Дневник Большого Медведя

- Эй, Медведь! Тут к тебе пришли! – крикнула Роза, вытирая руки о полотенце. Не ожидая никаких посетителей, я отложил книгу и спустился ко входу. Во всей Казарме было тихо: Матрос отправил солдатиков на штрафные марш-броски, которые каким-то чудом заработал чуть ли не каждый. На пороге стоял, в высоких резиновых сапогах, с закрученными в кукиш волосами, с рваными рукавами и с рюкзаком, накинутом за обе лямки на одно плечо, Степан. - Здравствуй, – прохрипел он, раскинув руки. Я разрыдался, обняв его. Сколько месяцев я о нём ничего не знал, никто его не видел, никому он не показывался! Крепко прижав к себе, словно последнюю искру надежды, сверкнувшую на моём небосклоне безнадёги, я залепетал какой-то бред о том, как сильно скучал по нему. Похлопывая по спине, он успокаивал меня и беззвучно смеялся. - Проходи, пообедай с нами, – предложил я. - Я пришёл к Олегу. Попрощаться, – сказал он глухо. Из подвала поднялся Матрос, видимо, услышавший незнакомый голос. Он посмотрел на меня, мои красные глаза и подрагивающие мелкой дрожью руки, на Степана и его потрёпанный вид. Подойдя, Матрос расставил ноги и скрестил руки. - Здравия желаю! – выпалил он. - Здравия желаю, – поддержал Степан форму, но не силу. - Товарищ этого олуха? – тыкнул Матрос в меня. - Так точно. Решил проведать его и попрощаться с Олегом. - Похвально. Что ж, идите, но прошу Вас задержаться на обед: Роза приготовит исключительные отбивные, – добавил он, обращаясь скорее ко мне, чем к Степану. На заднем дворе Казармы, в пожелтевшей траве, среди сухих листьев, торчали несколько десятков могил. Крайняя справа, косая и пухловатая, была Олегова. Мы постояли в тишине, глядя на нелепо торчащие из-под земли веточки ели. Несколько колючек уже успело отвалиться, и ветер разбросал их по сторонам. - Откуда ты узнал..? – тихо спросил я. - Если меня не было рядом, это не значит, что я ничего о вас не знал. И про Ивана Ивановича я тоже в курсе, хотя пришёл к нему уже после Олега, – с грустью в голосе проговорил он. - Что же ты делал всё это время? - То же, что и ты, – жил. - Да разве можно это назвать жизнью? – хмыкнул я. - Какая-никакая, а всё-таки жизнь. Ведь не ты же лежишь сейчас в этой яме, а он. Не согласиться было невозможно. Присутствие Степана хоть и взволновало, но тут же успокоило меня. Мы стояли у могилы товарища, говорили про жизнь, а в затылки нам дышала смерть, чёрная, страшная, ледяная. Несмотря на это, мне всё равно было спокойно в душе, приятно разговаривать с живым и тёплым человеком, знающим меня. Но не скажу, что я уж так хорошо знаю Степана: он же всегда говорил о чём-то внешнем: о семье, о работе, о карте, о бандитах, но никогда не говорил, о чём же он думает. А, может, оно и к лучшему. Над головами шуршали ветки, оставшиеся редкие листья плавно плыли по воздуху и падали к своим собратьям. Тучки, темноватые на боках, беловатые в верхушках, группами двигались на восток, будто кочующие животные. Кое-где проглядывало синеватое небо, тяжелеющее, предзимнее. Вдали щебетала одинокая птица, ей никто не отвечал, но она отчаянно звала кого-то, просила и молила. Холодный ветер захлестнул наши сирые тела, защекотал по шее, пробежал по волосам. Всё было, как и прежде, лишь не было близких людей. В столовой стоял гам: солдатики, голодные, уставшие, вернулись и, гогоча, просили Розу очередной хлебец, женщины подшучивали над особо отличившимися и сверкали глазками, Матрос шикал, но вскоре отчаялся призывать к порядку. На тарелке оказались овощное рагу и отбивная, тёплые, пахнущие домом и сытой радостью. Взяв нож, я разделил тонкий кусок отбивной на несколько ровных частей и заметил внимательный взгляд Степана. - Откуда у вас картошка? – спросил он, обращаясь к Матросу. - Его старики отдали часть своих посевов, – жуя, ткнул он в моя сторону ножом. – Я, конечно, был против, но кормить бойцов всё же надо. А картошка – это почти что второй хлеб, – кивнул Матрос и добавил: – Хотя у нас его пока нет. - А мясо откуда? – буравя тарелку с рагу, поинтересовался Степан. - Это всё Роза и её волшебный рецепт отбивной из ничего, – подмигнул он, забрасывая в рот кусочек. - Это, что, животные? Его хриплый голос, будто гром, заглушил все звуки в столовой. Солдатики заозирались на наш стол, Роза покраснела и опустила глаза, Матрос положил нож и, закинув голову, спросил: - А даже если так, то что? Жрать, простите, хочется? Хочется. - Извините, но я не соглашусь. До этого мы вполне могли обходиться и без мяса, – Степан выпятил грудь, вставая на защиту собственного мнения. - Что ж, верно, товарищ. Но на одних кашах и лапше далеко не уедешь, а урожай пока не такой богатый, чтобы прокормить всех в Зоне. - Получается: убивай беззащитных животных, чтобы самому не сдохнуть? - От так беззащитных! – хмыкнул Матрос. – Пол-Казармы загрызли. - Вы сами виноваты: не нужно было вообще стрелять в них. Они на волю хотели, а Вы! Улыбка Матроса стёрлась с лица, выглядел он так, словно в глотку впихнули гранату без чеки. Солдатики зашушукались, не зная, что предпринять: вступиться ли за старшего или не надо, доесть проклятый обед или не стоит. Матрос, сжав челюсти, поднялся и заголосил: - А я говорю, что их необходимо убивать, иначе они убьют нас. Инстинкты, инстинкты и ещё раз инстинкты – вот, что есть у них. Когти, зубы, которые они обязательно вонзят в нас, дай только слабину. - А разум, разум у Вас есть? – встал Степан. – На кой чёрт вы-то им сдались? Они такие же жертвы, как и мы все. Почему нельзя существовать вместе? - Вместе? – Матрос оглянул столовую: солдатики опустили головы. – Если разобраться, то какие они теперь животные – монстры, которых надо убивать. - Монстры? Что же в них такого монструозного? Радиация? Неужели за этим надо убивать? Пожалейте всех: мы и так мрём каждый день, а Ваши войны с призрачным врагом доконают нас. - «Призрачный враг», говорите? От посмотрю я, когда они набросятся на Вас и не подавятся костями. Матрос с грохотом отодвинул стул и вышел из столовой. Степан поблагодарил Розу за обед и тоже направился к выходу. Я последовал за ним. Закинув рюкзак за спину, он поправил куртку и, подойдя к двери, сказал: - Прости, Антон, что я вспылил. Но не могу я сидеть сложа руки, когда едят ни в чём неповинное существо. Он их монстрами считает, а они самые обыкновенные, только облучённые. - Говоришь так, будто ты разговаривал с ними, вот как со мной. - А чем они тебя хуже? Языка разве что человеческого не знают. Я ошалело посмотрел на него. Степан махнул мне в знак прощания и пошёл между домами к проспекту. Его рюкзак, сморщенный, в заплатках, со следами когтей, болтался на плече и тянул его к низу. Товарищ поправлял лямки, поддерживал дно ладонью и шагал, шагал вперёд. К нему подбежала собака, дышащая ему в пуп, виляющая хвостом и преданно глядящая. Широкой рукой Степан погладил животное, примял ухо, говоря что-то тёплое и непомерно доброе. Он двинулся дальше, а собака – за ним.