raising a child alone and what it can lead to.

юнги не может сказать с чего вообще на него чужие чары подействовали, но и то, что это как-то отрицательно повлияло на его жизнь он также сказать не может (разве что пострадало его сердце, в которое не просто стрела, целая пуля купидона прилетела). хотя вообще-то такие, как он, даже если этого не хотят, всё равно получают всё по щелчку пальцев. такие, как он оставляют за собой шлейф недосказанности, ты вроде ему нравишься, но это ещё определённо не значит, что ты его добился. такие, как он сами добиваются многого, пока ты думаешь, он делает. но юнги думать никогда не любил. как и действовать не горит желанием. не в сказке живут, чтобы он вдруг захотел всё бросить, ради таких, как он, да и ради кого-то другого тоже вряд ли. началось всё с разгромленного кабинета химии. он вошёл грациозно, словно модель, вдруг сбежавшая с показа какой-нибудь недели мод, твёрдым взглядом пригвоздив его к месту. дебошир, решивший устроить зельеварение, пока учителя не было на месте, кажется тоже потерял дар речи. правда от ожидания оплеухи, в то время, как юнги — от резко заболевшего сердца. ему и не до кабинета было в этот момент, показалось, что пришло его время отъехать на тот свет, ангел, блять, спустился по его душу. ну, или крыша его отъехала вместе с остатками разума, так ведь и завис, смотря на мужчину перед собой, пока виновник торжества рядом стоял да ногти грыз от нервов. сам же от нервов мин мог думать только о том, как бы не спиздануть чего лишнего. хорошо мозг всё-таки соизволил остаться на своём законом месте. то, что разве что с намёком на адекватность — это издержки. без мозга было бы хуже. он, даже не смотря на усталость и желание оказаться где-нибудь дома, сидел ровно, спокойно выслушивая все обвинения в адрес сына от взбалмошного химика, а потом также спокойно, с лёгким прищуром от вполне очевидного раздражения, поставил его на место, выписывая чек на ремонт всего нужного. его пальцы юнги бы назвал милыми. они не были, как у него, длинными и худыми, что в сочетании с бледной кожей могло бы выглядеть болезненно, они были пухлыми и короткими, отчего кулаки, в которые он их сжимал можно было бы сравнить с кулачком младенца. до них хотелось бы дотронуться. из чистого любопытства сравнить. отчего-то юнги был уверен, что под его ладонью чужую видно не будет. но это всё ещё ничего не значило. по крайней мере, так он себе тогда говорил. к сожалению, маленького дебошира успокоить надолго не получилось — рос без альфьей тяжёлой руки, сразу видно. вот и результат: выше пятидесяти баллы не набираются, а процент сломанных пальцев всех, кто не угодил наоборот с каждым днём к отметке ста всё быстрее двигается. кто заниматься этим должен-то? а ведь на носу контрольные, экзамены и колледж. он в его кабинет зачастил, но что юнги может сделать? с каждым разом чужие синяки под глазами, словно больше становятся, смотреть больно, но уена, несносного, обиженного на что-то своё ребёнка, успокоить словами не выходит. не поднимать же на него руку. так ему ещё и репетитором стать пришлось. и чтобы за чужим сном приглядывать (разумеется в тайне), и чтобы подтягивать (потихоньку начинать исследование к нужному подходу) уена, а дальше всё как раз и пошло куда-то не туда. вернее, конечно, ясно куда, но всегда есть «но», которое и открывает дверь в чужие шкафы со скелетами. чем глубже в лес, тем голоднее волки. юнги-то вообще-то просто умным среди друганов оказался, вот и променял спизженые семки из ларька с одной дешёвой сигой на всю компанию из бедного зашуганого района на порядочную жизнь среди ухоженных бабуль, да семей со средним достатком. вырвался из суеты той к жизни, которую хотя бы можно так назвать. разве только более-менее устаканив своё сосуществование с адекватными, образованными людьми, стоит думать о семье? юнги думать никогда не любил. а чтобы кто-то думал за него тем более. но всегда есть «но», так ведь? впервые он ощутил, что чего-то не хватает и кажется всё-таки сто́ит перед рождеством, после непрерывно идущего несколько дней снегопада, когда сугробы по колено, а там, где его нет, есть лёд. даже рассыпанный сверху песок не помогает, буквально сногшибательнная погода. и когда спокойно идя домой из магазина равновесие резко куда-то девается, а задница стремительно летит на заснеженную дорогу, что произошло до него доходит далеко не сразу, но вместо того, чтобы начать возмущаться из-за своего внезапного становления кеглей для чьего-то заигравшего кое-где детства, кажется всё-таки попадает в оковы чужой харизмы окончательно, потому что сбивший его с ног чимин, решивший скатиться с заснеженного склона прямо так, без санок, начинает смеяться и валится на спину, раскидываясь и делая снежного ангела, совсем не обращая внимания на свою неожиданную жертву. его улыбка, юнги готов поспорить, самое лучшее, что он когда-либо видел. — ой, здрасте, мистер мин. — юнгиева личная головная боль в виде того самого малолетнего бунтаря приземляясь следом, очевидно заражается папиным оптимизмом, теряя весь страх перед суровым преподавателем и начинает звонко смеяться, присоединяясь к деланию ангелов. а альфа, между прочим, пострадал! но, смотря на это безобразие, неожиданно даже для себя юнги чувствует покой. может всё-таки всё не так уж и плохо, а усложнять себе жизнь-то он глубокими думами не любит, так что и объяснять себе тепло разливающееся в груди и желание лечь рядом он не решается. просто сидит и как последний дурак продолжает смотреть. вбивать себе в сознание эту картину, чтобы никогда, ни за что не забыть и улыбается. недолго в общем-то. — яйца! — пак, резко и кажется не ожидая этого от себя самого, садится, начиная вертеться в поисках, видимо, тех самых яиц. — я цел, спасибо, что спросил. — вернее сказать вспомнил, но это что? правильно, издержки, а издержки мы принимаем также, как и жирок на боках, смиренно, но с тяжёлым вздохом. всё ведь своё, родное, а значит любимое (не роднее душманских сиг и уёбков-друганов, но чё уж тут). — да при чём здесь вы? уен, где пакеты?! — а яйца, между прочим, спас только вовремя сделанный поворот. обидно вообще-то, он мог сейчас без них вовсе сидеть и как прикажите потомство заводить? жить-то потом как? там ведь уже ни за хлебом, ни за чем поинтереснее не надо будет. вот и повод начать дорожить ещё и яйцами своими сильнее, каждый день благодарить бога за их сохранность, как за находку заначки и за последнее пиво в магазине, что досталось именно ему (а не пидорам-друганам, которые отъебаться от него не могут никак, сигами вот делятся, а пивасом нет, так ещё и в его новом районе, хуилы, пиздят, когда в своём нихуя не остаётся). несправедливость вопиющая. но он ещё к этому вернётся. провожая их до дома, бережно неся тяжёлые пакеты с всё же целыми яйцами (слава богам, что целы не только чужие), юнги почему-то начинает думать о том, что снежинки на чужих ресницах выглядят мило и, о боже, на улице мороз, а эти миниатюрные пальчики так беспечно синеют на северном ветру. наверняка уже ледяные до жути, будь у него возможность, он согрел бы их в своих руках. возможно всё же будь у него эта возможность, он бы начал любить холод. может даже ждал бы зиму ради этого. но в таком случае придётся жить ещё и ради самого чимина, охранять его сохранность, как сохранность своих яиц. готов ли он к жертве своего покоя, лишаясь его на постоянной основе (хотя о каком покое идёт речь, если на работе нервы трепит сын того самого чимина, а дома откуда-то взявшие от его новой квартиры ключи гопари-хуилы, не принимающие до конца его новый образ жизни), хрен его знает. тогда ему казалось, что он просто мозг отморозил. как к такому готовым быть-то? в общем, заходя в свою пустую холостяцкую берлогу, ударило его осознание, что вообще-то он не любит зиму со всеми ее проявлениями и впервые наверное спустя двадцать пять лет думал, что это красиво и из этого даже можно пользу найти, что означает полный пиздец-нахуй-блять, если на родном языке выражаться. правда, польза эта немного сомнительная, не решил он ещё готов ли делить кровать, заначку или даже последнюю банку пива с кем-то (ему бы самому удачу словить и это пиво первым забрать, что уж о дележке говорить-то), кто не жирный кот бакс, что постоянно рядом ошивается, когда он на бордюре у подъезда время свободное коротает, если не спит (с ним делиться он согласен, но только потому что старик единственный адекватный в его непутёвой жизни, к тому же советы дельные даёт. то, что только тогда, когда он в жопу бухой, а не на постоянке, это терпимо. всё те же издержки, чтоб их). душа его на деле просто бережно хранит в себе те времена пару лет назад, когда за голову ещё не взялся и не променял родной район на преподавание в школе для мелких неблагодарных непосед. хорошо ещё, что не весь гопарский дух за время из него вышел, без этого он бы и собой не был бы вовсе. кто он, если отпустит лучшее, не смотря ни на что, время в своей жизни так просто? да и друганов-пидоров всё равно любит, ни за что им этого не расскажет, но правда есть правда, верные ведь собаки, тоже ведь любят. а теперь юнгарь ровный, что своим похоронным все улицы, когда ещё шкетом был, в страхе держал, познал силу другой любви. пока не понял рад ли, но пиздюка бы под крыло взял, может даже преемником бы своим сделал (чонгук такой чести не заслуживает, заебал выёбываться, да за пивом самым первым лететь, чтобы мина дразнить). воспитал бы из него первого разумного ребёнка улиц (после себя любимого конечно же), тем более у мальца реально чёткий удар, видно сразу, где тусуется пока папка не видит. в общем и целом всё идёт совершенно не так, как юнги себе распланировал, когда выбирался из местной бандюганской жизни. опять-таки, хорошо или нет покажет время.

***

каждое утро в нашем заведении начинается одинаково. может не совсем утро и всегда по разной причине, но раз в день уен всё-таки находит повод оказаться перед ним, к сожалению, из-за своего неумения вовремя закрыть рот. сегодня несдержанность привела его к разбитым костяшкам и сломанному носу его оппонента. у юнги чешутся руки взять этого мальчишку на их с друганами сбор, на который он по прежнему ходит, скучая по определенным лицам, которые имеют совесть не пиздить его семки с солью в круглосуточном. а когда слышит причину забива, повод для гордости выявляется сам собой. а чимина всё-таки жалко. мужчина, которого вновь выдернули сразу после ночной смены выглядит так, словно готов биться головой о стол, к счастью уена, своей, а не его. это было бы уже домашним насилием как никак, за такое и посадить могут. для полного счастья ему только этого и не хватает. юнги, смотря на эту картину, даже весь запал теряет. в голову сразу лезет всё то, что бы он сделал, если бы мог, чтобы омега перестал выглядеть так, словно за ночь несколько раз планету спас. хочется его в тёплый плед рулетиком закатать и из постели не выпускать ближайшие несколько суток. пусть такие, как он, даже если этого не хотят, все равно получают всё по щелчку пальцев. такие, как он оставляют за собой шлейф недосказанности, ты вроде ему нравишься, но это ещё определённо не значит, что ты его добился. такие, как он сами добиваются многого, ведь пока ты думаешь, он делает, но это ещё совсем ничего не значит. ведь, в первую очередь, такие как он, всегда забывают о себе.

***

сидя рядом с перебирающим в обработанных руках фенечку сыном и в очередной раз выслушивая о его похождениях, чимин, который нормально ел и спал в последний раз около двенадцати часов назад, может сказать «идите нахуй все, кто считает его слабым полом». в конкретно данной ситуации хотелось бы сказать «блять, отпустите нас уже домой», но как раз-таки в данной ситуации он не говорит. потому что перед ним сидит не пожилой сморщенный директор школы, а сексуальный и довольно молодой классный руководитель, у которого длинные и худые, не то, что у него, бледные пальцы, которыми он любит чесать свои идеальные брови. густые, зачёсанные назад, тёмные волосы и серьги в ушах. между прочим больше двух! чимин готов обкончаться прямо на месте и его желание оказаться в чужих, явно крепких, руках пересиливает желание оказаться в своей одинокой холодной постели. если учитывать то, как долго они знакомы и как часто он тут бывает, и то, что это желание проявляется каждый раз, как он видит этого преподавателя, можно сделать вывод, что штаны омега стирает часто. как и пальцы. и говорить не стоит насколько это часто превратилось в реально часто, после того, как мистер-о-боже-трахни-меня-прямо-на-этом-столе-мин стал ещё и репетитором уена, начав приходить к ним домой. — я поговорю с отцом тэсона. надеюсь нам удастся решить все мирно, несмотря на это. — укоризненно тянет пак, скашивая взгляд на сына. их семья может и маленькая, но определённо крепкая. пусть на них сказалось отсутствие того, кого нельзя называть, но ещё неизвестно было бы с ним лучше. чимин, зашиваясь в больнице определённо не успевает уделять столько внимания сыну, сколько стоило бы, а сам, получая через чур много внимания к себе на работе и на родительских собраниях от отцов одиночек, кажется начинает сходить с ума. возможно, получая многое по щелчку пальцев (стоит заметить не своих), потому что альфы привыкли добиваться его именно так, ему стоило бы быть благодарным. но имея всё это и без чужой помощи, всё, о чём он мог бы думать — благополучие сына и возможно, где-то очень глубоко внутри, своё. рядом не с одним из его богатых ухаживателей, а с кем-то приземлённым и действительно способным позаботиться о нём без установленных рамок. но их настолько мало, что стоит ли надеяться? — советую, чимин-ши, всё-таки уделить время его папе, нежели отцу, — разбираясь с бумагами, низко смеётся старший. — и ещё я бы хотел поговорить о дополнительных на этой неделе, у меня появились кое-какие обстоятельства.

***

— и что это значит? — стоя в одних боксерах перед открытой дверью в седьмом часу утра, слава богу, рабочего дня, а не выходного, хмуро спрашивает мин. — хён, ну ты же знаешь какая обстановка у нас там сейчас, — хонджун перед ним прямо пышет неловкостью, переминаясь с ноги на ногу, пока его неродивый ребёнок усердно пытается держать глаза открытыми, опираясь о перила позади себя. — я не могу взять его с собой, но и оставить не могу. — и из всех тех упырей ты выбрал меня? — ты единственный, кто живёт не вблизи района, здесь не найдут, — омега, на самом деле, один из немногих, кто редко просил у него о чём-либо, чтобы выставлять его сейчас, не слушая. стоит отдать должное, даже сам в люди выбиться пытается до сих пор и не только о себе думает. вот только сам ребёнок явно не в него пошёл, в этом и минус. — разве ты хочешь, чтобы сан пострадал? — ты прекрасно знаешь, что его пустить на свою территорию себе дороже — могу пострадать я. — он своих не трогает, зуб даю. — да на кой хер мне твой зуб. — тяжело вздыхает юнги, уже представляя, как маленькое исчадие ада перепродаёт его квартиру, пока он на работе. — на сколько? — я постараюсь как можно быстрее всё уладить. — чем дольше он будет со мной, тем больше с тебя магарыч. — замётано, спасибо, хён! — сияя начищенной монетой, уже летит вниз мужчина. юнги на это лишь вздыхает. — ну что, сан, по пивку? — уже после ухода горе родителя спрашивает он. омега, еле стоящий на ногах, из-за привычки просыпаться как минимум в двенадцать, лишь закатывает глаза.

***

— хера, вот это у тебя фингал, батя бьёт? — сама невинность по словам своего папы, сейчас громко жуя печенье, стянутое под шумок, с явным интересом осматривает пришедшего уена, которому обещали, что им мешать не будут. обещать обещал, но это же не значит, что это будет исполнено, правильно? не дай бог они ещё споются. — у меня нет бати. — хмуро отвечает альфа, косо поглядывая на нового знакомого. — завидую. — сан, выйди. — тяжело вздыхает старший, но не согласится не может. муж хонджуна доверия никогда не вызывал и по его личным подозрениям является причиной, почему они до сих пор сидят в том богом забытом месте. но не бьёт и на том спасибо. омега цыкает, но выходит, по пути подмигивая старающемуся сосредоточиться паку. пацана на это лишь передёргивает. юнги, наблюдая за происходящим, прикрывает глаза. не только в попытке абстрагироваться от вида мелкого соблазнителя, но и самому сосредоточиться на предмете, что выходит из рук вон плохо, когда сам уен летает где-то в облаках. возможно его психика успела пострадать, пока он оставлял их один на один. — о чём ты думаешь? когда ответом ему служит тишина, юнги разворачивается лицом к мальчику, пытаясь разглядеть изменения в его лице, но тот лишь продолжает бездумно писать, очевидно находясь где-то не здесь и не думая спускаться на землю. — уен, ты пишешь этот пример третий раз. — можно мы перенесём урок на другой день? — после многострадального вздоха, наконец выдавливает уен. — если это из-за сана, то я… — нет, я… я просто не могу сосредоточиться. — тогда, раз уж у нас есть время, ты не против, если мы сейчас кое-куда с тобой сходим? — видя чужое подавленное состояние, в голове появляется сомнительный, но от того не менее эффективный способ растормошить сознание, после однообразных будней и проблем, юному бойцу. — проветрим тебя, скажем так. — о чём вы?

***

— кого это я вижу, неужели сам мин юнги решил о нас вспомнить? — компания из трёх парней, развалившихся на старом, потёртом диване, повидавшем, наверное, всё их взросление, начинает гудеть, подскакивая. — и я даже пришёл не с пустыми руками, — вываливая на стол пакет с пивом и прочей гадостью, которой здесь питаются скорее, как основной едой, он жмёт каждому по очереди руки, приобнимая за плечи. — вы не можете злится на меня после этого. — а вот это уже интересно, — намджун, пожалуй, самый умный из всех, даже отходит его со всех сторон, с подозрением осматривая. — вряд ли ты пришёл потому что соскучился, не так ли? — но как только я тебе написал, ты сразу сделал всё, о чём я просил. — на самом деле, он ухмыляется говоря это, потому что да, верные. до последнего вздоха будут по первому зову бежать на помощь. как и он ради них, собственно. — вообще-то твоя просьба была капец обидной. ты чё, считаешь, что мы на помойке живём или чё? — хосок звучит как обычно громко и эмоционально, но в разрез со своими словами, кладёт ноги в старых, изношенных кедах прямо на стол, ножки которого заклеены скотчем. — а-то я не знаю, — закатывая глаза, тянет наигранно укоризненно, но, видя улыбки, улыбается в ответ. — вы и не пошевелились бы, если бы я не сказал, что приду с ребёнком. — кто бы мог подумать, что ты нянькой заделаться решишь по собственной-то воле. — а по моей профессии догадаться нельзя было? — хотя насчёт няньки он готов поспорить, но тогда они вообще хер заткнутся, а времени у него в обрез. — я оставил его с саном на лавке перед домом на всякий случай, ваше понятие о порядке тот ещё вопрос. — вы только посмотрите, как он пиздит, интеллигент ёпта, снизошёл. — кидает в него смятую банку из-под пива джин, уже поддатый, но слава богу не до такой степени, чтобы можно было начинать переживать о своей сохранности. — пацана может травмировать только наш бухой вид или хосок, ему и градуса для этого не надо. — алё, ты чё, ахуел? — а хули ты хочешь, мы охоту на голубей не устраивали и твои скачки на том забиве всё ещё не забыли, головорез хуев. — раз уж мы пришли к этому, то, что там с залом для борьбы сейчас? — возвращается к насущному мин, стараясь не задерживаться так, чтобы сан успел втянуть уена в какую-то авантюру, вроде посягательств на пьяное тело какого-нибудь их соседа с незапертой дверью. — минги держит под строгим контролем, никакой нелегальщины, хочешь пристроить туда этого пацана? — посмотрим, что скажет юнхо о нём.

***

— ну, что я могу сказать, удар он держит хорошо, направить его энергию куда надо и даже чемпионом стать может. — вдумчиво выносит вердикт чон. — если учитывать его опыт, навряд ли это будет трудно. — давай он пока что будет просто спускать у тебя пар, когда ему надо. я бы не стал просить, но его просто попрут такими темпами. — да я понимаю, кто таким не был. — заговорчески щурится старший, вспоминая самого мина во времена их юности. — я готов присматривать за ним, но смотри, чтобы мне потом его предки не пришли навешивать. — я с этим разберусь. думаю, когда его папа увидит, как горят глаза у пацана, он против не будет. — мистер мин! — запыхавшийся после небольшого мастер класса, счастливый уен кажется еле держится, чтобы не обнять его в благодарность. сверкая, как новогодняя ёлка, он всё больше походит на ребёнка, нежели обычно, вечно ходя хмурым. — спасибо вам большое! — ну, удачи вам. — юнхо хлопает другана по плечу и ретируется, оставляя их наедине. — я и не сомневался, что тебе понравится, — он улыбается, трепля юношу по волосам и вглядываясь ему за спину, пальцем манит сана подойти к ним. — но ты же знаешь, что тебе нужно делать для того, чтобы начать тут тренироваться? — подлизаться к моему бате. — как черт из табакерки подскакивает чхве в следующую минуту, нагло влезая в разговор. — сан. — чё сан-то? он же тут борец номер один, — закатывает глаза омега, сразу теряя интерес к спору и переключаясь на уена. — но вообще-то ты круто держался, думаю много кто захочет тренировать тебя. знаешь, как эти альфы любят самоутверждаться? — сан, я тебя прошу. — устало поднимает глаза к потолку старший альфа, подталкивая детей к выходу. — ты же согласен со мной, чё затыкаешь, — нагло пользуясь тем, что младше и другого пола, дерзит в ответ, но несмотря на это спокойно двигается в нужном направлении. — они, чтобы показать свою пиздатость даже учителями стать готовы, вон как юнги. — ты у меня сейчас договоришься. — давая подзатыльник, возникает юнги, следя за искрами в глазах, мелькающих сразу у обоих. — а ты-то чё улыбаешься, давайте двигайте, мне тебя ещё папе вернуть надо. — если ты со всеми детьми так обращаешься, как вообще учителем стал. — поговори мне тут.

***

— о, чимин-ши, я как раз собирался вам звонить. тяжело нам связываться теперь, когда уен поубавил свой пыл, не находите? — о, конечно, он поубавит, после такой-то мотивации, которую ты собственноручно ему выдал! — с каждым словом чужая злость становилась всё очевиднее, как и подкрадывалось понимание из-за чего она могла появиться. но юнги был к этому готов. — ты водил моего сына на чёртову бойню и даже прописал его там! — послушайте, я понимаю, что должен был спросить прежде, чем ходить туда с ним, но… — какие ещё могут быть «но», он ребёнок, о какой борьбе может идти речь? — как и об уважении, о котором чимин совершенно забыл, яростно отстаивая свою позицию. на секунду альфа даже успевает пожалеть о содеянном. — давайте вы успокоитесь, и мы поговорим, как взрослые люди, хорошо? — я тебе доверял! — срывается на крик омега, сжимая свои миниатюрные ладони в кулаки. — как я могу позволить своему сыну и дальше находится рядом с тобой, не волнуясь, что ты втянешь его ещё в какие-то сомнительные авантюры? — послушай, — с нажимом говорит мин, выходя из-за стола и перехватывая чужую руку, когда разъярённый мужчина уже хочет в него запустить что первое попадётся с его же стола. — твой сын — альфа, в котором бушует жажда справедливости и обида на весь мир, которые выходят из него в виде агрессии. неужели тебе нравится, когда он спускает её на других ни в чём не виноватых детей? он говорит спокойно, но в купе с твёрдостью и усилившимися феромонами, чимин замолкает, хоть и не теряет свой пыл. отцовский инстинкт бушует в нём и юнги соврёт, если скажет, что ему не нравится то, как он выглядит в данный момент. — там работают профессионалы, которые будут следить за ним и не давать ему калечить в первую очередь себя, если он вдруг на эмоциях сделает что-то не так. — а кто будет следить за мной, когда я решу на эмоциях прикончить тебя? — также твёрдо отвечает пак, пытаясь вырваться из чужой хватки и волком смотря в альфьи глаза. — думаешь это всё, что он мне рассказал из ваших похождений? — боюсь, это будет неравный бой, если я вдруг захочу защищаться. — его голос становится ниже, даже несмотря на то, что да, возможно он всё-таки познакомил уена с намджуном, хоть это произошло и в не самый удачный момент. как и с чонгуком, что в общем-то закончилось так, как он и предполагал. чон так-то тоже тот ещё ребёнок, поэтому их игры весь вечер были вполне объяснимы. с травматом по банкам и конкурсами кто дальше плюнет правда. но юнги сделал всё, что мог. — ты не имеешь права поднимать на меня руку, прими свою смерть достойно. — моё сердце не бьётся с самой первой секунды, как я увидел тебя, — склоняя голову к плечу, он улыбается, видя, как расширяются чужие глаза в недоумении. — умереть дважды благодаря тебе для меня не будет позором. — что ты несёшь? — неожиданно хрипло произносит омега, так и застывая с поднятой рукой, когда его наконец отпускают. — не думай, что заговаривание мне зубов спасёт тебя. — к твоему возможному сожалению, это чистая правда и, раз уж ты решил меня убить, я всё ещё имею право на последнее желание. но вместо того, чтобы его озвучить, он просто делает шаг вперёд, прижимаясь своими губами к чужим. невероятно пухлые губы чимина, как он и предполагал на вкус сладкие, словно цветочный мёд. касаясь их, каждый миллиметр его тела изнутри начинает заполняться мягкостью, будто он упал в облако, но состоящее не из мельчайших капель воды, а из доселе неизведанных чувств. они охватывают его со всех сторон, переполняя нежностью, которая скрывалась от него все эти годы в ожидании этого момента. он не может этим насытиться, особенно, когда чимин приоткрывает рот, разрешая делать с ним всё, что угодно. обмякает в его руках, зарываясь пальцами в тёмные пряди и тогда юнги готов поклясться, что чувствует всё это не один. что бешеное биение сердца такое громкое, потому что не только его — оно общее, в унисон бьющееся. что от переизбытка чувств болит грудь не только у него, и все эти прикосновения обжигают не только его. они оба, словно накалившиеся угли, горят огнём и тянутся друг к другу в желании быть ближе и делиться своим теплом. мягкость чужой кожи, будто растворяющейся под пальцами, тяжёлое дыхание, отпечатывающееся на губах и спускающееся ниже мазками, на шею, ключицы, голую грудь, после наспех скинутой рубашки — вызывают мурашки, табунами проходящими по позвоночнику. чимин стонет почти в голос. запертая в суматохе дверь даже не отпечатывается в памяти. юнги не помнит ничего — всё остаётся на ответственность чувствам — высокие стоны, аккуратные действия, томные выдохи. он не может зациклиться на чём-то одном, оставляет свой след на всём, до чего дотягивается и задыхается от отзывчивости, с которой чимин отдаёт себя. они словно танцуют в только им известном танце, понимая друг друга без слов и юнги просто тонет в этом, тонет в самом чимине без остатка. — теперь ты просто обязан взять меня в мужья. — шепчет чимин, запыхавшись. — в таком случае можно ли считать тебя некрофилом?

***

— что значит это твой парень, уен? — чимину, однозначно не готовому к подобным разговорам, когда его сын находится ещё даже не в старшей школе, кажется, что у него начинает дёргаться глаз. — это значит оперативность, — ухмыляется юнги с дивана, заранее предвидя такой исход, каждый раз удивляясь тому, что эти двое вытворяют. и тому, что чонгук обычно в такие моменты подозрительно оказывается рядом. — но вкусы у тебя конечно, пацан, те ещё. — сан правда лучше, чем кажется на первый взгляд. — стоит на своём альфа, но почти сразу вспоминает, что сан так-то тоже тут. и также сразу жалеет о своей формулировке. — что это ещё значит? — вот только семейной драмы тут и не хватает. — вздыхает пак, скрываясь на кухне, где уже начинает кипеть чайник. — погоди, я хочу это видеть. — юнги. — укоризненно тянет мужчина, получая в ответ воздушный поцелуй и лишь закатывает на это глаза. — мальчики, можете пойти обрадовать папу сана и заодно заскочить к чонгуку, он будет рад больше всех. — говорит он уже двум спорящим мальчикам, прекрасно зная, какой будет реакция чимина. один. два. три. — никакого чонгука! — ты не можешь запретить ему видеться с ним. чонгук благодаря нему на человека становится похож. явно не убеждённый этим омега, удерживает полный сомнений взгляд в схватке с весёлым своего альфы, разрывая его только тогда, когда хлопает входная дверь. — чонгук обещал его пивом больше не поить. но конечно же это не впечатляет отцовское переживающее сердце, и чужой взгляд снова приковывается к нему. — и не пиздить вместе семки. бровь омеги всё также остаётся вздёрнутой, но взгляд постепенно смягчается, начиная метаться по лицу юнги, словно не зная, за что зацепиться. и вновь возвращается к глазам. — да что? — я люблю тебя. юнги не может сказать, с чего вообще на него чужие чары подействовали, но и то, что это как-то отрицательно повлияло на его жизнь, он также сказать не может. пожалуй, он этому рад. — я тебя тоже.