте должен быть я. — Рыжий, есть кое-что… — Волк явно собирается с духом. — Послушай… Мне почему-то кажется, что ты не знаешь… Ну то есть Сфинкс же не понимал… Ты, конечно, не он… И должен был сам заметить… Но ты же ей сказал, и я… — Волк, слишком много многоточий, — перебиваю я. — Я заметил, что влюблен в Крысу, если ты об этом. Жаль, что это так очевидно не только мне — я просто счастлив! Спасибо, что сказал. А теперь проваливай ладно? Ты же счастливчик, тебе не понять… — Нет уж, дослушай! — Волк упрямо мотает головой, машет челкой, как белым флагом. — Я не совсем о том. Смерть, — Волк обращается специально, заставляя меня вздрогнуть, — я хотел сказать, что Крыса любит тебя. Она поэтому пошла к Слепому, ты же ей сказал это сделать. — Что? Я закрываю глаза. Я вижу Крысу: ее острые локти, и взгляд глаза в глаза, и Вшивая на плече, и «много встречала я сволочей»… Все во мне сжимается, вытягивается в стержень… или в струну, превращается в ожидание. — Ты знаешь, где она? — голос мой падает, готовится раздавить Волка. Волк мотает головой. — Я искал, но… Крыса не хочет меня видеть. Слепой тоже не смог ее почувствовать! Я подумал о Наружности, но Рыжик проверила ее вещи, и говорит, что это маловероятно. Я не хочу знать, что дальше. — Ого, масштабная поисковая акция! — я болезненно улыбаюсь зеркалу, скулы сводит, шипы словно распарывают щеку… — Стало быть, масштабное чувство вины. Думаешь, я подхожу, чтобы его притупить? Ничего не напоминает? Я, наконец, поворачиваюсь к Волку. Он пожимает плечами и скалится. — Я, как и ты, не хотел ее обидеть. И ничего такого не планировал. Не планировал использовать ее, чтобы заставить Сфинкса ревновать. Даже не думал об этом. Мне хочется его ударить, просто чтобы замолчал, хотя стоило бы, конечно, начать с себя, и Волк продолжает: — Но со стороны теперь все выглядит именно так. С ее стороны. Возразить тут нечего. Да и незачем: с ее стороны, она — этакий вариант контрибуции в пользу великой любви. Моей и Волка. — Слепой — пиздит, — невпопад отвечаю я. — Просто счел, что любое общество ей сейчас не подходит. Может кроме его? — Рыжий… ты сейчас типа благородно пытаешься уступить Слепому? — Волк морщится. — Слепому, который по-прежнему замечает Лес, Дом, Сфинкса, музыку и Арахну больше, чем Крысу? — Ну да, глупо как-то, — соглашаюсь я. — Но я вот не уверен, что меня ждет успех. В отличие от тебя. А с чего ты это взял? — Рыжий, ты точно — дебил. Но кроме некоторых очевидных факторов твоего успеха: я провел эти дни с Крысой, и теперь знаю ее немного лучше. От обиды мои брови ползут вверх: лучше? То же мне знаток выискался. Я набираю побольше воздуха, чтобы все это высказать, но Волк продолжает, наточенный и смертоносный, как лезвие: — Упростим все до: «Она мне сказала»? Не вслух, конечно, не надейся, но… мы много говорили. Я — о Сфинксе, она — о тебе. Тебе подробно расписать? Доказать, что она любит тебя? Серьезно? У меня горит лицо, очки становятся тяжелыми — хоть снимай. Стою, как дурак — сердиться можно только на себя. Я с сожалением понимаю — Волк прав, и с сомнением, но восторгом — в чем именно. Пожалуй, я хочу обнять… не Волка, конечно. Сфинкс возникает из ниоткуда и кладет граблю мне на плечо. Это словно закинуть на плечо внушительный рюкзак. Но жест помогает, сомнение отступает, и я снова отвратительно самоуверенный тип. Рядом со Сфинксом моя бессовестность, беспринципность и отбитость всегда проступают ярче. И я знаю, что дальше. Мы идем по коридору, я и группа поддержки из друзей: Волка и Сфинкса. Сфинкс тоже считает себя виноватым, его ответственности хватило бы и на маленький город, так что на поступки Волка она распространяется автоматически. Как это ужасно, когда у тебя есть совесть! Как невыносимо, когда она в том, без кого нельзя жить. Как же ее подвести-то? Бедный Волк? Хотя нет: бедный тут я, а Волк — счастливый влюбленный. Все эти мысли отвлекают меня, облегчая путь… Потому что главное тут — не думать, не искать. Прислушаться и отдаться… Девочку — Смерть я найду всегда. Мои беспутные и пьяные дороги в Доме всегда выводили к ней. И я впервые думаю: «Может наша сущность тут ни при чем?» Я готов долго плутать, ведомый Домом, но довольно быстро обнаруживаю себя со свитой перед входом в Кофейник. Дом прямо-таки выташнивает на меня эту дверь, нагло ухмыляясь, посверкивая открытыми створками мне в очки. — Вы не нашли Крысу в Кофейнике? — на всякий случай уточняю я. — Она вроде заметная девушка… Я давлюсь своими словами: заметная девушка заметна, как никогда. Крыса сидит на стойке, пьет нечто прямо из горла. Ее кожаные штаны, плотно обтягивают острые колени и красивые икры. Плечи ее голые и тоже острые. Я схожу с ума, посылаю мир, логику, здравый смысл и Волка со Сфинксом: — Просто уйдите сейчас. Пожалуйста. Все отступает… Я не чувствую ног. Реальность необычайно яркая, броская, играет всеми цветами посильнее, чем сны. Крыса не видит меня, а я впитываю ее, запоминаю, делаю наброски и зарисовки, только на бумаге я не умею — они внутри. К ней приближается кто-то из Псов, я не узнаю лица, но ошейник высверкивает в полумраке. Пес прижимается грудью к ее коленям — я делаю рывок. Крыса улыбается обманчиво мягко, а после ловко отталкивает нахала подошвой берца и снова глотает из бутылки. Кролик глядит с уважением и откупоривает новую. Я оказываюсь рядом и делаю то же самое, что намеревался вшивый наглый Пес. Встаю близко, а Крыса вдруг открывается. Я чувствую ее бедра и колени вокруг. Напряжение внутри нарастает мгновенно, я реагирую так, словно никогда не трахался. Что неудивительно: я не делал это все то время, что наблюдал Крысу с Волком. Чертовы кожаные шмотки сидят на Крысе, как броня, как вторая кожа. Она смотрит прямо, и я тону. Хочу так остро, вжимаюсь в нее… Плавлюсь. Провожу рукой от ее лба по носу к губам, обнимаю второй рукой. Она подается навстречу всем телом, прикусывает мой палец, отталкивает руками со всей силы, но я стою. Не теперь. Шепчу ей в ухо, почти касаясь языком: — Ты правда хочешь, чтобы я ушел? — Да! Уходи! — Крыса отталкивает меня ладонями, но обнимает коленями. Вшивая дыбит спину, шерсть встает, превращая ее в шар, но этот шар напуганно льнет к моему предплечью. И, конечно, уже точно нельзя не почувствовать моего возбуждения — какое падение. Но я же не могу не хотеть…  — Прости, — выдыхаю я Крысе в губы и пью с них сладость миндального ликера. Пью боль из ее глаз. Они показывают меня. И в кое-то веки — я поразительно похож. Именно это я и чувствую: уверенность, силу, желание — точное знание что делать. — Самоуверенный павиан, — шепчет Крыса, я просто киваю — что есть то есть. Подхватываю ее со стойки легко, она почти невесома. Мои руки уже под ее жилеткой — к коже — под пальцами позвонки и лопатки. И нет ничего прекраснее. — Не бойся, я с тобой. Все будет… — Ты уйдешь — обреченно не верит Крыса. — Ну и ладно. Пусть… Она вдруг расслабляется в моих руках, кладет голову на мое плечо, обхватывает ногами сильнее. Под крики и улюлюканье крысят я уношу нашу королеву. Нет никаких совпадений, только судьба. — Я тебя никому не отдам, — обещаю я. — Как бы ты ни возражала.