Дневник Большого Медведя

Солдатики повскакивали, зашуршали, достали стволы, некоторые приготовили аптечки, кто-то поправил противогаз, сменил патрон; со всех сторон слышалось новое, уверенное, сильное дыхание. Двадцать два чёрных дула строго смотрели на дверь в ожидании. - Готово! – крикнул Сашко. Никто не дёрнулся. В комнатке стояла гробовая тишина. За стеной послышались щелчки, бульканье спускающейся воды, скрипящие повороты ручки. Что происходило в зале, никто не знал, и на секунду я поймал себя на мысли, что знать этого не хочу вовсе. Что бы там ни было, пусть оно пройдёт мимо, пусть путь наш будет свободен. И я бы перекрестился, но вспотевшие руки крепко держали автомат, и я бы помолился, но, в очередной раз удостоверившись, что там, наверху, никто не наблюдает за нами, никто не возвращает на дорогу истины, укрепился в мысли, что Бог человеку не указ, да и сам он давно махнул на нас рукой. Раздались быстрые-быстрые шаги, не громкие, не тяжёлые, как у человека в сапогах. Как только они стихли где-то над головой, послышались другие, похожие на перебор, третьи – на прыжки, четвёртые – на шарканье. Ни животного рыка, ни жалобного крика, ни скуления не доносилось из-за двери, но мы всё равно стояли в ожидании. Пальцы на ногах похолодели, со лба по вискам тёк пот, но вытереть его было невозможно, спина, измождённая, похрустывающая у поясницы, болела и, казалось, разваливалась на части. Скрип алюминиевого холста заставил нас напрячься; Матрос поднял ладонь в знак стоического ожидания. Лёгкий удар пришёлся по двери, кто-то из солдатиков, пискнув, вжался в стену. Спустя минуту удар повторился, но окреп силой и настойчивостью. Дверь, открывавшаяся не в нашу сторону, не желала поддаваться. Над головами продолжали ходить, а желающий войти в раздевалку всё никак не удалялся. В припадке озлобленного любопытства он ударил дверь: когти лишь поцарапали поверхность, но открыть не открыли. Тогда он разбежался и, приложившись в третий раз, выбил дверь. С громким шлепком она упала к ногам; солдатики вдохнули. На пороге, играя торчащими из-под лохмотьев шкуры карминными мышцами, стоял огромный пёс. Из скалившейся пасти обильно текла слюна. Готовые к нападению ноги слегка приподнимались и царапали плитку. Пёс несколько мгновений разглядывал вооружённых людей, то ли прикидывая свои шансы, то ли ожидая выстрелов, и не дёргался. Матрос, словно загипнотизированный, всё ещё держал руку и с ужасом смотрел на существо. Сказать, что оно живое, было сложно, однако оно двигалось, дышало, сверкало глазами, капало слюной. За спиной пса толпами шагали такие же всклокоченные, полуцелые, полуразъеденные животные, отдалённо напоминающие кошек, свиней, лисиц, собак. Они мало обращали на нас внимания, видимо, предоставив этому псу следить за запертыми в крохотной комнатёнке людьми. Пронзительным шипением в рацию крикнули: - Товарищ Матрос, вы живы? Где вы? Осторожно, стараясь не испугать пса и не дать ему лишний повод броситься на нас, Матрос опустил руку и едва гнущимися пальцами нажал кнопку. - Сашко, мы внизу, – сухо проговорил он. - Как внизу? Дверь открылась? - Вроде, да. Куда-то же этот зоопарк девается. - Неужели… Неужели они живые? - Ещё какие. Один вон нас сторожит. - Агрессивные? Хотя мы бы сейчас не разговаривали, если бы… – подумал Сашко вслух. – Что же нам теперь делать? Мы не можем закрыть ворота без вас. - Сашко! Есть ли у нас связь с внешним миром? - Н… нет, товарищ Матрос. Мы можем только принимать сигнал и передавать между собой. Уже пытались связаться с тамошними станциями, но сигнал как будто мимо проходит. - Сашко! Можете вещать на всю Зону? - «Вещать»? Зачем? - Надо сообщить, что происходит. Надо предупредить, чтобы все заперлись, по возможности вооружились и, если вдруг встретят кого, не смели делать резких движений. Или вообще пришли в Казарму. - Что Вы такое предлагаете? Нам надо защитить мирных людей, а не учить их, как обороняться! - Сашко! Здесь я отдаю приказы, – рубанул Матрос. – Мы не знаем, что они такое: они проходят мимо и не реагируют на нас, а этот выломал дверь и, как дурак, пялится. - Неужели… они разумны? Хорошо, я включу общее вещание. Но я не представляю, что мы будем делать потом, – бессильно закончил Сашко. - Ничего, за это надо волноваться мне, а не Вам. Сашко! Отправьте дезертиров в Казарму, пусть помогают готовиться. Ввожу военное положение! Отбой. Солдатики вперили взгляды на Матроса. Кто-то борется с болезнью, как Лысая, кто-то – со старостью, как я или Иван Иванович, кто-то – с порядком, как бандиты. Не всем удаётся победить: уставая, некоторые опускают руки, другие же и вовсе не пытаются противостоять. А нам теперь предстояло бороться с тем, чего мы не понимаем совсем. И нужно ли бороться? Матрос поправил рюкзак, крепче сжал автомат и, прочистив горло, крикнул: - Пли! Двадцать один выстрел прогремел, как гром. Мокрая от слюны и крови пасть сомкнулась, пытаясь противиться, защититься, высказать последнее слово. Бессильное тело пса лежало у двери, солдатики с удивлением разглядывали растекающуюся под ним лужу. Матрос, оборачиваясь ко мне, бросил: - Сегодня жалеешь их, а завтра они придут к тебе домой и без задней мысли сожрут. Я не успел ничего ответить. Звери, увидевшие расправу над своим, сорвались, ломая строй, гавкая, визжа, царапаясь, кусаясь. Парни выбежали из комнатки и, стреляя во всё, что движется, перепрятывались за колбами. В костюм вцепилась кошка, истошно крича, будто я отрезал ей хвост. Красные глаза сверкали ненавистью, на лбу блестела то ли побелевшая шерсть, то ли кость, бока, тощие, пегие, раздувались и тут же сжимались. Дёрнул ногой, но ничего не произошло, второй – ей хоть бы хны. Она зашипела, обнажая маленькие, но острые зубки. Рядом прогремел выстрел. Нога была цела – на костюме болтались мясистые кусочки. - Не благодари. Я ни за что не собирался благодарить Матроса. Спустя неделю с нашей вылазки я понял, какую глупую ошибку он совершил и как серьёзно подвёл нас под угрозу существования. Отстреливаясь, ударяя существ по головам, солдатики прорывались к лестнице, отчищенной озлобившимися зверьми. В зале бушевала битва: кто-то отвлекал внимание на себя, ещё больше раздражая животных, другие же имели возможность убежать, но не убегали, а били, били, застигнутые врасплох. Матрос кричал благим матом, стрелял, пинался, и, казалось, не было в нём тех лет, что он прожил, ему снова восемнадцать, завтра – выпускной, а он – школьник, вступающийся за честь девчонки. Надо во что бы то ни стало надрать этим олухам задницы, пусть знают, как связываться с Матросом, с самым сильным и умным мальчиком класса. Но вокруг были не драчуны, а животные, не по собственной воле ставшие экспериментом, не кулаки шли в ход, а оружие, впивающееся в плоть, разрывающее его, и не девчонку Матрос защищал, а себя и солдатиков. Я, как подлый трус, бежал, не смея поднимать автомат на существ, прятался за колбами, наваливался на них не в силах больше двигаться. Но, отдохнув, снова бежал, бежал от лестницы, спотыкался, прятался и снова бежал, но к лестнице. Меня хватали чьи-то лапы, в сапог вцепилась крыса, с кровавыми глазами, с длинным голым хвостом, крупными проплешинами на спине и острейшими передними зубами. Я сбил её прикладом, но со спины напрыгнул пёс, не сколько гавкая, сколько кашляя. Сбросив рюкзак, я скрепя сердце пальнул в изуродованную морду – окроплённое кровью и остатками мозгов тело свалилось на пол. Сам того не желая, я стал убийцей. - Ребята, вперёд! Путь чист! – выкрикнул Матрос, взбежав по лестнице. Его блестящий от крови костюм скрылся в коридоре. Солдатики, заканчивая со своими жертвами или отталкивая их, мчались за старшим. Тринадцать из них спаслись, остальные остались лежать.