Vir dirthera

      Отец приносит краски вскоре после того, как Маханону минует одиннадцать вёсен. Круглые разноцветные пузырьки тонкого стекла, на донышках которых ветвится витиеватое клеймо Университета Вал Руайо; они сталкиваются мелодично боками, когда Алларос лезет под локоть, чтобы тоже заглянуть в шкатулку.       - Ух ты! – восхищённо присвистывает он. – Это для паруса?       Маханон улыбается едва заметно: разве не ясно, что на парус здесь не хватит? Разве стал бы отец тратиться, когда у их мастеров полно умбры и лазури?       - Парус и впрямь пора обновить, – соглашается отец. – Не дело дракону ходить на трёх лапах. Но на него краски возьмёте у Таарена, а эти…       - Я знаю, что для чего пригодятся эти, – негромко отзывается Маханон. Захлопывает резную крышку, едва не попав по нахальному носу брата, и прижимает шкатулку к груди. – Спасибо.       - И я знаю, – подпрыгивает Алларос. С таким энтузиазмом, что сразу ясно: придумал бесценному подарку самое нелепое применение.       - Даже не думай.       - Я просто хотел...       - Даже не думай.       - Махи, - предостерегающе одёргивает отец. Маханон смотрит на него без капли вины:       - Эти краски слишком хороши, чтобы разрисовывать ими ночью чьи-то лица. А он попробует, я знаю.       - Я сам этого не знаю, тебе-то откуда?       - Знаю, – упрямо повторяет Маханон.       Отец усмехается снисходительно и, затянув горловину мешка, роняет его на сундук.       - Главное – не попадайтесь. Илореновы ученицы на расправу скоры, и сон у них чуткий.       - Не попадёмся, – заверяет Алларос. Цепляется обеими руками за отцовский локоть, прижимается щекой: – Расскажи про шемленскую ярмарку! И про турнир! Ты видел рыцарей? С конями в броне и бело-голубыми гербами? Мы видели, как они проезжали у Каменного ручья, когда…– Он осекается, поняв, что проговорился. Отец качает головой:       - Опять вы с Фэлем улизнули к тракту. Ал, если шемлены вас увидят…       - Мы хорошо спрятались, – опускает глаза Ал.       - Очень хорошо, – подтверждает Маханон. – Я сам их едва нашёл, куда там шемленам.       Отец тяжело вздыхает и ловит их в охапку – обоих сразу. Без труда справившись с символическим сопротивлением, зажимает под мышками с разных сторон и тащит к вороху шкур в углу аравеля. Алларос дрыгает ногами и смеётся, пока его не роняют на лежак; Маханон прикладывается щекой об угол шкатулки, которую не успел убрать, и крепко стискивает её в руках – не дай Митал уронить хрупкие пузырьки.       - Никаких рассказов, – отрезает отец, когда они прислоняются к нему с обоих боков, – пока не пообещаете, что не будете уходить далеко от лагеря. И никаких подарков. Видит Митал, в следующий раз я привезу вам самые хлёсткие розги, которые только найду.       Алларос с жаром клянётся не уходить, не теряться, не таскать чужие стрелы, не увиливать от уроков сказителя, извиниться перед кузнецовой дочкой, и перед самим кузнецом тоже, и мама – она давно просила помочь с травами, вот завтра же… Все эти обещания унесёт летний ветер уже этим утром; Маханон понимает это так ясно, как если бы давал их сам. Но подкрепляет шелуху слов солидными кивками, словно всерьёз верит в их правдивость.       Отец, без сомнений, понимает всё ещё лучше него. Но кивает так серьёзно, будто и впрямь поверил, и начинает рассказ.       Память сказителя хранит множество легенд, но лишь малая их часть запечатлена в свитках и рукописных книгах. С их кочевой, опасной жизнью так, может, и надёжнее. Но Маханону нравится держать в руках хрупкие страницы. К тому же, некоторые истории не расскажет никто из клана – и он чувствует обязанность поделиться ими, запечатлеть и сохранить для всех.       Он записывает, бережно перенося каждое слово рассказчиков. Выпрашивает самые стойкие чернила – ему доверяют их, зная, что его руки надёжны. И тратит свои собственные, бесценные краски, придавая чёткость туманным картинам давних событий. Обретают лица герои и боги, расцветают сады Арлатана; звери, которых нет больше в этом мире, разбегаются по страницам под взмахом длани Гилланнайн, и первые лучи новорождённого солнца пронзают Завесу. Скалит острые зубы Фен’Харел – его бы вычернить углём, но он не продержится так долго, как хитрая орлесианская смесь.       Алларос любит смотреть, как хаотичные пятна и линии собираются в цельную картину. Любит перебирать угольные наброски и сам порой дорисовывает некоторые. Но когда Маханон из-за неоконченной работы отказывается отправляться к водопадам, смешливо фыркает:       - Тебе впору в служители к хранителю тайн податься. Станешь горбатый, слепой и превратишься однажды в ворона.       - Эй! – возмущается Маханон. Не словам – а тому, что Алларос бесцеремонно макает палец в краску и тянется мазнуть его по лицу.       - Верному сыну Диртамена положен валласлин, – торжественно объявляет он. – Ну, Махи, не дёргайся!..       Краска трогает кожу прохладой; глаза Аллароса смеются, когда он проводит последнюю линию. От терпкого запаха Маханон морщится и чихает.       - Валласлин нам сделают в один день, – напоминает он – и тоже берёт в руки флакон. – А раз так…       Символы Фалон’Дина выходят небрежными и торопливыми, но Алларос так сияет, словно его и впрямь признали взрослым.       - Пойдём же, брат мой, – горделиво задирает он разукрашенный нос. – Покажем этим соплякам, с какого утёса прыгают настоящие охотники.       Книга и открытая чернильница остаются на столе, перо перекатывается в опасной близости от бумаги. Маханона это уже не волнует.       Ещё успеет доделать.       Свою работу он относит сказителю: всё же хранить знания – дело мастера. Лишь несколько свитков оставляет себе, смутно ощущая, что делиться ими не стоит. Пока – или вовсе.       Они ложатся на дно сундука вперемешку с рисунками, почти забытые даже им самим. Но однажды их находит мать.       - Я не знаю таких историй, – она с интересом проглядывает строки. – Где ты их услышал?       - Во сне, - признаётся Маханон. – Мне рассказал их… друг.       Лицо матери неуловимо меняется. Она вглядывается в него пристально и даже, кажется, обеспокоенно. Маханону это совсем не нравится; тревожить её он не хотел, потому и хранил эти свитки в тайне. Но разве можно солгать матери?       - Что за друг? – мягко спрашивает она.       Маханон выуживает из стопки несколько листов. Разумеется, он рисовал его, хранителя тайн из своих неверных ночных видений. Небрежными росчерками угля, так удачно передающими зыбкость очертаний. Нежной охрой, заставляющей его сиять так же, как во снах. Ни на одном из рисунков он не касается земли – потому что ни к чему ноги тому, кто парит и меняет реальность одним взглядом.       Мать смотрит на рисунки долгую минуту, перебирает один за другим. Затем поднимает взгляд на Маханона.       - Набрось куртку, – ещё мягче говорит она. – Нужно зайти к Хранительнице.       Маханону становится почти что страшно.       - Но уже поздно, – возражает он.       - Надеюсь, что нет.       На выходе из аравеля Хранительницы их ждёт Алларос. Сонный и взъерошенный, он ёжится от ночной прохлады и переминается с ноги на ногу на влажной траве. Он спал, когда они уходили. Он не знает, что именно подняло его из постели и привело сюда.       Он знает совершенно точно, что нужен Маханону здесь и сейчас.       - Что случилось? – спрашивает он без промедления. Шагает навстречу, берёт Маханона за руку, сжимая требовательно и крепко.       Один взгляд на его нахмуренное лицо – и суматошный водоворот в груди утихает, успокаивается, ложится на самое дно, давая мыслям ясность, а дыханию – свободу.       Маханон вздыхает глубоко, разгоняя остатки сомнений. И говорит:       - Я буду следующим Хранителем.       Он ворочается так долго и беспокойно, что Алларос не выдерживает и тянет его на свою половину постели. Обнимает крепко, прижимает к себе, как в раннем детстве, когда уснуть порознь они не могли вовсе.       - Ну что ты, – ворчит он в его макушку. – Ничего же страшного. Ты родился, чтобы быть Первым, это всем ясно.       - Я боюсь уснуть, - тихо признаётся Маханон. Ему душно под тёплой шкурой, носом к тёплому плечу; он скорее задохнётся, чем оторвётся от него. – Боюсь… не проснуться.       Тёплая ладонь гладит его по волосам, ещё крепче вжимает в плечо.       - Ерунда, - убеждённо повторяет Алларос. – Я тебя из любой Тени вытащу.       Маханон снова вздыхает и жмурится до цветных кругов.       - Обещаешь? – шепчет он.       - Обещаю.       Слово Аллароса – всегда разное: то колкая песчаная взвесь, то мутный речной жемчуг, то лёгкий взмах пёстрого крыла, то въедливое угольное пятно. Маханону известны сотни его оттенков; Маханон единственный, кто всегда различает их безошибочно.       Он засыпает, зная, что это слово Алларос не нарушит никогда.